31 марта Кибальчич написал новое письмо с просьбой встретиться с кем-либо из членов ученого комитета, рассматривавшего его проект. Он знал, что послезавтра может быть уже поздно. Письмо прочел министр внутренних дел и передал его секретарю. На прошение легла резолюция: «Приобщить к делу о 1 марта». А на проекте Кибальчича значилось следующее:
«Давать это на рассмотрение ученых теперь едва ли будет своевременно и может вызвать только неуместные толки».
Ученым Николай Иванович оставался до последней минуты. Перед казнью в камеры смертников были допущены священники, чтобы получить от «первомартовцев» «церковное покаяние». Кибальчич, свидетельствует документ, два раза диспутировал со священником, от исповеди и причастия отказался. В конце концов он попросил священника оставить его.
«Я как будто вижу эшафот, – писала В. Фигнер, – вижу Желябова. Он думает о том, что будет дальше с „Народной волей“. Вот Кибальчич с его миролюбивой физиономией, небольшой бородкой и не то оскорбленной, не то презрительной полуулыбкой: он думает о своем аэроплане».
Таким и был Кибальчич перед казнью – техник революции, смелый ученый, первым решивший осуществить на практике мечту человека о полетах в космос.
Как показало время, не он один среди народовольцев живо интересовался наукой. Почетный член Академии наук СССР, химик, математик и физик Н.А. Морозов; крупнейший биохимик, академик А.Н. Бах; член-корреспондент Академии наук СССР, антрополог и этнограф Л.Я. Штернберг; профессор-геолог И.Д. Лукашевич; Ю.Н. Богданович, разработавший проект аэроплана, – все они в прошлом члены «Народной воли».
Андрей Иванович Желябов(1851 – 1881)
Моя личная задача, цель моей жизни было служить общему благу.
Андрей Иванович Желябов родился 29 августа 1851 г. в семье крестьянина. Закончил Керченскую гимназию с серебряной медалью и поступил в Новороссийский университет (г. Одесса) на юридический факультет. Как вожак студенческих выступлений исключен из университета и выслан на родину, в Феодосию. В 1873 – 1877 гг. участвует в киевском и одесском кружках «чайковцев». В 1877 г. арестован, предстал перед судом, но оправдан. С начала 1879 г. переходит на нелегальное положение и принимает активное участие в воронежском съезде землевольцев. После раскола «Земли и воли» входит в Исполнительный Комитет «Народной воли». С 1880 г. становится фактическим вождем народовольцев, участвуя в важнейших делах организации. Казнен 15 апреля 1881 г.
Первое, достаточно близкое знакомство властей с Желябовым произошло на процессе «193-х». Но тогда ни публика, заполнившая тесный зал суда, ни адвокаты, ни члены суда не обратили внимания на молодого человека, уже отсидевшего полгода в «одиночке» (другие ждали суда два-три года). К тому же речей на процессе Андрей Иванович не произносил, да и «не по чину» ему еще было говорить от лица революционной России. За спиной у него осталась привычная для 70-х гг. XIX в. «студенческая история»: исключение из Одесского университета за попытку пропаганды среди крестьян. Одним словом – обычная тогдашняя неблагонадежность, которая далеко не у всех молодых людей превращалась в подлинную революционность.
Кое-кто бросался в оппозиционность очертя голову; кто-то присоединялся к ней под влиянием духа времени; кто-то «поддерживал», но лично не участвовал; кто-то шел разрушать, а там – посмотрим. С Желябовым было по-другому. Он не бросался, не присоединялся, он входил, вживался в революционную деятельность, революционные круги – основательно, ничего не принимая на веру, стараясь до всего дойти своим умом и опытом.
К 1879 г. Желябов был убежденным народником, сторонником пропаганды социалистических идеалов в народе. Как же он очутился среди «политиков», более того, стал одним из их руководителей? Переменчивость во взглядах и вера в необходимость их изменения – вещи разные. Первое может быть следствием легкомыслия, моды, страха, наконец; второе – выстрадано раздумьями, опытом, т.е. следствие той основательности в мыслях и действиях, которая и отличала Андрея Ивановича.
Именно она позволила ему почувствовать что-то беспомощное в начавшихся спорах «политиков» и «деревенщиков». Да, работа в деревне напоминала заколдованный круг: агитация – темнота крестьян, непонимание – арест, ссылка. Но и «политиков» ждало то же самое: убийство чиновников – арест – казнь – непонимание их борьбы народом. Казнь палачей, предателей как месть за погибших товарищей, – да, по-человечески Желябов это понимал. Но при чем здесь стратегия и тактика революционной организации, что это меняет в жизни народа и что в ней, этой жизни, надо прежде всего менять? Работа среди крестьянства была, по мнению Желябова, необходима. Но также было необходимо одним ударом, быстро и кардинально, попытаться изменить условия жизни российского общества.
Весь ход рассуждений, вся обстановка в революционном лагере, опыт работы в деревне привели Андрея Ивановича к мысли о цареубийстве. В этот трудный, переломный для Желябова момент и нашел его Михаил Фроленко. Нашел и, скорее сердцем, чем разумом поняв, что происходит с товарищем, без колебаний пригласил его в Липецк на съезд землевольцев-«политиков».
Присоединяясь к «политикам», Желябов, в полном соответствии с выработанными им взглядами, заявил, что он будет бороться в их рядах ради единственной казни, казни последней, кладущей конец кровавому насилию и средневековому гнету в России[57]. Он искренне верил в то, что казнь революционерами Александра II даст возможность вести свободную социалистическую пропаганду среди крестьянства.
С середины 1879 г. колесо нелегальных забот закружило Желябова и не отпускало вплоть до разгрома партии. Два неполных года… Можно себе представить, чего они стоили членам Исполнительного Комитета, тем трем десяткам человек, на плечи которых легла ежеминутная ответственность за судьбы организации. Нагрузок не выдерживало даже богатырское здоровье Желябова. Он, у которого раньше хватало сил на ходу остановить пролетку с седоками, приподняв ее за заднюю ось, падал в обмороки, оказавшись к началу 1881 г. на грани физического и нервного истощения.
О том, что Андрей Иванович значил для организации, чем он был занят в эти два года, выше уже рассказано. Остается всего один месяц, последний месяц его жизни.
Вечером 1 марта 1881 г. Желябов, арестованный 27 февраля, знал о казни императора, поскольку ему устроили очную ставку с Рысаковым и оба признались в своем знакомстве.
В тот же вечер Желябов направил заявление прокурору судебной палаты с пометкой «очень нужное».
«Если новый государь, – говорилось в нем, – получив скипетр из рук революции, намерен держаться в отношении цареубийц старой системы, если Рысакова намерены казнить, было бы вопиющей несправедливостью сохранить жизнь мне, многократно покушавшемуся на жизнь Александра II и не принявшему физического участия в умерщвлении его лишь по глупой случайности. Я требую приобщения себя к делу 1 марта и, если нужно, сделаю уличающие меня разоблачения.
Прошу дать ход моему заявлению.
Андрей Желябов, 2 марта 1881 года.
Д[ом] Пр[едварительного] закл[ючения]».
И в постскриптуме:
«Только трусостью правительства можно было бы объяснить одну виселицу, а не две».
На процессе Желябов стал подлинным его героем. Это признали даже составители официальной «Хроники социалистического движения в России». В ней говорилось:
«То был страшный Желябов, великий организатор новых покушений… Он обладал удивительной силой деятельности и не принадлежал к числу дрожащих и молчащих. Невозможно допустить, чтобы хоть тень раскаяния коснулась его сердца… На следствии и суде он выказал наибольшее присутствие духа и спокойное рассудительное хладнокровие; …в тюрьме он чувствовал себя в нормальном состоянии и моментами проявлял веселость».
Как уже говорилось, на процессе по делу 1 марта председательствовал сенатор Э.Я. Фукс. Он сделал все, чтобы законность на этом процессе вплотную приблизилась к беззаконию.
Начать хотя бы с того, что из 47 свидетелей на процессе «первомартовцев» было 12 городовых, 11 офицеров и солдат охраны императора, 7 дворников, 6 домохозяев, камер-паж, инженер-генерал, петербургский полицмейстер, царский кучер, лейб-гвардии фельдшер. Правда, Фукс не решился, несмотря на требование министра юстиции, лишить Желябова слова. Зато он, издеваясь, 19 раз прерывал его речь.
Он прерывал Андрея Ивановича, когда тот пытался коснуться принципиальной стороны дела, изложить теоретические воззрения «Народной воли». Не давал говорить и тогда, когда Желябов пытался объяснить свое отношение к событиям 1 марта, обрисовать деятельность организации вообще. Но если дело обстояло так, то что же Желябов успел сказать?
Он сумел объяснить, против чего борется «Народная воля», указав на политический гнет российского самодержавия. Рассказал о том, что он и его товарищи стали революционерами вовсе не из-за особенностей своей психики (как утверждал прокурор), а оттого, что иначе честному человеку нельзя бороться за счастье и прогресс своей страны. Несмотря на изнурительную борьбу с Фуксом, Андрей Иванович проанализировал тактику народовольцев, показав, что революционеры вынуждены были прибегнуть к террору, только исчерпав все мирные средства борьбы. Желябов сумел показать, что задачей народовольцев было служение общему благу и что понимание этого блага, человеческих идеалов у них и у судей (как и у всех, кто стоит за судьями) совершенно различно. Более того, Андрей Иванович умудрился разрушить все здание обвинения, казавшееся монолитно-бесспорным. Причем, в отличие от прокурора, он не прибегал ни к пафосу, ни к шулерским передержкам и передергиваниям, неизменно оставаясь на почве законов Российской империи.