Конечно, это еще не отказ от бакунизма. Программа «Земли и воли» в целом оставалась анархистской. К разрыву со старыми идеями могла привести только практика революционной работы. Прежде всего землевольцы позаботились о заведении типографии. Арон Зунделевич сумел убедить товарищей, что в центре Петербурга можно печатать нелегальную литературу. Он получил на устройство типографии 4 тыс. рублей, отправился за границу, купил там и доставил в Россию все необходимое. За границей он выучился типографскому набору, а позже обучил ему еще четверых товарищей. Первое время наборщицей в типографии работала и Вера Засулич. С 1877 г. в Петербурге на Николаевской улице, в двух шагах от Невского, начала работать типография «Земли и воли». Основное издание организации «Социально-революционное обозрение „Земля и воля“» выходило тиражом в 1,5 – 3 тыс. экземпляров. Хозяйкой квартиры, где размещалась типография, была 40-летняя Мария Крылова. Несмотря на усиливающуюся близорукость, она слыла лучшей наборщицей и была арестована в 1880 г., как солдат на боевом посту, в типографии «Черного передела». Крыловой в работе помогал Василий Бух, сын генерала и племянник сенатора, молодой человек лет 26 – 27 с аристократической внешностью. Бух был великий молчальник, иногда целый день не произносивший ни слова. Третьим работником типографии был Птаха (настоящей фамилии этого человека – Лубкин – не знал в организации почти никто). Птаха из осторожности вообще не прописывался в полиции и жил без паспорта, поэтому не рисковал выходить из квартиры. Этот 22 – 23-летний худой, мертвенно бледный человек остался в памяти товарищей вечно веселым, что-то напевающим. Отсюда, видимо, и шло его прозвище.
В течение четырех лет полиция тщетно пыталась напасть на след типографии. Шеф жандармов генерал Дрентельн в докладе царю сокрушенно признавал:
«Дерзаю доложить, что более 1½ лет безуспешно проводятся розыски подпольной типографии. Охранники не щадят себя, работают все до самых мелких чиновников, сверх силы и все, что по крайнему разумению можно сделать для достижения полезных целей, то делается с полнейшим рвением».
Когда же Дрентельн позволил себе, получив по почте прокламацию, сделать ироническое замечание о качестве бумаги, на которой она была напечатана, то в следующей посылке его ждал сюрприз. Очередная прокламация была специально для него напечатана на великолепной бумаге и надушена.
Однако не ублажать и занимать жандармских генералов была призвана землевольческая типография. Она обеспечивала необходимой литературой народнические поселения в деревне. А там у революционеров не все шло гладко. Оказалось, что одно дело – периодические пропагандистские наезды в деревню, и совсем другое – постоянное проживание среди крестьян. В. Фигнер вспоминала:
«В первый раз в жизни я очутилась лицом к лицу с деревенской жизнью, наедине с народом, вдали от родных, знакомых и друзей, вдали от интеллигентных людей… я не знала, как и подступить к простому человеку».
Постепенно революционерам удалось сблизиться с крестьянами, но их ждали новые беды и трудности. Первое: пропагандистов «заедала» легальная работа, т.е. работа в соответствии с приобретенной специальностью. В. Фигнер, бывшая деревенским фельдшером, приняла в первый же месяц 800 больных, а в течение 10 месяцев – 5 тыс. человек. Кроме того, они с сестрой Евгенией открыли школу для 25 учеников. Работу по 10 – 12 часов в сутки не всегда выдерживали даже привычные к такому труду люди. Она не оставляла ни времени, ни сил для регулярной пропаганды.
Кроме того, завоевание революционерами доверия и поддержки крестьян возмущало власть имущих. По свидетельству Фигнер, «поднялись помещики, приказчики, кулаки и мироеды; все начали шушукаться; пошли доносы». К защите привычного положения подключились священник, урядник, предводитель дворянства. Иными словами, многие землевольцы убеждаются, что при существующем полицейском гнете и политическом бесправии поселения в деревне – бесполезная трата времени и сил. Действительно, работа в деревне, все больше вырождавшаяся в легальную защиту интересов крестьян от притеснения местных властей, не содержала в себе ничего революционного. Недаром следствие, открыв землевольческие поселения, не обнаружило в них ничего противозаконного, кроме проживания народников по подложным паспортам.
«Мы уже видели ясно, – вспоминала В. Фигнер, – что наше дело в народе проиграно. В нашем лице революционная партия терпела второе поражение, но уже не в силу неопытности своих членов, не в силу теоретичности своей программы… , не в силу преувеличенных надежд на силу и подготовку массы; нет и нет, – мы должны сойти со сцены с сознанием, что наша программа жизненна, что ее требования имеют реальную почву в народной жизни, и все дело в отсутствии политической свободы».
Единственным реальным делом землевольцев в деревне стал «Чигиринский заговор» 1877 г., организованный Я. Стефановичем, Л. Дейчем и И. Бохановским. В течение 70-х гг. в Чигиринском уезде Киевской губернии проходили длительные, упорные волнения крестьян. Крестьяне, как обычно, твердо надеялись на помощь царя в их спорах с местными властями, и Стефанович решил построить на этой наивной вере все предприятие.
Отрекомендовавшись чигиринцам крестьянином, он сказал, что пойдет от их имени в Петербург, к царю. Получив согласие крестьян, Стефанович исчез, а через некоторое время возвратился обратно с «Высочайшей тайной грамотой» (отпечатанной в подпольной типографии).
«Мы повелеваем, – говорилось в ней, – оставить помещикам только усадьбы и такое же количество земли и леса, какое придется и всякому бывшему их крепостному… Непрестанная 20-летняя борьба наша за вас с дворянством убедила нас… что мы единолично не в силах помочь вашему горю и что только вы сами можете свергнуть с себя дворянское иго и освободиться от тяжких угнетений и непосильных поборов, если единодушно с оружием в руках восстанете против ненавистных вам врагов и завладеете всею землею… Всякий, кто готов положить жизнь свою за великое и святое крестьянское дело, обязан дать присягу на верность обществу „Тайной дружины“…»
За восемь месяцев существования в Чигиринском уезде «Тайной дружины» в ее члены вступило около 3 тыс. крестьян. Общество было раскрыто благодаря несдержанности и неопытности одного из его членов, который сначала стал во всеуслышание утверждать, что скоро крестьяне покончат с помещиками, а позже на допросе рассказал все, что ему было известно о «Тайной дружине». Авантюра Дейча, Стефановича и Бохановского вызвала бурю негодования среди землевольцев.
«Принцип стефановического плана, – писал С. Кравчинский, – обман народа, хотя бы для его же блага, и поддержание гнусной царской легенды, хотя бы и с революционными целями, – был безусловно отвергнут партией и не имел ни одного подражателя… Это была старая „самозванщина“, облеченная в новую канцелярскую форму».
Подложный царский манифест, обман народа – все это хитрость от бессилия, от разочарования в крестьянстве и в бакунинских лозунгах. Деревня вновь не оправдывала надежд народников.
Гораздо более перспективной, живой, боевитой выглядела работа землевольцев в городах. Неожиданными успехами радовала, прежде всего, пропаганда среди рабочих. Правда, землевольцы, как и их предшественники, не видели в рабочих самостоятельной силы. По воспоминаниям Г. Плеханова, народники проповедовали:
«Не социализм и даже не либерализм, а именно тот переделанный на русский лад бакунизм, который учил рабочих презирать „буржуазные“ политические права и „буржуазные“ политические свободы и ставил перед ними, в виде соблазнительного идеала, допотопные крестьянские учреждения».
Грамотные же рабочие в это время уже сами читали «Государственность и анархию», «Вперед!», «Землю и волю», «Общину». Их живо интересовал самый широкий круг вопросов: атеизм и история религии, политические и естественнонаучные проблемы, женский вопрос.
Основательность землевольцев сказалась и в организации пропаганды среди рабочих. «Рабочая группа» «Земли и воли» (4 – 5 человек) представляла собой интеллигентские кружки, которые и выходили на рабочих. Позже стали возникать кружки, состоявшие из одних рабочих.
Наивысшим успехом деятельности землевольцев в городе стали демонстрации и стачки рабочих Петербурга. 6 декабря 1876 г. у Казанского собора в столице собрались группы рабочих (около 200 человек) и учащейся молодежи. С речью к ним обратился Г. Плеханов. Когда раздались его первые слова, жандармы попытались протиснуться к оратору, но их к нему не пропустили. «Ребята, держись тесней, не пропускай полицию», – командовал один из руководителей рабочих Митрофанов. Когда Плеханов закончил свою речь словами: «Да здравствует социальная революция, да здравствует „Земля и воля“!» – Митрофанов сдернул с головы говорившего шапку и, чтобы скрыть его лицо, закутал голову башлыком. А перед демонстрантами развернулось красное знамя со словами «Земля и воля», которое держал 16-летний рабочий Яков Потапов.
Демонстранты двинулись к Невскому, но полиция, получив подкрепление из околоточных и городовых, стала хватать шедших в задних рядах. Кто-то крикнул: «Стой, наших берут», – и толпа бросилась отбивать задержанных. Подоспел новый отряд городовых и дворников. Началась рукопашная, в которой демонстрантам оставалось лишь отчаянно отбиваться. Особенно выделялся один высокий плечистый студент. Там, где он появлялся, защитникам порядка становилось туго. Позже он благополучно скрылся, и полицейские помнили только, что их тузил высокий сильный брюнет. Вместо него они схватили на Морской землевольца Боголюбова, который совсем не принимал участия в демонстрации.
Вторым крупным выступлением рабочих и землевольцев стали похороны погибших на патронном заводе. Люди погибли в результате вопиющего несоблюдения заводским начальством правил техники безопасности. В утро похорон хорошо вооруженная группа землевольцев во главе с В. Осинским подошла к патронному заводу, где собралась большая толпа рабочих. К землевольцам тут же присоединились члены заводского революционного кружка и С. Халтурин, работавший на соседнем предприятии.