18 января 1880 г. все рухнуло. Полиция пришла с обыском, предварительно расставив городовых у обоих выходов. В ответ на требование открыть дверь революционеры открыли огонь из револьверов. Пока из казарм прибывали воинские части, вызванные жандармами, в типографии пылали костры – сжигались секретные бумаги, уничтожались знаки безопасности, бились стекла в окнах, чтобы предупредить товарищей о провале типографии. Ворвавшиеся в конце концов в комнаты полицейские избили всех, не разбирая, мужчина перед ними или женщина, а затем связали арестованных народовольцев. Только после этого обнаружили в задней комнате тело застрелившегося Лубкина…
Провал не надолго прервал выпуск народовольческой литературы. Уже в мае 1880 г. А. Михайлов организовал в Петербурге «Летучую типографию „Народной воли“». Роль квартирных хозяев Агрескуловых при ней играли Н. Кибальчич и П. Ивановская.
А Халтурина торопили. Особенно после того, как в последних числах января прошел слух о переселении столяров в другое помещение. К тому же Степан Николаевич осунулся, глаза запали, лицо пожелтело – свое страшное дело делали пары динамита. Но он упрямился, хотел взрывать наверняка, требовал еще и еще взрывчатки (Желябов даже спросил, не весь ли стольный град Халтурин собирается пустить в распыл).
Когда же в каморке столяров Зимнего дворца скопилось более 32 кг динамита, Исполнительный Комитет приказал – взрывать! Прошло еще несколько дней, а Халтурин все не мог выполнить приказ. «Нельзя было…», «Не удалось…» – ронял он на ходу встречавшему его ежедневно Желябову. Наконец 5 февраля 1880 г., подойдя к Андрею Ивановичу вплотную, Халтурин буднично сказал: «Готово…» Почти одновременно с его словами грохнуло, зазвенели вылетевшие из окон стекла, погасли все огни Зимнего дворца. Смотреть дальше было опасно, и Желябов увел Халтурина на конспиративную квартиру.
Подробности происшедшего во дворце народовольцы узнали из газет. 5 февраля в 18.30 у его величества «имел быть парадный обед» в честь приезда в Санкт-Петербург великого герцога, принца Александра Гессенского. Вновь подвела железная дорога – поезд принца опоздал на полчаса, и эти 30 минут спасли жизнь российского императора. Взрыв в столовой раздался в тот момент, когда «высочество» и «величество» встретились в Малой маршальской зале. Взрывом было убито 10 человек охраны и прислуги и 53 человека ранено.
«Только во время уже разгоревшегося вооруженного восстания, – писал чиновник Плансон, – бывает такая паника, какая овладела всеми… По всей России все замолкли: в клубах, гостиницах, на улицах и на базарах… И как в провинции, так и в Петербурге все ждали чего-то неизвестного, но ужасного. Никто не был уверен в завтрашнем дне».
Главным паникером стал сам Александр II, посадивший себя под двухнедельный домашний арест, никуда не выходивший из дворца с 5 по 19 февраля. (Император даже не побывал на благодарственном молебне в Казанском соборе.)
Газеты «зарычали» на обывателя страшными словами: «инсуррекция» (восстание), «экспроприация»; разразилась паника на бирже – владельцы капиталов переводили их за границу. То ли поддавшись панике, то ли стремясь предупредить недоразумение с подписчиками, респектабельные, по-английски уравновешенные корреспонденты лондонской «Таймс» обратились к ним из Петербурга.
«Мы предупреждены, – писали они, – что 2 марта предположено взорвать три главные улицы Петербурга. Если такой дьявольский план будет выполнен, ваш корреспондент и один из его коллег, которые имеют счастье жить на упомянутых улицах, не будут иметь удовольствия сообщать вам больше сведения о русских делах на этом свете».
Теперь в полной мере проявилась вторая сторона кризиса «верхов» – попытки царизма встать на путь уступок, реформ, т.е. началось то, что один из весьма осведомленных очевидцев событий назвал «административными прыжками в разные стороны».
Напуганный взрывом Александр II сколотил очередную комиссию, на этот раз – «Верховную распорядительную комиссию по охранению государственного порядка и общественного спокойствия». Во главе ее был поставлен граф М.Т. Лорис-Меликов. На счету этого 55-летнего генерала были битвы, выигранные у турок на Кавказе и у чумы в Поволжье. Он не положил в карман, как было принято, а возвратил в казну неизрасходованные средства, отпущенные на борьбу с чумой. (При дворе этот жест вызвал легкий шок, Лорис-Меликова сочли оригиналом и чудаком.) Суть политики нового «спасителя» заключалась в том, чтобы организовать комбинированный поход против революционеров: душить их репрессиями и, заигрывая с «остальным обществом», изолировать революционное движение.
Впрочем, и правительство, и Лорис-Меликов вначале вынуждены были пойти на ряд более или менее значительных уступок. Российское общество с радостью восприняло отставку реакционнейшего министра народного просвещения Д. Толстого. Желая знать положение на местах, диктатор назначил сенатские ревизии в ряде губерний. Были несколько расширены права земств, смягчен цензурный режим. Наконец, составлен проект создания при самодержце законодательного органа[45].
Однако, насколько бы ни был лично честен и искренен в своих попытках улучшить внутреннее положение империи М.Т. Лорис-Меликов, объективно его деятельность выглядела попыткой обмануть общественное мнение. Попыткой привлечь его на сторону правительства, не собирающегося изменять коренные устои жизни России.
М.Е. Салтыков-Щедрин, близко знавший графа, создал в романе «Благонамеренные речи» фигуру государственного деятеля Тебенькова, цинично рассуждавшего:
«Мы так чувствительны к браздам, что малейшее изменение в манере держать их уже ценится нами. И вот, когда я ослабил бразды, когда все почувствовали это, – вдруг началось настоящее либеральное пиршество… Литература ликует, студенты ликуют, женщины ликуют, все вообще, как сговорились, выходят на Невский с папиросками в зубах. И заметь, я ничего прямо не дозволял, а только ничего прямо не воспрещал».
А не воспрещать было очень легко, поскольку в России все более или менее прогрессивное, опасное для царизма было запрещено до графа Михаила Тариеловича. Претворяя в жизнь свою программу, Лорис-Меликов, с одной стороны, за 14 месяцев диктатуры вынес 18 смертных приговоров революционерам; а с другой – обещал расширить права земств, переименовал III отделение; заменил одного ретрограда на посту министра просвещения (Д. Толстого) другим (А. Сабуровым), разрабатывал проект государственной реформы, ничего практически не меняющей в политическом и общественном устройстве России.
Одним словом, в деятельности М.Т. Лорис-Меликова нашли отражение колебание и неуверенность правительственной политики. Повороты от децентрализации управления (генерал-губернаторства) к диктатуре; колебания от решительной борьбы с либерализмом к уступкам «обществу»; опора на дворянство и призывы ко всем «благомыслящим» поддержать правительство.
Однако для народовольцев события 5 февраля были неудачей, новым промахом. Они могли породить неуверенность, отпугнуть слабых, но слабых в Исполнительном Комитете не было. В апреле для подготовки нового покушения на императора в Одессу уехали Перовская, Саблин, Исаев, Якимова. Попытка вновь оказалась неудачной (Исаеву при опытах с миной оторвало несколько пальцев, задело и Якимову), но духом никто не пал.
Александра Михайлова давно привлекал Каменный мост, перекинутый через Екатерининский канал. Императорский экипаж, следуя с Царскосельского вокзала в Зимний дворец, никак не мог миновать этот мост. Когда Михайлов поделился своими наблюдениями с товарищами, возникла идея минировать мост и взорвать его под царским экипажем. Осуществление плана без раздумий поручили Желябову.
Опыт научил народовольцев прежде всего основательности. На разведку выехала целая экспедиция: на руле лодки – Макар Тетерка, на веслах – Желябов. Кроме того, Баранников, Пресняков, Грачевский. Осмотрели мощные опоры, промерили дно под мостом… Выяснилось, что динамит необходимо заложить в опоры моста, что можно сделать только под водой. Взрывать же удобнее всего с мостков, на которых прачки полоскали белье. Кибальчич подсчитал, что для успешного покушения нужно семь пудов взрывчатки. Он же придумал и оболочку для нее – четыре гуттаперчевые подушки. Их спустили с лодки к опорам моста, провода подвели под мостки для прачек.
Однако вскоре стало не до покушений. 24 июля 1880 г. полиция арестовала Преснякова. «Народная воля», отложив покушения, ждала окончания процесса над ним и Квятковским, арестованным ранее. Отказ от покушений не помог – 4 ноября оба народовольца были повешены. А 28 ноября организация понесла еще одну тяжелую утрату – был арестован Александр Михайлов.
Помимо всех прочих дел на нем лежала обязанность увековечения памяти погибших товарищей. 27 ноября Михайлов зашел в фотографию Таубе на Невском проспекте, чтобы заказать карточки казненных Квятковского и Преснякова. Был он одет в форму поручика, приклеил себе лихо торчащие усы. Несмотря на все предосторожности, поход его в фотографию за карточками государственных преступников был явно неконспиративным. Фотограф попросил Михайлова зайти на следующий день, он зашел и был арестован. Что же случилось? Как мог Александр Дмитриевич, «Дворник» «Народной воли», так нарушить правила конспирации? Он хотел попросить отправиться за фотографиями сочувствующего «Народной воле» студента, но затем решил не подвергать молодого человека опасности. Видимо, тут сыграло роль и еще одно обстоятельство. То, что Михайлов считал лично своим делом, – а сохранение памяти погибших товарищей он сам вменил себе в обязанность, – не перепоручал никому.
Народовольцы очень высоко оценивали роль Михайлова в организации.
«Александр Михайлов, – писал один из них, – был всегда в курсе не только всех комитетских дел, но и работы каждого отдельного члена его, и не только работы, но и приемов, способов действия, его привычек и слабых сторон его характера… Может быть, удачное исполнение Михайловым этой повседневной задачи контроля над целостностью и безопасностью квартир Исполнительного Комитета и самих его членов указывало на то, что тайная организация не может и не должна оставаться без контролирующей и наблюдающей силы; но после исчезновения с исторической сцены Александра Михайлова эта мера не была осуществлена. Исполнительный Комитет не передал работу Ал. Михайлова… другому лицу, и последствия были роковые».