Ситнянский 2012 – Ситнянский Г. Ю. Либеральное евразийство – оксюморон или национальная идея для России? // Центр Востока и Запада. 2012. 14 апреля. Сайт http://www.mesoeurasia.org/archives/8630.
Ситнянский 1996 № 3 – Ситнянский Г. Ю. Мировой демократический процесс и степная традиция // Азия и Африка сегодня. 1996. № 3.
Ситнянский 1996 № 2 – Ситнянский Г. Ю. Проблемы реинтеграции бывшего СССР в свете исторических судеб Евразийской цивилизации // Вестник Евразии. 1996. № 2.
Ситнянский 1997 – Ситнянский Г. Ю. Этноконфессиональная ситуация в Казахстане и Киргизии и национальная безопасность России // Центральная Азия. 1997. № 6.
Султанов 1998 – Султанов Ш. Будущее тюркского мира и ислам // Тюрк дуньясы. 1998. № 2.
Тизенгаузен 1884 – Тизенгаузен В. Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. М., 1884. Т. I.
Тизенгаузен 1941 – Тизенгаузен В. Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. II. М.-Л., 1941.
Толстой 1875 – Толстой И. Ю. Первые сорок лет отношений между Россиею и Англиею. 1553–1593. СПб., 1875.
У истоков 1996 – У истоков кыргызской национальной государственности. Бишкек, 1996.
Умнов 1997 – Умнов А. Ю. Среднеазиатский “социализм”: плоды монокультурности // Международная экономика и международные отношения. 1997. № 11.
Усенбаев 1967 – Усенбаев К. У. Восстание 1916 года в Киргизии. Фрунзе, 1967.
Феофилакт 1957 – Феофилакт Симокатта. История. М., 1957.
Фукуяма 2008 – Фукуяма Ф. Доверие: социальные добродетели и путь к процветанию. М., 2008.
Хара-Даван 1996 – Хара-Даван Э. Чингис-хан как полководец и его наследие // На стыке континентов и цивилизаций. М., 1996.
Худяков 1996 – Худяков М. Г. Очерки по истории Казанского ханства // На стыке континентов и цивилизаций. М., 1996.
Цветков 2005 – Цветков С. Э. Иван Грозный. М., 2005.
Шапиро 1968 – Шапиро А. Л. Об абсолютизме в России // История СССР. 1968. № 5.
Энгельс – Энгельс Ф. Польская эмиграция // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 18.
Яковенко 1999 – Яковенко И. Г. Российское государство: национальные интересы, границы, перспективы. Новосибирск, 1999.
Янов 2009 – Янов А. Л. Европейское столетие России (1462–1560). М., 2009.
Gegel 1861 – Gegel G. W. F. Lectures on the Philosophy of History. L., 1861.
Grousset 1960 – Grousset R. L’Empire des Steppes. Paris, 1960.
Krader 1963 – Krader L. Peoples of Central Asia. Bloomington-Hague, 1963.
Pelliot 1914 – Pelliot P. Chretiens d’Asie Centrale et d’Extreme-Orient// T’oung Paj. 1914. V.15.
Wittfogel 1957 – Wittfogel K. Oriental Despotism. New Haven, 1957.
Соловей Татьяна ДмитриевнаПрофессиональная коммуникация в отечественной этнологии в первой трети XX века: основные тенденции, динамика
Аннотация. В статье исследуется динамика профессиональной коммуникации в отечественной этнологии в первой трети XX века. Отправная точка анализа – уровень развития внутридисциплинарного диалога, достигнутый к началу XX века и степень его соответствия институциональному состоянию этнографии. Проблемный стержень статьи – кардинальная перестройка системы профессиональной коммуникации в постреволюционный период (1920-е гг.): налаживание диалога различных возрастных и социальных генераций ученых на новых ценностных основаниях, выработка нового научного языка, его адаптация к политико-идеологической рамке.
Ключевые слова: отечественная этнология, советская этнография, профессиональная коммуникация, этнографическое совещание 1929 г., пропаганда, манипуляции.
Заметную тенденцию первой трети XX века составило формирование массового общества, что было неразрывно связано с выстраиванием системы массовых коммуникаций и резким ростом значения коммуникации вообще. В имперской России с ее элитарным образованием, геттоизированной профессиональной культурой и социокультурным отчуждением масс от правящего слоя и интеллигенции проблема диалога с обществом никогда не стояла в широком масштабе.
Ответ Российской империи на революционные сдвиги в области развития массовых коммуникаций трудно назвать артикулированным: диалог с обществом оставался исключительной прерогативой власти (государства) и носил однонаправленный характер. Задачей научной и образовательной интеллигенции, в том числе этнографов, в меняющихся условиях было наладить коммуникацию внутри научного сообщества.
Предметом анализа станут, во-первых, уровень развития профессиональной коммуникации в этнографии, достигнутый к рубежу веков и его соответствие институциональному состоянию данной дисциплины, во-вторых, динамика профессиональной коммуникации в послереволюционные 1920-е годы. В изменившихся условиях (новый социальный статус этнографии, участие в государственном целеполагании, качественное изменение институционального состояния) научное сообщество оказалось перед необходимостью кардинальной перестройки системы коммуникации. Предстояло решить ряд вопросов: обеспечить диалог различных возрастных и социальных генераций ученых на новых основаниях, выработать новый научный язык, адаптировать его к политико-идеологической рамке. Тот, кто владел искусством убеждения и коммуникации, получал неоспоримое преимущество в формировании дисциплинарной рамки и контуров «советской этнографии», а также в определении ее роли и места в советском обществе.
В огромной континентальной империи с ее ярко выраженной многоплеменностью и поликонфессиональностью, отчетливыми геополитическими приоритетами, казалось, этнография должна была выдвинуться в центр государственного интереса. Однако социальный статус, финансирование и институциональное состояние российской этнографии были мизерабельными, что радикально отличало ее положение от этнографии, скажем, в Германии и Великобритании. Почему?
История становления и бытования этнографии в имперской России представляет собой блестящую иллюстрацию к тезису о том, что самым влиятельным субъектом российской действительности являлось государство (власть). Без участия власти и ее заинтересованности никакая низовая общественная и/или интеллектуальная инициатива не могла быть реализована.
Решающим фактором экспедиционной этнографической активности было имперское государство, задававшее целеполагание, обеспечивавшее финансовую и материально-техническую сторону.
Направление и масштаб активности зависели от государственной политики [Соловей 2004: 58–65].
Неоспорима заслуга государства в формировании научных институций, которые включали, в том числе, этнографию. Хотя инициативу создания Императорского Русского Географического Общества (с отделением этнографии и статистики) в 1845 г. и Императорского Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете (с этнографическим отделом) в 1864 г. можно отнести за счет усилий русской общественности, они никогда не появились бы без разрешения государя. А для успеха деятельности новых институций первостепенную важность представлял государственный статус обществ, вскоре после своего учреждения получивших наименование «императорских», государственное финансирование и патронаж великих князей.
Самодержавная власть (институт эпохи до-Модерна) – ключевой субъект активности – критически недопонимала важность науки как фактора модернизации. Отсюда низкий социальный статус этнографии и ее невостребованность (кроме отдельных военно-стратегических и геополитических тем и сюжетов) государством. Слабое протогражданское общество не могло заменить государство в качестве источника легитимации, финансирования и административной поддержки науки.
Именно поэтому даже в начале XX в. формирование русской этнографии еще не было полностью завершено, ряд элементов системы науки характеризовался незрелостью, в кадровом и институциональном отношениях она напоминала недостроенное здание.
Вот какую сжатую, но содержательную характеристику этнографии в России дал в 1909 г. известный этнограф и фольклорист В. Ф. Миллер: «В то время как в Америке <…> этнография преподается в 33 университетах <…>, в то время как в Берлине имеются 4 кафедры этнографии, у нас самостоятельной кафедры этнографии в университетах еще не существует, хотя курсы по этой науке и предлагаются в некоторых из них» [Миллер 1909: 5]. И еще: «Едва ли в другой европейской стране этнография так мало обременяет государственный бюджет, как в нашем отечестве» [Миллер 1909: 6].
Уровень развития профессиональной коммуникации решающим образом зависел от социального статуса и институционального состояния этнографии в России. Сама возможность коммуникации обеспечивается наличием трех компонентов. Во-первых, через что говорить (каналы коммуникации). Во-вторых, как говорить (наличие конвенционального научного языка). Вопрос, о чем говорить (повестка), определялся контекстом (политическим, социокультурным, интеллектуальным).
Основными каналами коммуникации в имперской России рубежа XIX–XX вв. были печатные издания, в первую очередь, профессиональные журналы – «Этнографическое обозрение» (1889–1916) и «Живая старина» (1890–1916). Они играли немаловажную роль в формулировании научных приоритетов, освещении научной проблематики, налаживании профессионального диалога. Хотя жили они исключительно безвозмездным трудом своих сотрудников, их периодичность (четыре номера в год, пусть и «в необязательные (!) сроки») и объемы (около 10 листов) были вполне достаточными для поддержания коммуникации.