Маркс, который в отличие от Дарвина был сознательным диалектиком, нашел основу для научной классификации человеческих обществ в развитии производительных сил и структуре имущественных отношений, составляющих анатомию общества. Вульгарно-описательную классификацию обществ и государств, которая еще сейчас процветает на университетских кафедрах, марксизм заменил материалистически-диалектической классификацией. Только пользуясь методом Маркса, можно правильно установить понятие рабочего государства, как и момент его крушения.
Во всем этом, как видим, нет ничего «метафизического» или «схоластического», как утверждают самодовольные невежды. Диалектическая логика выражает законы движения современной научной мысли. Наоборот, борьба против материалистической диалектики отражает далекое прошлое, консерватизм мелкой буржуазии, чванство рутинеров кафедры и… чуточку надежды на загробный мир.
Определение, которое дает СССР т. Бернам: «нерабочее и небуржуазное государство», является чисто негативным, вырвано из цепи исторического развития, висит в воздухе, не заключает в себе ни одного грана социологии и представляет попросту теоретическую капитуляцию прагматика перед противоречивым историческим явлением.
Если б Бернам был диалектическим материалистом, он поставил бы перед собою следующие три вопроса: 1) каково историческое происхождение СССР? 2) каким изменениям подверглось это государство за время своего существования? 3) перешли ли эти изменения из количественной стадии в качественную, т.е. создали ли они исторически необходимое господство нового эксплуататорского класса? Ответы на эти вопросы заставили бы Бернама сделать единственный мыслимый вывод: СССР есть пока что выродившееся рабочее государство. Диалектика не есть волшебная отмычка для всех вопросов. Она не заменяет конкретного научного анализа. Но она направляет этот анализ на правильный путь, ограждая от бесплодных блужданий в пустыне субъективизма или схоластики.
Бруно Р. подводит советский режим, как и фашистский, под категорию «бюрократического коллективизма» на том основании, что в СССР, в Италии и Германии господствует бюрократия; там и здесь – плановое начало; в одном случае частная собственность ликвидирована, в другом – ограничена, и т.д. Так, на основании относительного сходства некоторых внешних признаков разного происхождения, разного удельного веса, разного классового значения, устанавливается принципиальное тождество социальных режимов – совершенно в духе буржуазных профессоров, которые устанавливают категории «контролируемого хозяйства», «централистического государства», совершенно не интересуясь классовой природой того или другого.
Бруно Р. и его единомышленники или полуединомышленники, как Бернам, остаются в области социальной классификации в лучшем случае, на уровне Линнея, в оправдание которого приходится, однако, напомнить, что он жил до Гегеля, до Дарвина и до Маркса.
Еще хуже и опаснее, пожалуй, те эклектики, которые заявляют, что классовый характер советского государства «не имеет значения», что направление нашей политики определяется «характером войны». Как будто война есть самостоятельная надсоциальная субстанция; как будто характер войны не определяется характером господствующего класса, т.е. тем же социальным фактором, который определяет и характер государства. Удивительно, с какой легкостью некоторые товарищи под ударами событий забывают азбуку марксизма!
Немудрено, если теоретики оппозиции, отказывающиеся мыслить диалектически, плачевно капитулируют перед противоречивым характером СССР. Между тем противоречия между социальными основами, заложенными революцией, и характером касты, выдвинутой вырождением революции, есть не только неоспоримый исторический факт, но и движущее начало. На это противоречие мы опираемся в своей борьбе за низвержение бюрократии. Тем временем некоторые ультралевые уже договариваются до абсурдов вроде того, что для низвержения бонапартистской олигархии следует пожертвовать социальными основами СССР. Они не догадываются, что СССР минус социальные основы, заложенные Октябрьской революцией, это и будет фашистский режим.
Т. Бернам будет, пожалуй, протестовать, ссылаясь на то, что в качестве эволюциониста он интересуется происхождением общественных и государственных форм не менее, чем мы, диалектики. Против этого мы спорить не станем. Каждый образованный человек после Дарвина считает себя «эволюционистом». Но действительный эволюционист должен идею эволюции перенести и на свои собственные формы мышления. Элементарная логика, созданная в ту эпоху, когда самая идея эволюции еще почти не существовала, явно недостаточна для познания процессов эволюции. Логика Гегеля и есть логика эволюции. Надо только не забывать, что самое понятие «эволюции» чрезвычайно искажено и оскоплено университетской профессурой и либеральной публицистикой в духе мирного «прогресса». Кто понял, что эволюция происходит путем борьбы антагонистических сил; что медленное накопление изменений взрывает в известный момент старую оболочку и приводит к катастрофе, революции; кто научился, наконец, переносить общие законы эволюции на самое мышление, тот и есть диалектик в отличие от вульгарного эволюциониста.
Диалектическое воспитание мысли, столь же необходимое для революционного политика, как упражнение пальцев для пианиста, заставляет ко всем проблемам подходить с точки зрения процессов, а не неподвижных сущностей. Между тем вульгарные эволюционисты, ограничиваясь обычно признанием эволюции в определенных областях, довольствуются во всех остальных вопросах пошлостями «здравого смысла».
Американский либерал, примирившийся с существованием СССР, вернее, с московской бюрократией, считает или, по крайней мере, считал до советско-германского пакта, что советский режим в целом есть «прогрессивный факт», что отрицательные черты бюрократии («о, конечно, они существуют!») будут постепенно отмирать и что таким образом будет обеспечен мирный и безболезненный «прогресс».
Вульгарный мелкобуржуазный радикал похож на либерального «прогрессиста» в том отношении, что берет СССР в целом, не понимая его внутренних противоречий и их динамики. Когда Сталин заключил союз с Гитлером, вторгся в Польшу, а затем в Финляндию, вульгарные радикалы торжествовали: тождество методов сталинизма и фашизма доказано! Они оказались, однако, поставлены в затруднение, когда новые власти стали призывать население экспроприировать помещиков и капиталистов: этой возможности они никак не предвидели! Между тем социально-революционные меры, приводящиеся военно-бюрократическим путем, не только не нарушили наше, диалектическое, определение СССР как выродившегося рабочего государства, но наоборот, дали ему наиболее неоспоримое подтверждение. Вместо того чтобы сделать это торжество марксистского анализа предметом настойчивой агитации, мелкобуржуазные оппозиционеры начали с поистине преступным легкомыслием кричать, что события опровергли наш прогноз, что старые схемы не годятся, что необходимы какие-то новые слова. Какие именно? Этого они еще сами не решили.
Мы начали с философии, затем перешли к социологии. Выяснилось, что в обеих областях два наиболее видных вождя оппозиции занимают антимарксистскую или эклектическую позицию. Если перейдем к политике, именно к вопросу о защите СССР, то окажется, что здесь нас подкарауливают не меньшие сюрпризы.
Формулу «безусловной защиты СССР» – формулу нашей программы – оппозиция внезапно объявила «туманной, абстрактной и отжившей». К сожалению, она не объясняет, на каких именно «условиях» она сама соглашается в дальнейшем защищать завоевания революции. Чтоб придать хоть тень смысла своим новым формулам, оппозиция пытается изобразить дело так, будто до сих пор мы «безусловно» защищали международную политику кремлевского правительства с его Красной армией и ГПУ. Все перепутано и опрокинуто на голову! На самом деле международной политики Кремля мы давно уже не защищали даже условно, особенно с тех пор, как мы открыто провозгласили необходимость низвергнуть кремлевскую олигархию посредством восстания. Ложная позиция не только искажает сегодняшние задачи, но и заставляет в ложном свете представлять свой собственный вчерашний день.
В уже цитированной статье в «Нью Интернэшнл» Бернам и Шахтман остроумно называли группу разочарованных интеллигентов «Лигой покинутых надежд» и настойчиво спрашивали, какова будет позиция этой плачевной Лиги в случае военного столкновения между капиталистической страной и Советским Союзом. «Мы пользуемся случаем, – писали они, – чтоб потребовать от Хука, Истмена и Лайонса недвусмысленных заявлений по вопросу о защите Советского Союза от нападения со стороны Гитлера или Японии – или, допустим, со стороны Англии…» Бернам и Шахтман не выдвигали никаких «условий»; они не определяли никаких «конкретных» обстоятельств и в то же время требовали «недвусмысленного» ответа. «Воздержится ли она (Лига покинутых надежд) от занятия позиции или объявит себя нейтральной? – продолжали они. – Словом, стоит ли она за защиту Советского Союза от империалистского нападения, независимо от сталинского режима и вопреки ему?» (подчеркивания наши). Драгоценная цитата! Это именно то, что говорит наша программа. Бернам и Шахтман стояли в январе 1939 года за безусловную защиту Советского Союза и совершенно правильно определяли, что означает безусловная защита, именно «невзирая на сталинский режим и вопреки ему». А между тем их статья была написана в те дни, когда опыт Испанской революции был уже, в сущности, исчерпан до конца. Т. Кеннон156 трижды прав, когда говорит, что роль сталинизма в Испании неизмеримо преступнее, чем в Польше и Финляндии. В первом случае бюрократия при помощи палаческих методов задушила социалистическую революцию. Во