Она вошла в Шлиссельбургскую крепость в 1884 г. 32-летней, вышла из нее в 1904 г. 52 лет от роду. Вера Николаевна озаглавила свои воспоминания о тюремных годах так: «Когда часы жизни остановились».
Однако борьба «Народной воли» с самодержавием продолжалась и в тюрьмах. Были в этой борьбе новые жертвы. Баранников, Богданович, Исаев, Колодкевич, Ланганс, Тетерка сгорели кто от цинги, кто от чахотки в Алексеевском равелине Петропавловской крепости. Клеточников уморил себя голодовкой. Арончик сошел с ума в Шлиссельбурге. Грачевский сжег себя, облившись керосином из настольной лампы. Ширяев и Терентьева умерли, по слухам, от ядов, которые им давали тюремщики. Александр Михайлов умер в Алексеевском равелине в полном одиночестве, лишенный возможности даже перестукиваться с товарищами. Были расстреляны за протесты против условий заключения Минаков и Мышкин.
Товарищ министра внутренних дел Оржевский в ответ на вопрос матери Фигнер о здоровье дочери сказал: «Вы узнаете о своей дочери, когда она будет в гробу».
Да, в Шлиссельбург привозили не для того, чтобы дать жить. Но, даже в грубом, дерюжном халате с бубновым тузом на спине, Вера Николаевна не хотела, не могла допустить, чтобы крепость высосала из нее все жизненные силы.
1887 г. – Фигнер добровольно идет в карцер, поддерживая Попова, которого наказали карцером за перестукивание с нею. Неделю провела Вера Николаевна там, где, по словам надзирателей, «ни одна живая душа не услышит». Здесь окончательно выработалось то поведение, которого она придерживалась все 20 лет заключения.
Сама Вера Николаевна рассказывала об этом так:
«Мелкие ежедневные стычки, грубые сцены, кончающиеся унижением, были не по мне, не по моему характеру. И я решила отказаться от подобных способов борьбы. Я познала меру своих сил и определила, что я могу и что хочу делать; я решила – терпеть в том, что стерпеть можно, но когда представится случай, за который стоит умереть, я буду протестовать и протестовать на смерть».
Сама Вера Николаевна считала, что прошло 15 лет, прежде чем представился случай действовать согласно новому убеждению. Однако уже через два года после заключения в карцере, в 1889 г., народовольцы-шлиссельбуржцы объявили голодовку в знак протеста против изъятия из тюремной библиотеки всей общественно-политической литературы. Голодовку начали дружно, но на девятый день ее продолжили только Фигнер и Юрковский. Остальные не выдержали: сказались болезни и сознание того, что об их протесте не знает ни российское, ни европейское общество.
Когда решение большинства заключенных прекратить голодовку стало известно Вере Николаевне, она ответила:
«…привыкла доводить дело до конца, решение большинства не считаю для себя обязательным и буду продолжать протест».
Лишь на двенадцатый день голодовки, после того, как товарищи сообщили, что если Вера Николаевна умрет, то они покончат с собой, Фигнер прекратила голодать. Однако решение товарищей расценила как насилие над ее волей, посягательство на ее нравственную свободу.
Самая решительная стычка Веры Николаевны с тюремными властями, когда ее жизнь действительно висела на волоске, произошла через 15 лет после истории с Поповым. На рубеже XIX и XX вв. узникам Шлиссельбурга годами упорной борьбы, ценой здоровья, жизней товарищей удалось добиться того, чтобы был несколько смягчен тюремный режим. Были разрешены совместные прогулки, работа в местных мастерских, разведение огородов, пользование библиотекой в 2.000 томов. Однако в 1902 г. новый смотритель объявил Фигнер, что отныне все указанные послабления в режиме будут отменены.
Вера Николаевна смотрела на этого средних лет человека, сухощавого, с мелкими чертами лица, и вспоминала все, что случилось за 18 лет заключения. Перед глазами мелькали избиения товарищей, голодовки, карцер, тайный вынос жандармами тел умерших узников (как будто в крепости что-то можно сделать тайно!) и, конечно, Мышкин и Минаков, казненные за оскорбление смотрителей.
Пережить все это вновь уже не было сил. Применять испытанные средства борьбы: отказ от прогулок, голодовки – неизвестно, выдержат ли товарищи протест длительное время. Нет, нужно что-то необычное, такое, что всколыхнет не только крепость, но и петербургское начальство.
Вера Николаевна подходит к смотрителю, резко срывает с него погоны. Тот пискливо пугается: «Что вы делаете?» – и выскакивает из камеры. По полу ползает растерявшийся вахмистр, подбирая сорванные погоны. После всего этого должна была последовать обычная процедура – военный суд и казнь, но иное время – иные песни. Вместо наказания заключенной, были сменены комендант крепости и смотритель. На Веру Николаевну не было наложено никакого взыскания.
Более того, 23 января 1903 г. комендант торжественно объявил Фигнер, что «государь император…, внемля мольбам матери…, высочайше повелел каторгу без срока заменить вам каторгой двадцатилетней». 29 сентября 1904 г., после 20-летнего заключения в Шлиссельбургской крепости, Вера Николаевна Фигнер вышла на свободу.
Умерла она в 1942 г. в возрасте 90 лет.
Заключение
Судьба народничества в России закономерна и трагична. К 1890-м гг. оно выродилось в движение либеральное, не имеющее, кроме названия, ничего общего с революционерами предшествующего тридцатилетия. С середины 1890-х гг. наступает пролетарский период освободительного движения в России. Он ставит членов народнических кружков и организаций перед выбором: полный отказ от прежних взглядов и методов действия, переход на позиции марксизма – или попытки приспособить народнические взгляды к новым условиям России конца XIX – начала XX в., т.е. попытки модернизировать народническую утопию.
В 1883 г. в Женеве создается первая в России марксистская группа «Освобождение труда». В нее вошли пять человек, пять бывших чернопередельцев: Г. Плеханов, В. Засулич, П. Аксельрод, Л. Дейч и В. Игнатов. Их деятельность была высоко оценена В.И. Лениным, который писал, что члены группы
«…основали русскую социал-демократию и… много сделали для ее теоретического и практического развития»[59].
Испытание ходом исторического развития, идеями научного мировоззрения явилось суровой проверкой для всех деятелей революционного народничества. Судьбы их в конце XIX – начале XX в. показывают, как не просто было порвать с прошлыми идеями, освященными кровью товарищей, годами мучений, юностью борцов, проведенной под знаменем народничества. Как сложно было признать ошибки, принять новые марксистские взгляды, перейти в ряды российской социал-демократии. Многие ли смогли это сделать?
Начало XX в. лишь подчеркнуло случайность участия в революционном движении 1870-х гг. Н. Чайковского. С 1904 г. он становится эсером, с 1917 – трудовиком, членом Всероссийского Совета крестьянских депутатов. Окончательно все расставила по местам гражданская война и интервенция. В 1918 г. интервенты, захватившие Север России, делают Чайковского членом «Верховного управления северной области», позже он становится членом еще одного контрреволюционного правительства – «Уфимской директории». В начале 1920 г. Деникин включает Чайковского в состав «Южнорусского правительства», а после окончания войны бывший «революционер» числится среди организаторов антисоветского «Центра действия» в Париже.
Оказались среди деятелей революционного народничества люди уставшие, отчаявшиеся, разуверившиеся в правильности выбранного ими в молодости пути. Участник кружка «чайковцев», редактор землевольческой газеты, член Исполнительного Комитета «Народной воли» Лев Тихомиров в 1888 г. отрекся от революционного прошлого и напечатал брошюру «Почему я перестал быть революционером?». Тогда же он испросил помилование и вернулся в Россию, где стал сотрудником презираемого всеми честными людьми М. Каткова. С быстротой, удивившей даже его нового шефа, Тихомиров становится монархистом и святошей…
Случались судьбы вовсе феерические, напоминающие захватывающие сказки «Тысячи и одной ночи». Первым президентом Гавайских островов в 1900 г., например, стал белорусский народник Н.К. Судзиловский (Руссель). Но от новых революционных событий в России и он оказался далек.
Начало века разметало деятелей революционного народничества по разным партиям и группировкам. Стал вождем анархистов П. Кропоткин. Оказались на время в лагере кадетов Н. Морозов и Н. Чарушин, а у эсеров – М. Натансон и Ф. Волховский. Отошли от политической деятельности Я. Стефанович и М. Фроленко. Долго не могла найти себя в новых условиях В. Фигнер…
Говоря об итогах развития революционного движения на разночинском этапе, В.И. Ленин писал:
«В сущности мы можем, видоизменяя известное изречение Маркса о революции 1848 года, и о русском революционном движении сказать, что его прогресс состоит не в завоевании каких-либо положительных приобретений, а в освобождении от вредных иллюзий. Мы освободились от иллюзий анархизма и народнического социализма, от пренебрежения к политике, от веры в самобытное развитие России, от убеждения, что народ готов для революции, от теории захвата власти и единоборства с самодержавием геройской интеллигенции»[60].
Можно ли освобождение российской социал-демократии от перечисленных выше иллюзий считать заслугой и революционного народничества? Можно ли вообще такой «отрицательный» опыт считать завоеванием того или иного периода освободительной борьбы? Не только можно, но и непременно нужно. Все указанные В.И. Лениным заблуждения революционной мысли нельзя было отбросить в ходе, скажем, авторитетной теоретической дискуссии. Их можно было преодолеть только в ходе практической революционной работы, которая, как мы видели, требовала жертв, лишений, тяжелых потерь…
Преемственность поколений… Она сказалась еще и в том, что именно большевикам удалось успешно решить задачи, не решенные революционным народничеством. Именно это имел в виду Н. Островский, когда писал В. Фигнер: