«Никакая горсть людей, – писал Кропоткин, – как бы энергична и талантлива она ни была, не может вызвать народного восстания, если сам народ не доходит в лучших своих представителях до сознания, что ему нет другого выхода из положения, которым он недоволен, кроме восстания. Следовательно, дело всякой революционной партии – не вызвать восстание, а только подготовить успех готовящегося восстания…»
Отсюда вытекали задачи революционеров России: организация своих сил и активная работа среди народных масс. В проекте Кропоткина исключались:
«неравенство во взаимных отношениях членов одной и той же организации, взаимный обман и насилие для достижения своих целей».
Партия должна стать «выражением требований самого народа», объединять сознательных представителей крестьянства и пролетариата.
Работа в народе заключается в разоблачении главных недостатков существующего строя, разъяснении, что силами крестьян и рабочих можно победить угнетателей. Необходимо создать кружки и организации в самом крестьянстве, просвещать народ.
«Говоря это, – пишет Кропоткин, – мы, конечно, не хотим утверждать, чтоб необходимо было дожидаться для социального переворота, пока во всю массу проникнут ясные, сознательные представления, но мы говорим, что чем более их проникнет, тем лучше…»
В проекте раскрывалась основная цель новой для революционной России деятельности – пропаганды среди городских рабочих.
«Так как эти рабочие нисколько не разрывают своих связей с селом и нисколько не изменяют своего прежнего, крестьянского образа жизни, то из них всего удобнее вырабатывать людей, которые потом в селе могут послужить ядрами сельских крестьянских кружков».
Документ, написанный Кропоткиным, отразил жгучие вопросы, стоящие перед революционерами России в начале 1870-х гг., и был принят в качестве программы кружка «чайковцев». Он позволяет высказать некоторые соображения по поводу взглядов не только «чайковцев», но и других народнических кружков России. Прежде всего – об отношении российского народничества к социальным и политическим вопросам. Как всем утопическим социалистам, ему была свойственна идея об ограниченности политически-правового, юридического равенства, установленного буржуазными революциями в Западной Европе. В противовес утопический социализм выдвинул идею реального социального равенства вплоть до равенства в отношении к собственности. Российские социалисты связали борьбу за освобождение крестьянства, полное освобождение человека от гнета с борьбой против антагонистического строя вообще.
Конечно, объективно народничество всегда противостояло самодержавию. Оно никогда не представляло себе новую Россию иначе, как страной, свободной от царского деспотизма. Под определением П.Л. Лаврова –
«Вампир, обрекающий русский народ на неизбежное разорение, на неизбежное голодание, на неизбежные эпидемии, на страшную и медленную смерть, есть государственный строй Российской империи»
– подписался бы любой революционер России.
Однако любая постановка политических задач признавалось не только излишним, но и опасным для устоев народного (крестьянского) быта. Ведь в Европе падение монархий и установление буржуазных республик привело к усилению буржуазии. Она набирает вес и в России, и если не произойдет немедленного социального переворота, то капитализм деформирует, извратит и приспособит к своему развитию крестьянскую общину. При таком течении событий из-под ног народничества выбивалась его главная опора.
Вера в крестьянскую революцию как социалистическую требовала, чтобы народники отодвинули политику и шли «в народ». Они полагали, что освобождение общины неминуемо приведет к распространению общинных порядков: народ всем «миром» будет избирать старосту, решать важнейшие вопросы на общем сходе, совместно пользоваться землей, регулярно и справедливо распределять земли между общинниками. В этом народники уже видели залог социальной справедливости. Поэтому вопросы борьбы за политические права и свободы – свободу слова, совести, союзов, собраний, право избирать и быть избранными – как бы отпадали сами по себе и не рассматривались. Осознание необходимости политической борьбы придет к российским революционерам позже.
Пока же главным для «чайковцев» и родственных им кружков стал общий для Бакунина и Лаврова клич: «В народ!»
Движение «в народ» – явление уникальное не только для российского, но и для мирового революционного движения. Нравственный, в первую очередь, его характер подчеркивался и современниками событий, называвшими «хождение в народ» моментом «пробуждения человеческой совести» (П. Кропоткин), эпохой «лихорадочного желания позаботиться о благе ближнего» (С. Венгеров).
Движение началось с организации мастерских, где будущие участники «хождения» приобретали необходимую для жизни в деревне специальность: сапожника, столяра, слесаря и т.п. Детальное описание одной из таких мастерских, настроения работающей в ней молодежи оставил О. Аптекман.
«Небольшой деревянный флигель из 3 комнат с кухней на Выборгской стороне. Скудная мебель. Спартанские постели. Запах кожи, вара бьет в нос. Это сапожная мастерская. Трое молодых студентов сосредоточенно работают. Один особенно занят прилаживанием двойной толстой подметки к ботфортам. Под подошву надо спрятать паспорт и деньги – на всякий случай. У окна, согнувшись, вся ушла в работу молодая девушка. Она шьет сорочки, шаровары, кисеты для своих товарищей, собирающихся на днях идти в народ… Говорят мало, потому что некогда. Да и о чем разговаривать? Все уже решено, все ясно, как день. То же самое при встречах на улицах. Лаконичные вопросы: „Куда направляетесь? Куда едете?“… Крепкие рукопожатия и всякие благие пожелания».
Следующим моментом подготовки «хождения» была предварительная «разведка», проведенная ушедшими в деревню Кравчинским, Рогачевым, Перовской, Лукашевичем, Аитовым. Результаты «разведки» в основном обескураживали. Лукашевич и Аитов, пытавшиеся вести пропаганду во Владимирской губернии, столкнулись с тем, что крестьяне отнеслись к ним недоверчиво: отказывали в ночлеге, подозревали в воровстве. Лукашевич, проработавший несколько месяцев с плотницкой артелью на Оке, не заметил в результате своих разговоров с плотниками «никакого „шевеления“ их интеллекта».
Еще более яркую картину отношения крестьян с пропагандистами оставил С. Кравчинский.
«Идем мы с товарищем по дороге, – рассказывал он Кропоткину. – Нагоняет нас мужик на дровнях. Я стал толковать ему, что податей платить не следует, что чиновники грабят народ и что по писанию выходит, что надо бунтовать. Мужик стегнул коня, но и мы прибавили шагу. Он погнал лошадь трусцой, но и мы побежали вслед и все время продолжали ему втолковывать насчет податей и бунта. Наконец, мужик пустил коня вскачь, но лошаденка была дрянная, так что мы не отставали от саней и пропагандировали крестьянина, покуда совсем не перехватило дыхание».
Были, правда, и другие примеры. Тот же Кравчинский рассказывал, что во многих деревнях их слушали, как апостолов, водили из избы в избу и отказывались брать деньги за питание. Среди крестьян усилились слухи о справедливом переделе земель, а молодежь начала угрожать полиции и чиновникам скорой расправой. В результате властям удалось арестовать Кравчинского и Рогачева, но по дороге в город распропагандированная ими охрана позволила революционерам бежать через окно избы, в которой они остановились на ночлег.
Впрочем, уже ничто не могло удержать молодежь в городах. Еще налаживал выпуск пропагандистской литературы в своей типографии Ипполит Мышкин. Только обдумывал организацию по всей России сети вспомогательных пропагандистских пунктов Порфирий Войноральский, отдавший на это все свое состояние – 40 тыс. рублей. Он успел открыть лишь сапожную мастерскую в Саратове, ставшую складом нелегальной литературы, фальшивых паспортов и печатей, когда весной 1874 г. началось массовое «хождение в народ».
Из Петербурга, Москвы, Киева, Самары, Саратова и других городов тысячи молодых людей двинулись на Волгу, Урал, Дон, Днепр – туда, где, по их убеждению, были живы воспоминания о вольнице Разина, Пугачева, Запорожской сечи… На движение не повлияло даже то, что в марте 1874 г. был разгромлен полицией центральный петербургский кружок «чайковцев». Сколько всего насчитывалось этих молодых энтузиастов? По заключению советских историков – от двух до трех тысяч человек и еще в 2 – 3 раза больше сочувствующих.
Уже говорилось о том, что многие из революционеров были сторонниками Бакунина и шли в деревню, чтобы бунтовать крестьян, помочь им связать разрозненные выступления во всероссийское восстание. Оказалось, что надежды на бунтарский характер крестьянства сильно преувеличены. Ни в 1874, ни в 1875 г. революционерам не удалось поднять деревню на открытое выступление. Даже правоверным «бунтарям» пришлось заниматься пропагандой: разговорами на революционные и социалистические темы, чтением и распространением книжек, брошюр, прокламаций.
Впрочем, и у «пропагандистов» дела шли не лучше. Идея нового передела земель в крестьянстве действительно жила, но начало его ожидалось лишь «сверху». Распоряжение о переделе земель, по мнению крестьян, придет оттуда, откуда ранее пришло освобождение от крепостной зависимости, т.е. от императора.
Царистские иллюзии крестьянства, его твердая уверенность в том, что император поможет, – вторая неожиданность, поджидавшая революционеров в деревне. Вот типичный пример. Пропагандист, работавший в Смоленской губернии, рассказывает крестьянам об истории английской деревни. Хозяин дома грустно качает головой: да, обидели в Англии паны народ. Вот и у нас то же было бы, да царь не допустил. Он вообще хочет всю землю крестьянам отдать. И следовал вывод: у нас за царем лучше, чем у других народов, где паны орудуют.