«…Нет света, нет воздуха, нет простора дыханию в этой душной необъятной темнице, называющейся Российской империей».
Об этом же разгуле террора свидетельствует и русская бесцензурная поэзия:
Вот толпа зевак у окон:
В большом доме освещенье,
И жандармы у порога,
И заметное движение.
Верно бал здесь или вечер
Элегантно-европейский…
Нет, мой друг, не угадали –
Это обыск полицейский.
Перед зданием громадным
Экипажей съезд огромный;
Вылезают генералы,
Со звездами люд сановный.
Верно слушать собралися
Знаменитого артиста?
Нет, сегодня в зданьи этом
Судить будут нигилиста…
Вот хор музыки военной,
И войска идут повзводно,
Офицеры встречным дамам
Глазки строят превосходно.
Полковой должно быть праздник
Иль штандарта освященье?! –
Нет, над пленным нигилистом
Смертной казни исполнение…[42]
Однако генерал-губернаторы не вывели страну из кризиса, несмотря на «взятые» ими чрезвычайные меры. Очевидцы свидетельствовали:
«Киев имел вид города, в который только что вторгся сильный неприятель: улицы забаррикадированы, кругом стояли войска, патрулировали казачьи пикеты».
К лету 1879 г. стало ясно, что одними полицейско-репрессивными мерами не удастся «умиротворить» страну.
Для народовольцев пришло время подвести итоги покушения на железной дороге. Сплошные неудачи? Да, император уцелел, но накоплен опыт, которого так не хватало. Арестован Гольденберг, перевозивший не понадобившийся в Одессе динамит, но удалось, несмотря на усилия всей российской полиции, переправить за границу участника московского взрыва Гартмана. Кстати, благодаря Гартману «Народная воля» впервые узнала о том внимании и сочувствии, с которыми прогрессивная Европа начинала следить за борьбой революционеров с царизмом.
Через дипломатические каналы царское правительство настояло на аресте Гартмана французской полицией и последующей выдаче его российским властям как уголовного преступника. В успехе операции дипломаты не сомневались. Тем более что однажды подобный демарш удался (швейцарские власти выдали царизму С.Г. Нечаева именно как уголовного преступника, вдохновителя убийства студента Иванова). Если уж покушавшегося на жизнь какого-то Иванова заполучили, то в участи покушавшегося на жизнь государя императора не было сомнений.
Однако все вышло вопреки полицейско-дипломатическим расчетам. В защиту Гартмана выступила не только русская революционная эмиграция, но и вся прогрессивная Европа. С требованием не выдавать народовольца в руки царских палачей к французскому правительству обратился патриарх французской литературы Виктор Гюго. В защиту Гартмана выступили также конгресс социалистов во Франции, известный журналист Рошфор, К. Маркс… Гартман был освобожден из-под ареста и укрылся в Англии.
Покушения на жизнь Александра II принесли «Народной воле» и большую беду. Г. Гольденберг, арестованный в ноябре 1879 г. с динамитом, теперь, после взрыва под Москвой, стал для следствия центральной фигурой. Вскоре он попался на полицейскую провокацию. Сначала Гольденберг многое рассказал подсаженному в камеру полицейскому агенту, а затем за него взялся товарищ прокурора Одесского военного суда Добржинский. Опытный судейский чиновник разыграл перед Гольденбергом роль человека, понимающего нужды простого народа. Яркими красками живописал он горе страны, страдающей от жертв, приносимых прогрессивной молодежью. В заключение уверил арестованного в том, что с правительством можно договориться о проведении реформ, если его информировать о целях революционеров, их методах и т.п.
Поверив Добржинскому, Гольденберг сдался. Он рассказал все, начиная с дела Засулич и кончая московским покушением. Только после перевода в Петербург Гольденберг понял, что никто не собирается обсуждать с революционерами пути дальнейшего развития страны, что он стал элементарным предателем. К тому же до него дошло запоздавшее предупреждение Исполнительного Комитета. В июле 1880 г. Гольденберг повесился в тюремной камере.
Его откровенность дорого стоила «Народной воле». Она могла бы принести партии еще больший вред, если бы не Николай Васильевич Клеточников. Он был, вероятно, первым контрразведчиком революционных сил России. Бывший помощник кассира Симферопольского общества взаимного кредита стал правой рукой делопроизводителя департамента полиции. Его непосредственный начальник генерал Кириллов, не удержавшись, даже на суде хвалил аккуратность и безотказность Клеточникова-чиновника. Николай Васильевич появился в Петербурге в 1878 г. Он познакомился с Михайловым и смог осуществить давнюю мечту Александра Дмитриевича о проникновении в III отделение. С января 1879 г. Клеточников начинает службу в полиции. Благодаря старанию и уникальному почерку он был допущен к секретнейшим документам. Клеточников составлял или переписывал записки о результатах агентурных наблюдений, шифровал и дешифровывал секретные телеграммы, вел переписку о лицах, содержащихся в Петропавловской крепости, был посвящен в дела политического розыска, ведущегося не только в Петербурге, но и во всей империи. В результате в народовольческой газете из номера в номер появлялись объявления, например: «Исполнительный Комитет извещает, что Петр Иванович Рачковский… состоит на жаловании в Третьем отделении. Его приметы: рост высокий, телосложение довольно плотное, волосы и глаза черные, кожа на лице белая с румянцем, черты крупные, нос довольно толстый и длинный; на вид лет 28 – 29. Усы густые черные. Бороду и баки в настоящее время бреет. Исполнительный Комитет просит остерегаться шпиона»[43]. И после своего ареста Клеточников стремился прежде всего облегчить участь товарищей. Тюремное начальство по приказам сверху пыталось сломить дух и здоровье народовольцев, запрещая им прогулки в крепостном дворе, чтение книг и журналов, общение друг с другом. В знак протеста против варварских условий содержания заключенных Николай Васильевич, больной туберкулезом, решился на голодовку, отчетливо сознавая, что в подобной ситуации она для него смертельно опасна. Действительно, голодовка и болезнь быстро свели его в могилу[44], но своим протестом он помог товарищам – тюремный режим был несколько смягчен. Нет, недаром народовольцы называли Клеточникова «щитом „Народной воли“».
Зимой 1879 – 1880 гг. революционеры готовили неслыханное по дерзости и смелости покушение на царя – взрыв столовой Зимнего дворца. При дворце в эти годы находилось более пяти тысяч человек прислуги; проверка ее была, как правило, формальной, порядки – патриархальными. Собственно, на этом и строился план рабочего-революционера С. Халтурина. Ему, отличному мастеру, не составило большого труда стать дворцовым краснодеревщиком. Комната, в которой он жил с другими столярами, находилась точно под царской столовой. Халтурин не переставал дивиться дворцовым порядкам: слуги Зимнего свободно приглашали во дворец на свои торжества дюжины знакомых, оставляя их ночевать. Воровство процветало настолько, что Халтурину самому приходилось пару раз красть фарфоровые блюда, чтобы не выделяться из общей массы прислуги, не нарушать ее правил. Выделяться ему нельзя было никак. Выходя в город на встречу с членом Исполнительного Комитета А. Квятковским, Степан Николаевич каждый раз приносил в Зимний переданный ему динамит и прятал его в своей постели.
24 ноября 1879 г. Квятковский был арестован на квартире, которую он снимал под фамилией Чернышева. Трофеи полиции были велики: около 8 кг динамита, капсюли для взрывателей, нелегальные издания и, что самое страшное, – смятый листок с чертежом Зимнего дворца, на котором царская столовая была помечена крестиком.
Теперь для связи с Халтуриным Комитет выделил Желябова, но положение Степана Николаевича во дворце осложнилось. Ужесточился режим охраны Зимнего, проводились обыски, правда, пока что поверхностные, а динамита у Халтурина было еще недостаточно.
К тому же после ареста Квятковского в руках полиции оказалась тоненькая, но все-таки ниточка. 4 декабря она привела жандармов на Гончарную улицу, в дом № 7, где их ждала неожиданная и большая удача. Даже в государственном паспортном столе с трудом можно было найти такой ассортимент высококачественно выполненных документов: бланки паспортов, свидетельств, аттестатов, указов, формулярных списков, вырезки из подлинных документов с подписями и печатями, подписи и печати, сведенные на кальку. Огромный интерес для полиции представляли заполненные документы. Например, черновик метрики о бракосочетании некоего Лысенко с дворянкой Михайловой-Рогатиной. В адресном столе быстро отыскался и их адрес: Саперный переулок, дом 10, квартира 9. Оставалось навестить супругов и расспросить о том, как их документы могли оказаться в руках революционеров. Не было, конечно, никакого Лысенко, равно как и дворянки Михайловой-Рогатиной. По заинтересовавшему полицию адресу размещалась знаменитая типография «Народной воли». Работала она бесперебойно с августа 1879 г. Четыре просторные комнаты, два выхода, стенные шкафы, из мебели: стол, стулья, кровати, диваны. Николай Бух и Софья Иванова прописаны по Саперной, 10; Лубкин и Цукерман – наборщики – не прописаны нигде. Все оборудование типографии размещалось в сундуках да стенном шкафу и разворачивалось в рабочее положение за несколько минут. Работало оно почти бесшумно, выдавая за день до 300 газетных листов. При всем этом качество было такое, что в III отделении полагали, будто народовольческая литература тайно издается в какой-нибудь «настоящей» типографии, а бумага, пропитываемая особым составом, поставляется из Европы.