Вдруг становится слишком поздно. Мы не поговорили и не можем найти друг друга снова. Война врывается в нашу черноморскую идиллию и разлучает нас навсегда…
Сегодня из Берлина приедет Гудрун. Она привезёт нам деньги, некоторые документы и другие материалы и примет участие в дискуссии. Элла, Тилль и Анжелика встретят её в аэропорту Бургаса. После завтрака они отправляются в путь в приподнятом настроении. После обеда они хотят вернуться.
Мы с Региной отправляемся на пляж, пока они втроём отправляются в Бургас. Раша остаётся в доме.
Мы остаёмся одни у воды. Загорелые и растерянные, мы играем. Обременённые будущим, но все равно счастливые. Регина ложится на солнце, я сажусь у воды и отдаюсь моменту.
В море дует лёгкий и слабый ветер. Он не создаёт ни большой впадины волны, ни пены, ни гребней воды, только мягкие, нежные, спокойные колыбели на поверхности моря. Мой взгляд блуждает по ним в необозримую даль, туда, где вода несет небо и где эти две стихии, кажется, замыкают мир. Я доверяюсь величию моря и вечности неба. Мои глаза не видят ничего другого, и если бы я могла заглянуть в глубину, то и там увидела бы только вечное величие. Я удаляюсь от всего, что меня держит, и ощущаю неоспоримую вечность, в которой я резвлюсь, в которой я рискую показаться смешной в своих попытках исцелить мир. В этой вечности я – неудачник. Но самое главное: в ней мы – прежние. Мы хорошо и мы плохо живём. Ощущение вечности – полезная, увлекательная штука. Именно поэтому люди изобрели время. Вечность – это опьянение, время – это моя реальность, и в ней я воспринимаюсь через то, что я делаю.
Я делаю.
Пустая банка из-под кока-колы выкатывается на пляж.
Она тихонько дребезжит, перекатываясь по размытым частицам мусора.
Это выводит меня из состояния отсутствия, а также рука Регины на моем плече. Она села рядом со мной.
«Я всё время хотела тебе сказать, – начинает она, – но ты, похоже, не хочешь этого слышать».
«Что именно я не хочу слышать, в конце концов, я не избавлена от этого».
«В Берлине, перед тюрьмой… я была готова предать всё… включая тебя. Мой страх был сильнее всего, я хотела убежать».
«Но ты этого не сделала». Я хочу успокоить её. Она носила это в себе несколько дней, как скрытую рану. «Кроме того, вы втроём решили поехать».
«Да, – тихо говорит она, – но это неважно. Я хотела уйти. В те минуты мне было на всё наплевать».
Она плачет. Я хотела бросить тебя».
Я должна была спросить её: Хочешь ли ты принять новое решение, хочешь ли ты найти другое решение, хочешь ли ты уйти? Я не делаю этого, я хочу, чтобы она осталась, и трублю ей полуправду, которая даёт ей только поверхностный покой и безопасность.
«Да ладно, – говорю я, – ты драматизируешь, мне тоже знакомо это чувство – желание уйти в угрожающих ситуациях. Тебе просто не хватает опыта, ты научишься справляться с этим».
Она молчит.
Только однажды, несколько недель спустя в Багдаде, она пытается сказать мне, что больше не хочет воевать.
После обеда мы возвращаемся в дом и удивляемся, почему Раша одна.
«А где остальные?»
«Не знаю, наверное, они ещё в кафе. Они скоро придут».
Близится вечер. Мы впадаем в беспокойное, бестелесное состояние. Мы всё ещё ищем и находим объяснения: Может быть, у самолёта большая задержка? Мы звоним в аэропорт. Самолёт приземлился вовремя. Может быть, они застряли, может быть, выпили…
Они не прилетают. Мы сидим у радиоприёмника, сканируем немецкие станции. В 10 часов вечера мы слышим страшный, неотвратимый факт: антитеррористическое подразделение немецкой полиции задержало четырёх немецких террористов в Болгарии в аэропорту Бургаса. Среди арестованных – Тилль-Майер, который четыре недели назад был освобождён из берлинской тюрьмы.
Мы с Рашей уже пережили несколько арестов товарищей. Мы почти автоматически начинаем делать одинаковые вещи. Боль уходит. Теперь это больше, чем боль, это катастрофа, внутренний хаос. Мы анализируем своё положение, шансы на спасение. Вот как это выглядит: Правительство Болгарии предоставило империалистической ФРГ полицейские полномочия на территории стран Варшавского договора. Уникальное, чудовищное событие. Grande и Preis сейчас не важны. Но почему только эти четверо в аэропорту, почему не мы? Болгарские власти знают, что нас семеро, мы зарегистрированы в доме, все наши паспорта находятся в приёмной туристического центра, так что они в руках болгарской полиции. Придут ли они ночью? Как нам себя вести? Об ограблении в социально приемлемой стране не может быть и речи.
Мы хотим похоронить их, когда станет светло и у нас ещё будет возможность. Если мы выберемся из этой страны, то уже без них.
Новые новости каждый час: Брандт угрожал разорвать старые туристические контракты, если органы безопасности Болгарии не будут сотрудничать. Он купил права на посадку самолета GSG 9, взяв миллионный кредит на расширение туризма. Тилля узнали на пляже немецкие отдыхающие из сектора юстиции и т. д.
Мы всматриваемся в ночь, прислушиваясь к любому шуму, огибаем дом, чтобы выяснить, не окружены ли мы, не охраняются ли. Ничего не видно и не слышно. К рассвету мы всё упаковали, убрали в доме и приняли следующее решение: мы не можем уехать без въездных штампов. Паспорта в руках у милиции. У них было полдня и ночь, чтобы арестовать нас и передать. Они этого не сделали, они хотят, чтобы мы уехали.
Сейчас мы хороним всё, что ещё может дать повод арестовать нас за нарушение законов страны.
Когда мы закапываем, мы чувствуем себя нелепо. Мы слышим звуки, листья и кусты вокруг нас кажутся живыми. Мы знаем, что за нами следят, но не можем просто оставить вещи в доме.
Затем мы едем в полицейский участок, чтобы получить наши паспорта. Мы дрожим, как животные перед закланием. В кабинете офицера по иностранным делам мы называем имена, под которыми въехали в страну. Офицер отдаёт паспорта в свой кабинет, ничего не спрашивает. Пока мы ждём, он подходит к окну, поворачивается к нам спиной и говорит: Я очень сожалею о случившемся. Наша страна бедная, социальные силы слабые и разорванные. Я хотел бы, чтобы однажды мы стали достаточно сильными, чтобы не допустить этого снова. Слабость заставляет покупать».
Это все, что сказано, названо, спрошено, объяснено. У нас есть ощущение, что чудовищные события вчерашнего дня – это тоже поражение для него. Вручая паспорт, он говорит: «Вы можете уехать или остаться. Пока вы находитесь на болгарской земле, вам нечего бояться».
Мы понимаем, что он говорит. Больше никаких шагов без охраны. Но это также означает: больше никаких шансов для немецких охотников.
Мы предполагаем, что в стране всё ещё много следователей BKA в штатском, которые ищут нас, наблюдая за аэропортом. Мы решаем ехать на арендованной машине через всю Болгарию в Софию, а оттуда на самолёте через Прагу в Багдад. Прямой рейс из Софии в Багдад был бы слишком прост для слежки.
Мы находимся в пути почти неделю, останавливаясь в гостиницах, пересекая горные перевалы, проезжая через долины, равнины и леса, всегда в сопровождении машины болгарской госбезопасности, которая следует за нами на некотором расстоянии: У меня в памяти нет ни одной фотографии этого путешествия по болгарской сельской местности, только унылое пустое состояние, с которым я её пересекала.
Когда мы получили пропуск и выехали на маршрут, наступает шок. Мы с Региной по очереди садимся за руль. Я веду машину как будто на дистанционном управлении через серое небытие. Есть только дорога и неизменная толстая машина в зеркале заднего вида. Прошлое и будущее отсутствуют. Они разбились вместе и никогда не вернутся. Настоящее смехотворно скомкано, оно лишь переключается и рулит на асфальтовых километрах. Я не могу говорить, не могу смеяться, не могу плакать.
На третий вечер в гостинице Раша говорит: «Надо выбираться из этой дыры. Спускайся вниз, мы идём на дискотеку». Раша обладает упорной силой отталкивать поражение, просто позволять ему лежать. Мы едим, пьём, танцуем, и я уверена, что танцуем и с болгарской секретной службой. Это гротескно, наше поведение гротескно, оно напоминает мне итальянский фильм:
Мать и её двенадцатилетняя дочь изнасилованы, избиты и чрезвычайно унижены немецкими солдатами на просёлочной дороге. Они вынуждены идти дальше и останавливают грузовик, который увозит их. Водитель – итальянец, соотечественник, но мужчина. Он видит их расстроенное состояние, их раны, спрашивает, что происходит. «Немецкие солдаты», – говорит мать. Он понимает и смотрит на неё сбоку. Он начинает петь песню, белокурую ландсерлид. Он просит её подпевать. Она находится в безнадёжной, жалкой и брошенной ситуации, она поёт, пока её голос не умирает от отчаяния.
В Софии мы забираем машину и берём билеты, мы не хотим регистрироваться до последнего момента, мы не хотим проводить так много времени в аэропорту. Мы не знаем, чего там ожидать. Может быть, они всё-таки забастуют, может быть, ФРГ сделала последний шаг, и нас очень удобно и спокойно перехватят на таможенном контроле и посадят на следующий самолёт Lufthansa. Мы считаемся со всем, но мы должны пройти. Мы толпой идём на регистрацию, потом на таможенный контроль, пот выступает на наших лицах. Нас досматривают… Потом мы проходим и садимся в маршрутку.
Рядом со мной на платформе стоят двое мужчин, и я поворачиваюсь к ним. Впервые мы смотрим друг другу в лицо, долго и молча. Я понимаю, что это они. Раша, Регина и я поднимаемся по трапу, двое мужчин возвращаются на автобусе.
В самолёте мы с предельным напряжением обсуждаем дальнейшие действия. Это ещё не конец. Мы понимаем, что болгары сообщили нам, что в Праге нас примет секретная служба ЧССР. Будут ли они просто наблюдать за нами и позволят нам продолжить путешествие? Или они нас арестуют? Мы уже не в состоянии оценить это и договариваемся, что я буду вести переговоры, если случится худшее. Так и случится. Нас берут под стражу.
Нас допрашивают в течение трёх дней. Они хотят выяснить, не хотим ли мы отомстить социалистическим странам.