втором случае она при помощи военных методов дает толчок социалистической революции. Почему же Бернам и Шахтман так неожиданно приблизились к позиции «Лиги покинутых надежд»? Почему? Не можем же мы считать объяснением архиабстрактные ссылки Шахтмана на «конкретность событий». Между тем объяснение нетрудно найти. Участие Кремля в республиканском лагере в Испании поддерживалось буржуазной демократией всего мира. Работа Сталина в Польше и Финляндии встречает бешеное осуждение той же демократии. Несмотря на все свои крикливые формулы, оппозиция является отражением внутри рабочей партии настроений «левой» мелкой буржуазии.
«Наши господа, – писали Бернам и Шахтман о «Лиге покинутых надежд», – находят источник гордости в мысли, что они вносят будто бы нечто «свежее», что они «совершают переоценку нового опыта», что они не догматики («консерваторы»? – Л.Т.), которые отказываются пересматривать свои «основные положения», и т.д. Какой плачевный самообман! Никто из них не вынес на свет новых фактов, не дал нового истолкования ни настоящему, ни будущему». Поразительная цитата! Не прибавить ли нам к статье «Отступающие интеллигенты» новую главу? Я предлагаю Шахтману свое сотрудничество…
Но как же все-таки такие выдающиеся люди, как Бернам и Шахтман, безусловно преданные делу пролетариата, дали так легко запугать себя совсем не страшным господам из «Лиги покинутых надежд»? В чисто теоретической плоскости объяснение кроется в неправильном методе – у Бернама, в неуважении к методу – у Шахтмана. Правильный метод не только облегчает достижение правильного вывода, но, связывая каждый новый вывод с предшествующими выводами цепью преемственности, закрепляет вывод в памяти. Если же политические выводы делаются эмпирически, на глаз, если непоследовательность провозглашается при этом своего рода преимуществом, то марксистская система политики неизменно подменяется импрессионизмом, столь характерным для мелкобуржуазной интеллигенции. Каждый новый поворот событий застигает эмпиритика-импрессиониста врасплох, заставляет его забыть о том, что он сам писал вчера, и рождает острую потребность в новых словах, прежде чем в голове возникли новые мысли.
Резолюция оппозиции по вопросу о советско-финляндской войне представляет собою документ, под которым могли бы, с маленькими оговорками, подписаться бордигисты, Верекен, Снефлит, Феннер Броквей, Марсо Пивер157, и им подобные, но ни в каком случае не большевики-ленинцы. Исходя исключительно из качеств советской бюрократии и из факта «вторжения», резолюция лишена какого бы то ни было социального содержания. Она ставит Финляндию и СССР на одну доску и одинаково «осуждает и отвергает оба правительства и обе армии». Почувствовав, однако, что тут что-то неладно, резолюция неожиданно, без всякой связи с текстом, прибавляет: «При применении (!) этой перспективы сторонники Четвертого Интернационала будут, разумеется (поистине великолепно это «разумеется»!), принимать во внимание (!) конкретные обстоятельства – военную ситуацию, настроение масс, а также (!) разницу экономических отношений в Финляндии и России». Тут что ни слово, то перл. Под «конкретными» обстоятельствами наши любители «конкретного» понимают военное положение, настроение масс и – на третьем месте! – различие экономических режимов. Как именно эти три «конкретных» обстоятельства будут «приниматься во внимание», об этом в резолюции ни слова. Если оппозиция по отношению к данной войне одинаково отвергает «оба правительства и обе армии», то как же она будет «считаться» с разницей военного положения и социальных режимов? Решительно ничего нельзя понять!
Чтоб наказать сталинцев покрепче за их несомненные преступления, резолюция, вслед за мелкобуржуазными демократами всех оттенков, ни одним словом не упоминает о том, что Красная Армия в Финляндии экспроприирует крупных земледельцев и вводит рабочий контроль, подготовляя экспроприацию капиталистов.
Завтра сталинцы будут душить финских рабочих. Но сегодня они дают – вынуждены дать – огромный толчок классовой борьбе в ее наиболее острой форме. Вожди оппозиции строят свою политику не на «конкретном» процессе, развертывающемся в Финляндии, а на демократических абстракциях и благородных чувствах.
Советско-финляндская война уже, видимо, начинает дополняться гражданской войной, в которой Красная Армия оказывается – на данной стадии – в том же лагере, что и финляндские мелкие крестьяне и рабочие, тогда как финляндская армия пользуется поддержкой имущих классов, консервативной рабочей бюрократии и англосаксонских империалистов. Надежды, которые Красная Армия пробуждает у финляндской бедноты, окажутся при отсутствии международной революции иллюзией; сотрудничество Красной Армии с беднотой окажется временным; Кремль может скоро повернуть оружие против финляндских рабочих и крестьян. Все это мы знаем заранее, и все это мы говорим открыто, в форме предупреждения. Но все-таки в этой «конкретной» гражданской войне, которая развертывается на территории Финляндии, какое «конкретное» место должны занять «конкретные» сторонники Четвертого Интернационала? Если в Испании они боролись в республиканском лагере несмотря на то, что сталинцы душили социалистическую революцию, то в Финляндии они тем более должны участвовать в том лагере, где сталинцы оказываются вынуждены поддерживать экспроприацию капиталистов.
Дыры в своей позиции наши новаторы затыкают страшными словами. Политику СССР в Финляндии они называют «империалистской». Великое обогащение науки! Отныне империализмом будет называться внешняя политика финансового капитала, а заодно и политика истребления финансового капитала. Это должно значительно содействовать прояснению классового сознания рабочих! Но ведь одновременно, воскликнет, скажем, слишком торопливый Стэнли158, Кремль поддерживает политику финансового капитала в Германии! Это возражение основано на подмене одного вопроса другим, на растворении конкретного в абстрактном (обычная ошибка вульгарного мышления). Если Гитлер завтра окажется вынужден доставить оружие восставшим индусам, должны ли революционные немецкие рабочие воспротивиться этому конкретному действию стачкой или саботажем? Наоборот, они должны постараться как можно скорее доставить оружие повстанцам. Надеемся, что это ясно и Стэнли. Но этот пример имеет чисто гипотетический характер. Он нам понадобился для того, чтобы показать, что даже фашистское правительство финансового капитала может оказаться в известных случаях вынуждено поддержать попутно национально-революционное движение (чтобы завтра попытаться задушить его). Поддержать пролетарскую революцию, скажем, во Франции – на это Гитлер ни при каких условиях не пойдет. Что касается Кремля, то он оказывается сегодня вынужден – это уже не гипотетический, а реальный случай – вызывать социально-революционное движение в Финляндии (чтобы завтра попытаться политически задушить его). Покрывать данное социально-революционное движение апокалиптическим именем империализма, только потому что оно вызывается, искажается и, в то же время, подавляется Кремлем, значит выдавать себе самому свидетельство о теоретической и политической бедности.
Надо к тому же прибавить, что расширение понятия «империализма» не имеет и прелести новизны. Сейчас не только «демократия», но и буржуазия демократических стран называет советскую политику империалистской. Цель буржуазии ясна: смазать социальное противоречие между капиталистической экспансией и советской, скрыть от глаз проблему собственности и тем самым помочь действительному империализму. Какова цель Шахтмана и других? Они сами этого не знают. Их терминологическое новшество объективно ведет только к тому, что они отдаляются от марксистской терминологии Четвертого Интернационала и приближаются к терминологии «демократии». Это обстоятельство – увы! – лишний раз подтверждает крайнюю восприимчивость оппозиции к давлению общественного мнения мелкой буржуазии.
Из рядов оппозиции раздаются все чаще голоса: «Русский вопрос не имеет, собственно, решающего значения; главная задача – это изменить режим в партии». Под изменением режима надо понимать изменение руководства, или, еще точнее, устранение Кеннона и его ближайших сотрудников с руководящих постов. Эти откровенные голоса показывают, что стремление поднять борьбу против «фракции Кеннона» предшествовало той «конкретности событий», на которую Шахтман и другие ссылаются в объяснение перемены своей позиции. В то же время эти голоса напоминают целый ряд прежних оппозиционных группировок, которые поднимали борьбу по самым различным поводам, но когда принципиальная почва начинала у них под ногами колебаться, переносили все свое внимание на так называемый организационный вопрос: так обстояло дело с Молинье159, Снефлитом, Верекеном и многими другими. Как ни неприятны эти прецеденты, но обойти их нельзя!
Было бы, однако, неправильно думать, что перенесение внимания на «организационный вопрос» представляет простой маневр фракционной борьбы. Нет, самочувствие оппозиции действительно, хотя и смутно, говорит ей, что дело не столько в «русском вопросе», сколько вообще в подходе к политическим вопросам, в том числе и к методам строительства партии. И это в известном смысле верно.
На предшествующих страницах мы сами старались показать, что дело не только в «русском вопросе», но во всем методе мышления оппозиции, который имеет свои социальные корни. Оппозиция находится во власти мелкобуржуазных настроений и тенденций. В этом суть дела.
Мы особенно ярко видели идеологическое влияние другого класса на примерах Бернама (прагматизм) и Шахтмана (эклектизм). Мы не брали других вождей, как, например, т. Эберна160, потому что он, по общему правилу, не участвует в принципиальных спорах, ограничиваясь областью «организационного вопроса». Это не значит, однако, что Эберн не имеет значения. Наоборот, в известном смысле можно сказать, что Бернам и Шахтман выступают как дилетанты оппозиции, тогда как Эберн – бесспорный специалист этого дела. Эберн, и только он, имеет свою традиционную группировку, выросшую из старой коммунистической партии и спаявшуюся в первый период самостоятельного существования «левой оппозиции». Все остальные, имеющие различные поводы для критики и недовольства, примыкают к этой группировке.