Подобное положение, подразумевающее наличие невидимого фронта враждующих идей, рождено самим временем. Это закономерный продукт стремительной либерализации сознания человечества, его неудержимого движения к всеобъемлющему постижению действительности. Современные научные тенденции к «всеохватности» не только гуманитарного, но и естественного знания не новы. Они стремительно развились ещё в начале XX века, сразу обнаружив общемировой характер. Действительно, наука новейшего и постмодернистского времени универсальна по своему духу. Всё происходящее в мире подвергается наблюдению, рассмотрению, анализу – будь то явления природы или мысли людей, их действия, творения, судьбы. Наука и религия так же превратились в объекты исследования. Не только видимый и невидимый мир, но и все духовно-интеллектуальные возможности человека становятся предметом изучения. Более того, наука пытается даже изучить такое невидимое и неощутимое явление как человеческая душа в контексте ее физических и духовно-сущностных потенций [Ясперс 1999: 9].
Известно, что в науке нет абсолютных авторитетов, потому что источником любого знания является бесконечно раскрывающаяся видимая и невидимая реальность. Можно допустить, что сам по себе процесс познания непредсказуем и в своей конечной цели и в своих теоретических мотивациях, так как он сопряжен с изменчивым интеллектуально-духовным состоянием субъекта познания, то есть с личностью исследователя. Г. Вейль полагал, что познание никогда не начинается с оснований науки или с ее философского обоснования, а начинается как бы с середины, и далее развивается не только по восходящей, но и по нисходящей линии, теряясь в неизвестности [Вейль 1968: 18]. Исходя из этого положения, можно допустить и третий исход познавательской деятельности, когда добытое знание становится ступенью, по которой человек восходит на высоту веры, и как скоро достигает оной, более уже не нуждается в нем [Преподобный Исаак Сирин 1993: 32]. При этом сам акт «добычи знания» даже в точных науках обнаруживает все более очевидный элемент иррационального. Речь идет о таком таинственном феномене человеческого мышления, как «неявное» знание. Многие выдающиеся ученые – физики, математики, химики, – являлись носителями этого «неявного», «неформализуемого» знания, а также так называемого «мышечного мышления», когда исследователь ощущает себя объектом исследования. Так, А. Эйнштейн говорил, что старался «почувствовать», как ощущает себя луч света, пронизывающий пространство и уже за тем искал способ формализовать изучаемое явление в физических понятиях [Кара-Мурза 2011: 90]. Английский писатель и философ XX века А. Кёстнер, специализировавшийся на проблемах научного творчества отмечал, что вопреки популярному мнению, согласно которому ученые приходят к открытию, размышляя в строгих, рациональных, точных терминах, многочисленные свидетельства указывают, что ничего подобного не происходит. Так, в 1945 году в Америке Жак Адамар организовал в национальном масштабе опрос выдающихся математиков по поводу их методов работы. Результаты показали, что все они, за исключением двух, не мыслят ни в словесных выражениях, ни в алгебраических символах, но ссылаются на визуальный, смутный, расплывчатый образ. Эйнштейн был в числе опрашиваемых, и отметил следующее – слова, написанные или произнесенные, не играют никакой роли в механизме мышления, который полагается на более или менее ясные визуальные образы и некоторые образы мускульного типа, а то, что принято называть полным сознанием – есть ограниченный в своих пределах случай, который никогда не может быть законченным до конца [Кара-Мурза 2011: 90]. Суммируя свои аналитические наблюдения за методами творческого мышления – как научного, так и художественного, А. Кёстлер подчеркивал, – вербализированное мышление и сознание в целом играет только подчиненную роль. Опрошенные Ж. Адамаром ученые фактически единодушно подчеркивали спонтанность интуиции и предчувствий, бессознательность их происхождений, которые они затруднялись объяснить [Кара-Мурза 2011: 91]. Таким образом, в сфере научного познания отчетливо выявляется значительный элемент иррационального, когда ученый, столкнувшись с трудной проблемой, отступает к дословесному уровню умственной активности, от конкретного вербализованного мышления к интуитивно ощущаемому, смутному образу.
С идеалистических позиций можно согласиться с тем, что иррациональная способность достигать предельных высот творческого озарения присутствует в нас потому, что мы, по словам св. Иоанна Кронштадтского, как в воздухе, находимся в Божественном разуме, который и дает нам способность мыслить, дает атмосферу для мыслей [Священник Даниил Сысоев 2010: 17]. А далее действует свободная воля человека – идти в своем познании вверх или спуститься вниз, теряясь в неизвестности. В любом случае конфронтационное разделение путей познания: естественно-эмпирического и интуитивно-религиозного обедняет обе сферы, не давая возможности проявиться истине во всей ее доступной человеческому разуму полноте. Очевидно, что одной из дерзновенных задач будущего и будет попытка создания таких системных моделей исследования, которые будут свободны от строго регламентированных секулярных установок познавательного процесса.
Несомненно, взаимоотношения науки и религии в наши дни вполне допустимо и справедливо рассматривать в качестве неантагонистических систем, продуктивно взаимодополняющих процессы познания. И в этом случае речь может идти не только о гуманитарном знании, но и о точных науках. Общеизвестно, что даже во многих научных открытиях Нового времени религиозное знание и мирочувствие имело основополагающее значение. Так, глубокая религиозность была присуща И. Ньютону, который в течение десятилетия вел собственные, настоящие богословские исследования. Ученый даже намеревался прекратить свои занятия оптикой и математикой и всецело посвятить себя научному изучению Священного Писания. Особое значение И. Ньютон придавал изучению текстов Книги пророка Даниила и Апокалипсиса св. Иоанна Богослова, считая, что без постижения этих книг всякие занятия наукой становятся бессмысленными. При этом великий ученый пытался постичь не сам феномен веры в Бога, вероятно, соприродный его душе, но ту систему знания, которая была создана, благодаря постулатам христианства [Кара-Мурза 2011: 96–97].
Представляется, континуум знания заключен между пределами – наукой и религией. Выдающийся швейцарский физик XX века В. Паули, один из основоположников квантовой механики, создатель квантовой природы поля, в свое время рассуждал о двух пограничных представлениях, которые оказались исключительно плодотворными в истории человеческой мысли. Один предел – представление об объективном мире, закономерно развертывающемся в пространстве и времени, независимо от какого бы то ни было наблюдающего субъекта. Другое – представление о субъекте, мистически сливающимся с мировым целым настолько, что ему не противостоит уже никакой объект, никакой объективный мир вещей. Где-то посередине между этими двумя пограничными представлениями и движется человеческая мысль, и наш долг, по убеждению В. Паули, – выдерживать напряжение, исходящее из этих противоположностей [Кара-Мурза 2011: 97].
Очевидно, сегодняшнее время настоятельно требует расширения границ научного знания, создания универсально-новаторских моделей исследования, сочетающих и онтологические и рационально-логические методы. В защиту права на существование подобной «сочетательной» методологии следует напомнить, что западноевропейская наука возникла и выросла на средневековом древе христианства, в кабинетах и кельях схоластиков. И это не случайная антиномия истории. В течение многих столетий средневековая религиозная мысль превращалась в систему знаний, сформированную неизбежной рационализацией веры. Рационализация религиозных представлений – это попытка теоретического обоснования христианского мировоззрения, то есть его доказательная защита. Отталкиваясь от церковных догм, монахи и ученые-схоласты действовали в сфере логических построений, создавая структуры теории. Более того, именно схоласты положили начало системе цитирования и ссылок, которая позднее была взята на вооружение наукой и составила ядро будущей информационной системы знания [Кара-Мурза 2011: 98]. И как бы ни казалось маловероятным, но такой институт католицизма как инквизиция стал мощным катализатором в развитии рационального мышления. Это подчеркивал М. Фуко, утверждавший – как математика в Греции родилась из процедур измерения и меры, так и науки о природе, во всяком случае, частично, родились из техники допроса в конце Средних веков, то есть великое эмпирическое знание имеет свою операционную модель во всеохватывающем изобретении инквизиции [Кара-Мурза 2011: 99].
Действительно, именно методологические исследования инквизиции, ее технологии допросов в поисках окончательной истины привели как к мягко-позитивистской перезагрузке католического вероучения, так и к развитию европейского рационализма. Так, на процессе 1610 г. в испанском городе Логроньо начинающий инквизитор-иезуит Алонсо де Салазар, юрист по университетскому образованию, убедительно доказал, что ни ведьм, ни демонов не существует. Сделал он это в полном соответствии с нормами позитивного научного метода, опередив свое время. Убедительные выводы Салазара об отсутствии бытия падших духов, а также их телесных проводников – ведьм, поддержали архиепископ Толедо Великий инквизитор де Сандоваль и затем Высший совет инквизиции. Данное решение носило сугубо рациональный и даже, можно сказать, – прагматически-прикладной характер. Ведь признание существования ведьм и колдунов создавало неопределенность в церковно-следственном процессе из-за «ненадежности» доказательной базы. Это было воистину революционный шаг, учитывая, что «охота на ведьм» в Европе в течение XV–XVII вв. породила разработанную юриспруденцию, когда неверие в ведьм объявлялось с церковной кафедры преступлением против Бога. Как видим, методологически-доказательное «аннулирование» бытия демонов, утвержденное богословской элитой католицизма, несколько вытеснило западных христиан, скажем так, – от «классической» христианской картины мироздания, населенного неисчислимыми легионами падших духов. Но прагматическое отступление от демонологии, то есть от одного из основополагающих учений христианства, создало решительный момент в дальнейшем развитии рационального мышления и науки, одновременно сбалансировав социально-этические взаимоотношения между католической церковью и пасомыми ею народами.