Причины возникновения испанского Народного фронта и его внутренняя механика совершенно ясны. Задача отставных вождей левого крыла буржуазии состояла в том, чтобы приостановить революцию масс и тем вернуть себе утерянное доверие эксплуататоров: «зачем вам Франко, если мы, республиканцы, можем сделать то же самое?». Интересы Асаньи и Компаниса вполне совпадали в этом центральном пункте с интересами Сталина, которому нужно было завоевать доверие французской и британской буржуазии, доказав ей на деле свою способность отстоять «порядок» от «анархии». Асанья и Компанис нужны были Сталину как прикрытие перед рабочими: сам он, Сталин, конечно, за социализм, но нельзя отталкивать республиканскую буржуазию! Асанье и Компанису Сталин был необходим как опытный палач с авторитетом революционера: без этого они, ничтожная кучка, никогда не смогли и не посмели бы атаковать рабочих.
Традиционные реформисты Второго Интернационала, давно уже выбитые из колеи ходом классовой борьбы, почувствовали новый прилив уверенности, благодаря поддержке Москвы. Впрочем, эта поддержка оказана была не всем реформистам, а лишь наиболее реакционным. Кабальеро представлял то лицо социалистической партии, которое было повернуто к рабочей аристократии. Негрин79 и Прието80 всегда глядели в сторону буржуазии. Негрин победил Кабальеро при помощи Москвы. Левые социалисты и анархисты, пленники Народного фронта, стремились, правда, спасти от демократии, что можно. Но так как они не смели мобилизовать массы против жандармов Народного фронта, то их усилия сводились, в конце концов, к жалобным причитаниям. Сталинцы оказались, таким образом, в союзе с наиболее правым, откровенно буржуазным крылом социалистической партии. Свои репрессии они направили влево, против ПОУМа, анархистов и «левых» социалистов, т.е. против центристских группировок, которые хоть в отдаленной степени отражали давление революционных масс.
Этот политический факт, многозначительный сам по себе, дает в то же время меру вырождения Коминтерна за последние годы. Мы определили в свое время сталинизм как бюрократический центризм, и события дали ряд доказательств правильности этого определения. Но сейчас оно явно устарело. Интересы бонапартистской бюрократии уже не мирятся с центристской половинчатостью. Ища примирения с буржуазией, сталинская клика способна вступать в союз лишь с наиболее консервативными группировками международной рабочей аристократии. Этим окончательно определился контрреволюционный характер сталинизма на международной арене.
Мы подходим здесь вплотную к разрешению загадки, как и почему ничтожная по численности и уровню руководства «коммунистическая» партия Испании оказалась способна сосредоточить в своих руках все рычаги власти, несмотря на наличность несравненно более могущественных организаций социалистов и анархистов. Обычное объяснение, гласящее, что сталинцы просто выменяли власть на советское оружие, слишком поверхностно. За доставку оружия Москва получала испанское золото. По законам капиталистического рынка этого достаточно. Как же Сталин умудрился получить в придачу еще и власть? На это отвечают обычно: поднимая в глазах масс свой авторитет военными поставками, советское правительство ставило условием своего «сотрудничества» решительные меры против революционеров и тем устраняла с пути опасных противников. Все это совершенно бесспорно; но это только одна, и притом менее важная, сторона дела. Несмотря на «авторитет», созданный советскими поставками, испанская коммунистическая партия оставалась маленьким меньшинством, а со стороны рабочих встречала всевозрастающую ненависть. С другой стороны, недостаточно, чтобы Москва ставила условия; нужно было, чтобы Валенсия принимала их. В этом суть дела. Не только Самора81, Компанис и Негрин, но и Кабальеро, в бытность его премьером – все они с большей или меньшей готовностью шли навстречу требованиям Москвы. Почему? Потому что эти господа сами хотели удержать революцию в буржуазных рамках. Не только социалисты, но и анархисты не противились серьезно сталинской программе. Они сами боялись разрыва с буржуазией. Они смертельно пугались каждого революционного натиска рабочих.
Сталин, со своим оружием и со своим контрреволюционным ультиматумом, явился для всех этих групп избавителем. Он обеспечивал им, как они надеялись, военную победу над Франко и в то же время освобождал их от ответственности за ход революции. Они поспешили сдать свои социалистические и анархистские маски в гардероб в надежде снова воспользоваться ими, когда Москва восстановит для них буржуазную демократию. В довершение удобства эти господа могли отныне оправдывать свою измену пролетариату необходимостью военного соглашения со Сталиным. Сталин, со своей стороны, оправдывал свою контрреволюционную политику необходимостью соглашения с республиканской буржуазией.
Только под этим, более широким, углом зрения нам становится ясна та ангельская терпимость, которую проявили по отношению к преступлениям ГПУ такие рыцари права и свободы, как Асанья, Негрин, Компанис, Кабальеро, Гарсиа Оливер82 и прочие. Если у них не было никакого другого выбора, как они утверждают, то вовсе не потому, что за самолеты и танки они не могли расплачиваться иначе, как головами революционеров и правами рабочих, а потому, что их собственную «чисто демократическую», т.е. антисоциалистическую программу нельзя было осуществлять никакими другими мерами, кроме террора. Когда рабочие и крестьяне вступают на путь своей революции, т.е. захватывают заводы, имения, изгоняют старых владельцев, овладевают властью на местах, то у буржуазной контрреволюции – демократической, сталинской или фашистской, все равно – нет никаких других средств остановить это движение, кроме кровавого насилия, дополненного ложью и обманом. Преимущество сталинской клики на этом пути состояло в том, что она сразу начала применять методы, которые были не по плечу Асаньям, Компанисам, Негринам и их левым союзникам.
На территории республиканской Испании боролись, таким образом, две непримиримые программы. С одной стороны, программа спасения частной собственности от пролетариата во что бы то ни стало и – насколько возможно – спасения демократии от Франко. С другой стороны, программа уничтожения частной собственности путем завоевания власти пролетариатом. Первая программа выражала интересы капитала через посредство рабочей аристократии, верхов мелкой буржуазии и, особенно, советской бюрократии. Вторая программа переводила на язык марксизма не вполне сознательные, но мощные тенденции революционного движения масс. К несчастью для революции, между горстью большевиков и революционным пролетариатом стояло контрреволюционное средостение Народного фронта.
Политика Народного фронта определялась, в свою очередь, вовсе не шантажом Сталина в качестве поставщика оружия. В шантаже недостатка, конечно, не было. Но причина успеха этого шантажа заложена была во внутренних условиях самой революции. Ее социальным фоном в течение всех шести лет являлся возрастающий натиск масс на режим полуфеодальной и буржуазной собственности. Необходимость защищать эту собственность самыми крайними средствами и бросила буржуазию в объятия Франко. Республиканское правительство обещало буржуазии защитить собственность «демократическими» мерами, но обнаружило, особенно в июле 1936 года, полную несостоятельность. Когда положение на фронте собственности стало еще более угрожающим, чем на военном фронте, демократы всех мастей, включая и анархистов, склонились перед Сталиным; а этот последний не нашел в своем арсенале никаких других методов, кроме методов Франко.
Травля против «троцкистов», ПОУМистов, революционных анархистов и левых социалистов; грязная клевета, фальшивые документы, пытки в сталинских шкафах, убийства из-за угла – без всего этого буржуазный режим под республиканским флагом не мог бы устоять и двух месяцев. ГПУ оказалось хозяином положения только потому, что оно последовательнее других, т.е. с наибольшей подлостью и кровожадностью, защищало интересы буржуазии против пролетариата.
В борьбе против социалистической революции «демократ» Керенский сперва искал опоры в военной диктатуре Корнилова, а затем пытался въехать в Петроград в обозе монархического генерала Краснова. С другой стороны, большевики, чтоб довести демократическую революцию до конца, оказались вынуждены низвергнуть правительство «демократических» шарлатанов и болтунов. Этим самым они попутно положили конец всякого рода попыткам военной (или «фашистской») диктатуры.
Испанская революция снова показывает, что защищать демократию против революционных масс нельзя иначе, как методами фашистской реакции. И наоборот: вести действительную борьбу против фашизма нельзя иначе, как методами пролетарской революции. Сталин воевал против «троцкизма» (пролетарской революции), разрушая демократию бонапартистскими мерами ГПУ. Этим снова и окончательно ниспровергается усвоенная Коминтерном старая меньшевистская теория, которая превращает демократическую и социалистическую революцию в две самостоятельные исторические главы, отделенные друг от друга во времени. Работа московских палачей подтверждает, по-своему, правильность теории перманентной революции.
Анархисты не имели в испанской революции никакой самостоятельной позиции. Они только то и делали, что колебались между большевизмом и меньшевизмом. Точнее сказать: анархистские рабочие инстинктивно стремились выйти на большевистскую дорогу (19 июля 1936 года, майские дни 1937 года), тогда как вожди, наоборот, изо всех сил загоняли массы в лагерь Народного фронта, т.е. буржуазного режима.