Ничего абсолютно не было. В голод у нас в Ясеньке, я как сейчас знаю, Шафоровка поела, мама говорила<…> своих троих детей<…> Троих детей своих поела в голод. А Грищиха (ну, Грищенко, забыла уже и как ее<…> Клавка? Не знаю, забыла, как ее звать) поела свою девочку. Она ее зарезала, убила или что там? А как узнали? Да к девочке пришла соседская девочка, подружка. А мама этой девочки, она ее уже зарезала или убила, не знаю я как, наварила холодцу. А голод был же. А мама девочку эту соседскую, подружку: «Сидай, я тебе хлодцем угощу». Холодец. Она села, девочка, стала есть, и попался ей мизинчик. Она бросила, пошла домой, рассказывает маме<…> А там – в сельсовет потом<…> А сельсовет – в милицию [ЮЭЭ 2009].
Интересен и рассказ о том, как сам народ учинил расправу над такой преступницей:
А потом эту Грищиху<…> мама говорила, что на лбу выжгли «Людоед» и гнали плетьми до города. А в городе не знаю, где ее там потом дели. Может, гнали пока, убили – били [ЮЭЭ 2009].
Сложно судить о правдоподобности этих историй, да это и не входит в нашу задачу, но интересно отметить отношение крестьян к таким историям, форму наказания, которая грозила двум этим матерям, по рассказам, съевшим своих детей. Позорное клеймо «людоед», выжженное на лбу, – знак особого презрения и негодования сельского общества, и возможное убийство также свидетельствуют об экстраординарности данного случая.
Среди русских крестьян существовала довольно сложная система правовых отношений – нормы обычного права, которые сосуществовали вместе с официальным правосудием. При этом только особые преступления вызывали подобный гнев и последующее тяжёлое наказание со стороны общины. Зачастую драки, приведшие к плачевным для пострадавшего последствиям, или даже убийства осуждались на мирском сходе, и виновный нёс наказание, но редко оно было таким жестоким и к тому же приводило к физической расправе.
Для того чтобы выжить во время голода, отец Александры Сергеевны решил вывезти семью из региона. В арбу запрягли чудом оставшихся лошадь и корову и направились на юг. А. С. Кодаш вспоминает, что в немецкой колонии Воронцовка отец просил милостыню для семьи, и путникам дали булку хлеба – во время голода неслыханная щедрость:
Папа пошел и просил<…> Несет вот такую булку – белая-белая – хлеба. Мы рады-ы! Ой-ой-ой<…> Вот немцы дали булку хлеба такую здоровую [ЮЭЭ 2009].
В итоге семья Лёгких после долгих скитаний оказалась в Осетии. Отец нанялся работником по аулам, а мать с детьми жили в съёмном доме:
<…> там негде развернуться было – так, корзиночка<…> [ЮЭЭ 2009].
Александра Сергеевна вспоминает, что в Осетии их принимали не очень радушно, поскольку к русским в целом там относились с опаской и даже некоторой неприязнью. Например, рассказчица вспоминает, как однажды пьяный хозяин дома грозился вырезать всех русских:
Русских всех вырежу, потом на войну пойду! [ЮЭЭ 2009].
Немного пожив в Осетии, отец принял решение перебираться в Чечню, поскольку «люди говорят, там чеченцы лучше» [ЮЭЭ 2009]. В Чечне семья тоже сняла себе жильё, отец искал случайную подработку в аулах. Дети же ходили просить милостыню по домам:
«А голод не свой брат, лучшее просить, чем украсть» [ЮЭЭ 2009].
Чаще всего местные жители давали им немного хлебных лепёшек или «чуреков», как их называет А. С. Кодаш.
Вскоре, когда в семье появились небольшие деньги, мать решила сама печь хлебные лепёшки из кукурузной муки и продавать их около поезда, в торговле ей активно помогала и Александра Сергеевна. Она вспоминает:
И вот придем, поезд пришел, стоим рядом. И я кричу: «Чуреки! Горячие! Хорошие! Навались, у кого деньги завелись!» Вот это кричу я, да, а мама стоит же молча. И я распродаю и еще ведро себе у мамы тяну опять. И они: «Ой, девочка, какая умница!» – очередь встанет! [ЮЭЭ 2009].
Затем семья на короткое время переехала в Гудермес, где детей вновь посылали просить милостыню:
Мама скажет: «Пойдите, попросите – дадут, значит – спасибо, не дадут – тут же поворачивайтесь и идите» [ЮЭЭ 2009].
Так семья Лёгких сумела выжить во время голода. В конце 1930-х гг. они вернулись на Кубань, как и почему – Александра Сергеевна не любит вспоминать.
В Ейском районе Александра Сергеевна вышла замуж за Ивана Кодаша, но на этом её путешествия по необъятной стране не закончились. Она вместе с мужем завербовалась на знаменитые «стройки века» и отправилась на Курильские острова. Александра Сергеевна рассказывает, что на неё произвела сильное впечатление железная дорога до Владивостока, вдоль которой на скалах были написаны имена:
А люди постарше меня были ещё, ехали, говорят: «Вот это всё делали туннель. Это – вот эти люди, кулаки, которых позабирали, судили и отправили их на работы» [ЮЭЭ 2009].
На Курилах А. С. Кодаш и её супруг устроились работать в магазин продавцами. На территории, которая до сих пор считается спорной, по словам Александры Сергеевны, бок о бок с советскими гражданами, которые приезжали после вербовки со всех уголков СССР, проживало много японцев и корейцев. Отношения с ними были довольно противоречивыми: вновь приехавшие с материка мало общались с местными жителями, последние же в основном работали рыбаками и держались обособленно, хотя сама А. С. Кодаш вспоминает, что в магазине общалась с ними:
Вот говорят, плохие люди – нет. Я с ними работала<…>[ЮЭЭ 2009].
Однако официальная власть трепетно относилась к коренному населению и пресекала возможные межнациональные конфликты. Невольной участницей одного из таких конфликтов стала и наша героиня. Иван Кодаш приревновал её к одному из местных рыбаков-корейцев и избил его, за что был осуждён. А. С. Кодаш обращалась к судье за помощью, но та ответила ей:
«<…> я ничего не могу сделать, чтоб его не судили, ничего не могу сделать, потому что если б он побил русского, а то он побил с нации человека, не русского. Я не имею права» [ЮЭЭ 2009].
Ивана Кодаша приговорили к двум годам колонии в Петропавловске-Камчатском, и за ним поехала его жена, уже будучи беременной дочерью:
А что ж я буду одна делать на Курилах, острова, мне страшно, есть там наши люди: ростовские, краснодарские – но это ж не то, это ж всё чужие люди [ЮЭЭ 2009].
В Петропавловске-Камчатском Александра Сергеевна тоже устроилась работать продавцом сначала в буфет бани, а затем на пищекомбинат, где и проработала до освобождения мужа. За дочкой за небольшую плату ухаживала бабушка, у которой А. С. Кодаш снимала комнату.
Когда Иван Кодаш освободился, семья поехала обратно в Краснодарский край:
И денег заработала на билет и на харчи. Мы (А. С. Кодаш с дочкой – М. А., А. Т.) взяли до места билет, ему до Краснодара, потому что пил, я вот говорю: «От Краснодара будешь пеший идти» [ЮЭЭ 2009].
Уже на родине спустя несколько лет Александра Сергеевна развелась с мужем и одна воспитывала дочь и сына.
В 1960–1970-е гг. А. С. Кодаш работала за небольшую зарплату сторожем в техникуме Ейска, поскольку за работу полагалось бесплатное жильё. В ведении Александры Сергеевны были ключи от всех грузовых машин. Часто к ней обращались шофёры с просьбой дать машину на ночь, чтобы поехать «по шабашке» [ЮЭЭ 2009], за это привозили ей мешки с кукурузой, зерном или комбикормом. А. С. Кодаш начала вести подсобное хозяйство: разводила уток и кур, что очень помогало семье прожить.
В целом брежневские времена А. С. Кодаш считает самыми хорошими:
Вот хорошо было, очень хорошо. Царство небесное ему<…> Вот при нем хорошо мы пожили [ЮЭЭ 2009].
Интересно отметить, что многие бывшие колхозники в интервью часто вспоминают времена «застоя» как самые стабильные и хорошие в их жизни и жизни колхозов и совхозов, а среди городских жителей это восприятие абсолютно противоположно. Перестройку же наша героиня оценивает как крайне тяжёлое время для себя:
Да перестройка, мне кажется, такая была, как и коллективизация. Он много наделал, Горбачев, плохого [ЮЭЭ 2009].
И в этих оценках Александра Сергеевна вовсе не одинока. Многие сельские жители обвиняют в экономическом крахе совхозов и всего сельского хозяйства непосредственно президента СССР. По выходе на пенсию Александре Сергеевне дали однокомнатную квартиру в Ейске, в которой она до сих пор и проживает.
Насыщенная событиями и перипетиями жизнь нашей информантки позволила проследить практически все основные вехи в истории советского государства: коллективизацию, голод 1930-х годов, эпоху «великих строек», периоды «застоя» и перестройки. Такая автобиография затрагивает и вопросы повседневной жизни советского обывателя.
Интересно отметить несколько историко-этнографических проблем, которые проступают в этом дневнике. Во-первых, это отсутствие резкой границы между «крестьянским» и «рабочим» мирами. Отец героини легко перешел из казачьей станицы в небольшой городок у железнодорожной станции и нашел там работу, а сама Александра Сергеевна и ее мать торговали на станции «чуреками». После замужества А. С. Кодаш перебирается на Курильские острова, затем в Петропавловск-Камчатский, а затем вновь возвращается в Краснодарский край, но в город – в Ейск. Примечательно, что работа сторожем в техникуме делало ее своеобразной «сельскохозяйственной горожанкой» или «городской крестьянкой». Феномен постоянной, можно даже сказать «маятниковой», смены принадлежности к социальному классу был широко распространен среди рабочих отходников и крестьян в России в начале XX века [Туторский 2005].
Во-вторых, в качестве наиболее значимых вех в истории СССР называются коллективизация и перестройка. Очевидно, что в этот ряд необходимо добавить Отечественную войну, однако, не для казачьих фамилий военное время было именно войной. Сама А.С. Кодаш эту тему старательно обходит. Очень интересны и похожи на широко распространенные стереотипы оценки правителей. Л. И. Брежнев выступает как разумный правитель и руководитель государства: «при нем пожили». М. С. Горбачев, напротив, осуждается, оценивается как непрофессиональный государственный деятель, «много наделал плохого». Эти оценки прямо противоположны оценкам перестройки и застоя, характерным для авторов, работающих с городской культурой.