Вот почему самого серьезного внимания заслуживает критика взглядов о наличии феодальных отношений у народов Центральной и Южной Америки: «Испанцы (писатели), – указывал К. Маркс, – оставили нам по вопросу о землевладении у южных племен неимоверную путаницу. В неотчуждаемой общей земле, принадлежавшей общине, они видели феодальное владение, в вожде – феодального сеньора, в людях – его вассалов…»[90].
С этой точки зрения чрезвычайно важна характеристика общественных отношений у кочевых или бывших кочевых народов Средней Азии и Южной Сибири в партийных документах X съезда РКП(б). В резолюции съезда по национальному вопросу отмечается, что помимо населения промышленно развитых районов страны «…остается около 30 миллионов, по преимуществу тюркского населения (Туркестан, большая часть Азербайджана, Дагестан, горцы, татары, башкиры, киргизы и др.), не успевших пройти капиталистическое развитие, не имеющих или почти не имеющих своего промышленного пролетариата, сохранивших в большинстве случаев скотоводческое хозяйство и патриархально-родовой быт (Киргизия, Башкирия, Северный Кавказ) или не вполне ушедших дальше полупатриархально-полуфеодального быта (Азербайджан, Крым и др.), но уже вовлеченных в общее русло советского развития»[91]. Из резолюции следует, что наличие патриархально-феодальных отношений констатировалось лишь у некоторых земледельческих народов, но не у кочевников.
Итак, все показывает фактическую и теоретическую несостоятельность гипотезы о так называемом «кочевом феодализме», выдвинутой Б. Я. Владимирцовым и повторенной в ряде работ его последователей. Ни факты, ни теоретические выводы в пользу этой концепции не выдерживают научной критики. Для обоснования этой гипотезы ее сторонники прибегали к необоснованным аналогиям между социальными процессами у кочевников и земледельческих народов средневековой западной Европы; неверно подбирали и интерпретировали факты; пользовались позднейшими данными для реконструкции событий более ранних эпох; произвольно обращались с высказываниями классиков марксизма о западноевропейском феодализме, употребляя последние применительно к кочевым обществам. Впрочем, эта методика доказательств была принята и многими сторонниками концепции развитых феодальных отношений у кочевников. Такая гипотеза, по сути, не что иное, как попытка «конструирования» особой социально-экономической формации у кочевых народов всех эпох, попытка доказать извечность феодализма у кочевников.
Гипотеза «кочевого феодализма» подвергалась в научной литературе очень серьезной и обоснованной критике. Так, С. Е. Толыбеков считает эту концепцию немарксистской, повторением реакционной теории Дюринга[92]. Автор, пожалуй, несколько преувеличивает, однако критика им «кочевого феодализма» не только совершенно справедлива и убедительна, но и позволяет сделать окончательные выводы по этой проблеме.
Теоретическое наследие классиков марксизма помогает выяснению характера общественных отношений у кочевых народов. Особое внимание при этом следует обратить на понимание К. Марксом и Ф. Энгельсом эпохи «военной демократии», на учение В. И. Ленина о социально-экономических укладах и в частности на его выводы о патриархальном укладе. Эти и многие другие теоретические положения помогают воссоздать историю развития социальной структуры кочевничества от «военной демократии» к патриархальному социально-экономическому укладу, а по мере разложения последнего – к современным социально-экономическим отношениям. Такой путь, однако, не исключает наличия в рамках одних господствующих отношений и других, порой очень сильных укладов.
«Военная демократия» была эпохой, когда родовые отношения разлагались или уже разложились, когда существовали отношения имущественной и социальной дифференциации и происходило сложение классов. Подобные общественные отношения Энгельс находил у греков в классическую эпоху и у римлян в период «так называемых царей…»[93]. Как отмечал Маркс, «греческие тирании были деспотиями, основанными на узурпации, представлявшими зародыш, из которого развились позднейшие монархии; так называемые монархии гомеровского периода были не чем иным, как военными демократиями»[94]. Общества, определяемые классиками марксизма как «военные демократии», во многом напоминают общества кочевников. В этой связи весьма интересны и высказывания А. И. Неусыхина об общественном строе германцев до формирования у них феодальных отношений: «…это тот политический строй племени, который Ф. Энгельс обозначил термином «военная демократия»[95]. «Дофеодальный период» А. И. Неусыхин рассматривает как понятие не хронологическое, а стадиальное и не выделяет его в самостоятельную общественную формацию[96]. Судя по всему и по наиболее существенным признакам, общественные отношения у кочевников сходны со структурой общества в «дофеодальный период». Но по мере оседания германцев на землю, завершения этого процесса и складывания у них феодальных отношений это сходство постепенно исчезало. Связано это в известной мере с тем, что имущественное и социальное расслоение в кочевничестве не приводили к развитым классовым отношениям, так как большая часть непосредственных производителей-скотоводов, лишенных средств производства, вынуждена была искать приложения своим силам вне скотоводства.
По мере социально-экономичского развития кочевничества, разложения кочевых империй, подчинения последних земледельческим государствам, постепенного появления и развития черт оседлости в хозяйстве, социальные отношения в кочевничестве начали принимать характер патриархальных. О патриархальном укладе в России В. И. Ленин писал: «…патриархальное хозяйство, это когда крестьянское хозяйство работает только на себя или если находится в состоянии кочевом или полукочевом…»[97]. Так охарактеризована «патриархальная, т. е. наиболее примитивная, форма сельского хозяйства…», – одна из форм хозяйства 20-х годов нашего века. Приведенные выше характеристики, данные В. И. Лениным и X съездом РКП(б)[98] лишний раз подтверждают те практические выводы, которые можно сделать на основе анализа материалов о характере социальных отношений у кочевников на поздних этапах их развития. Когда в среде кочевничества начались процессы формирования классовых отношений – феодальных или капиталистических, – кочевничество разлагалось, и скотоводы превращались в оседлое население.
Политическая организация кочевников сформировалась в процессе выделения скотоводческих народов из среды прочих варваров, в ходе разложения у них первобытных, родовых отношений и порождалась спецификой кочевого скотоводческого хозяйства и социальной структурой кочевников. При этом общественная организация кочевников не была ни повторением, ни непосредственным продолжением организационной структуры обществ, находящихся на уровне первобытнообщинном. К. Маркс указывал, что определенной форме материального производства соответствует определенная структура общества[99], а В. И. Ленин показал, что общественная организация, характер общественных связей принципиально различны на разных этапах социально-экономического развития общества. Ссылаясь на К. Маркса, В. И. Ленин отмечал: «…глубокий анализ показывает, что социальные организмы так же глубоко разнятся друг от друга, как и организмы животных и растений»[100]. В. И. Ленин резко критиковал доктрину о том, «что сначала была семья, эта ячейка всякого общества, затем – дескать – семья разрослась в племя, а племя разрослось в государство»[101].
При анализе социальной организации, ее признаков и черт на разных этапах общественного развития В. И. Ленин придавал особое значение общественным связям, лежащим в ее основе. Он устанавливает, что при родовом строе господствовали родовые, при феодальном – территориальные, а при капиталистическом – национальные связи[102].
Социальная организация любого общества покоится на самых различных явлениях и связях. Однако часть их второстепенна и не определяет характера общественной структуры, ибо только строго определенные явления и связи составляют сущность последней.
Многочисленные кровные, семейно-родственные, хозяйственные, генеалогическо-племенные, военные, политические, культурные, языковые и другие связи в общественной организации кочевников не были равноценными, и задача исследователя – выявить среди множества те, которые лежат в основе общественной структуры.
Анализ рассмотренного выше материала и данные о других скотоводах Азии подтверждают большое сходство принципов общественной организации различных групп кочевников. При этом сходство это прослеживается как между соседними, так и отдаленными народами, что позволяет предполагать наличие общих закономерностей в аналогичных явлениях. Общественная структура кочевничества начала складываться в ходе выделения скотоводства в самостоятельную отрасль хозяйства, в эпоху разложения первобытнообщинных отношений. Становление кочевничества сопровождалось большими изменениями в производственном базисе, а в результате подобных процессов происходят значительные изменения и в области общественной организации[103]. Первобытнообщинную организацию племен, ведших комплексное оседлое и полуоседлое хозяйство, сменила формировавшаяся кочевническая, основанная на хозяйственно-самостоятельных семьях, имевших частную собственность на скот (капитал). Но семьи не могли существовать изолированно, и по хозяйственным, военным и другим соображениям они объединялись в кочевые группы; к такому же результату приводили также сегментация семей и объединение неродственных семей и групп. По тем же причинам кочевые группы объединялись в более крупные племенные подразделения и племена. Как небольшая группа семей, так и само племя или их группа рассматривались кочевниками как следствие сегментации одной первоначальной семьи, что давало идеологическое обоснование племенной общности в форме генеалогического родства, единства происхождения