Сначала он развалил обвинение прокурора, основанное на найденных у Желябова брошюре Н. Морозова и программе социалистов-федералистов. Подчеркнув, что «эти вещественные доказательства находятся в данный момент у прокурора», Желябов задал ему два вопроса: «Имею ли я основание и право сказать, что они суть плоды его убеждения, поэтому у него и находятся? Неужели один лишь факт нахождения литографированной программы у меня свидетельствует о том, что это мое убеждение?»
Затем Желябов посягнул на гораздо более серьезные положения обвинительного заключения. Суд отказал ему в просьбе вызвать свидетелями по его делу А. Баранникова и Н. Колодкевича на том основании, что свидетелями не могут быть лица, которые преследуются за одно и то же деяние. Тогда Желябов поднял вопрос о Г. Гольденберге. Его предательские показания – показания свидетельские – были важным, а то и единственным источником обвинительных актов не столько по делу «первомартовцев», сколько на прошедших ранее процессах «16-ти» и «20-ти».
Отказаться от показаний Гольденберга судьи не могли (это значило бы поставить под сомнение справедливость прежних приговоров, пять из которых были смертными). Сенаторам пришлось даже прервать судебное заседание для того, чтобы найти выход из тупика, в который их загнал обвиняемый. В конце концов, не придумав ничего лучшего, они объявили, что Гольденберг «за смертью» находится в ином положении, нежели лица, указанные Желябовым.
Андрей Иванович использовал на процессе все права обвиняемого: делал заявления суду, участвовал в допросе свидетелей, оспаривал выводы прокурора, выступил с защитительной речью и последним словом. Нет, он заботился не о себе. Он рассматривал суд как очередную и последнюю для него, Желябова, возможность единоборства с царизмом. Выиграть этот процесс, – конечно, не фактически, а морально и политически, – такова была задача Андрея Ивановича.
Было и еще одно. Желябов наиболее полно показал ту линию поведения на суде, которой придерживались все революционеры России позже, в 1880 – 1890-х гг. Линию, предполагавшую бесстрашное превращение судебного процесса и эшафота в трибуну, баррикаду революционной борьбы.
И на Семеновском плацу, за несколько минут до казни, Андрей Иванович был спокойнее и тверже других осужденных. Даже здесь, даже сейчас, он успокаивающе улыбался друзьям… Императорский флигель-адъютант Несветович не смог скрыть досадного восхищения: «Черт бы их побрал, этак к лику святых причислят этих великомучеников!»
«И стояли на эшафоте пятеро: стоял крестьянин – Андрей Желябов; рабочий – Тимофей Михайлов; стоял мещанин – Николай Рысаков, и сын священника – Николай Кибальчич. И стояла дворянка – Софья Перовская… как говорили, что все сословия в борьбе за свободы стояли против императора».
Вера Николаевна Фигнер(1852 – 1942)
Для нас, примкнувших к революции, В.Н. Фигнер являлась… сверхреволюционером.
Вера Николаевна Фигнер родилась 7 июля 1852 г. в дворянской семье. Училась в Родионовском институте в Казани и на медицинском факультете Цюрихского университета. В 1875 г. по вызову революционеров вернулась в Россию, с 1876 г. становится членом «Земли и воли». В 1877 – 1879 гг. работала фельдшером и вела пропаганду среди крестьян поволжских губерний. С 1879 г. член Исполнительного Комитета «Народной воли». Вела пропаганду среди учащейся молодежи и офицерства, участвовала в ряде покушений на Александра II. После 1 марта 1881 г. пыталась на юге России возродить «Народную волю». Арестована 22 февраля 1883 г. С 1884 по 1904 г. отбывала одиночное заключение в Шлиссельбургской крепости. С 1904 по 1906 г. – в ссылке. С 1906 по 1915 г. Фигнер находилась за границей, где примыкала к эсерам. После Октября 1917 г. занималась литературным трудом. Умерла 27 июня 1942 г.
Для друзей – Верочка, Вера Топни-Ножка. Для полиции – Филиппова-Фигнер, она же Лихарева, Иваницкая, Кохановская, Боровченко…
Вера Топни-Ножка – это от ее нетерпеливости: «вынь – да положь!» Лихарева, Иваницкая и пр. – свидетельство сложности пройденного Верой Николаевной пути революционера-подпольщика. Пропаганда в деревне, пропаганда среди рабочих; доставка в Одессу динамита при подготовке взрыва царского поезда; организация покушения на садиста Панютина – фактического правителя Одессы; представитель Исполнительного Комитета «Народной воли» в центральном комитете Военной организации; секретарь Исполнительного Комитета для сношения с заграницей; накануне 1 марта 1881 г. – снаряжение с товарищами взрывных снарядов, которыми будет казнен Александр II. А кроме этого, Вера Фигнер – единственная из членов «великого» Исполнительного Комитета находилась в России до своего ареста в начале 1883 г.
В последний «вольный» год кольцо преследователей, окружавших ее, ощущалось физически. Летом 1882 г., стремясь восстановить жизнедеятельность Исполнительного Комитета, Вера Николаевна приняла в члены центрального органа партии A.А. Спандони и офицера-артиллериста С.П. Дегаева. Дегаева в военных кружках «Народной воли» недолюбливали.
«Его личность, – вспоминал Н. Рогачев, – производила впечатление какой-то вываренной тряпки, не только не поддавала энергии кружку, а наводила мертвенный сон».
Дегаев был назначен «хозяином» типографии в Одессе. Но 20 декабря 1882 г. типография была раскрыта. Это имело тяжелые последствия и для Веры Николаевны, и для «Народной воли» в целом. Попав в полицию, Дегаев быстро стал не только предателем, но и провокатором, согласившись полностью подчиниться жандармскому полковнику Судейкину.
Согласно плану Судейкина, Дегаеву был устроен фиктивный побег. Первым жандармским заданием «беглеца» стал поиск B. Фигнер. Дегаев нашел Веру Николаевну в Харькове. Он поведал ей и Г. Чернявской приключенческую повесть о том, как ему удалось бежать, засыпав конвоиру глаза табаком.
Единственное, что позволила себе обрадованная успехом товарища Фигнер, – это недоумение, откуда у некурящего Дегаева взялся табак. «Легенда» Дегаева была неплохо отработана в судейкинском ведомстве, поэтому предатель, не смутившись, ответил, что всегда носит табак в кармане на случай ареста.
О дальнейших событиях рассказывает сама Вера Николаевна.
«Ни я, ни Галина Федоровна (Чернявская. – Л.Л.) не задумывались над фактом побега Дегаева и не анализировали всех обстоятельств, при которых он был совершен: ведь доверие друг к другу всегда было основой отношения между революционерами, связанными в одну организацию, а Дегаев не был человеком новым, за ним было несколько лет деятельности, которая не раз ставила его в рискованное положение, из которого он выходил с честью».
История революционного движения 1870-х гг. знала не один случай предательства и провокаций. Они были опасны, но быстро пресекались революционерами. Теперь же завязывавшийся клубок Судейкин – Дегаев распутать практически было некому. Только позже, когда в дело вмешалась революционная эмиграция, участники провокации получили по заслугам[58].
Однако к тому времени с «Народной волей» было фактически покончено. Таким образом, «дегаевщина» – это свидетельство истощения сил организации. Деятельность «великого» Исполнительного Комитета в немалой степени объяснялась счастливым подбором выдающихся личностей. Но ведь Желябовы, Перовские, Михайловы, Фроленко не каждый день приходят в революционное движение.
Помимо этого, «дегаевщина» продемонстрировала уязвимость организационной структуры «Народной воли». Чрезмерная централизация партии, бывшая сильной стороной «Народной воли» в 1879 – 1881 гг., стала ее слабостью в последующие годы. При отсутствии признанных лидеров централизация сковывала самостоятельность местных организаций и давала возможность человеку недостойному, а то и врагу пробраться к руководству партией.
Главной же причиной успеха Дегаева и Судейкина было, несомненно, то, что к 1883 г. народовольчество начинало изживать себя.
В этом году, в Харькове, Фигнер считала себя в безопасности. Из агентов-профессионалов и предателей в лицо ее знал только некий В. Меркулов, который был в это время в Петербурге. Это учел и Дегаев. Организация «случайной» встречи Меркулова с Фигнер была делом полицейской техники.
10 февраля 1883 г. Фигнер вышла из дому в 8 часов утра. Надо было зайти к знакомым по двум адресам. Пройдя несколько шагов, она увидела выходящего из-за угла дома человека. Вот они поравнялись, и Меркулов – это был он – улыбнувшись, произнес: «Здравствуйте, Вера Николаевна!» Она так растерялась, что механически ответила: «Здравствуйте!» – и пошла дальше. Только теперь начали метаться мысли: «Резко броситься во двор…» Однако перед ней и сзади нее уже выросли жандармы.
Арест Фигнер произвел в Петербурге сенсацию. Император Александр III воскликнул: «Слава богу! Эта ужасная женщина арестована!» Едва Веру Николаевну доставили в столицу, высшие сановники пожелали ее увидеть. Однако свидание с ней доставило им мало удовольствия. Директор департамента полиции В.К. Плеве, пытавшийся повысить на арестованную голос, получил презрительное: «Я думала, что директор департамента по уровню своего развития стоит выше городового». Министр внутренних дел Д.А. Толстой, который разговаривал приветливее и даже сожалел, что «нет времени, а то я бы убедил вас», услышал в ответ: «Я тоже жалею, надеюсь, я обратила бы вас в народовольца».
На следствии ее поведение было столь не по-женски твердым, убежденным, что восхищенный им жандармский генерал Середа пришел в тюремную камеру, чтобы поцеловать Вере Николаевне руку. Приговор же суда был палачески-типовым: подвергнуть смертной казни через повешение. На восьмой день после окончания суда Фигнер было объявлено: государь император всемилостивейше повелел смертную казнь заменить каторгой без срока.