При таком настроении деревня оставалась абсолютно равнодушной к социалистической пропаганде. Нет, крестьяне не отказывались слушать пропагандистов, но воспринимали их рассказы как новую сказку.
Вскоре начало сказываться отсутствие единого центра движения, нехватка у революционеров навыков конспирации. Аресты начались с провала 31 мая 1874 г. сапожной мастерской, устроенной Войноральским в Саратове. Первый же визит в нее жандармов – и пристав наткнулся на «Государственность и анархию» Бакунина. Потом – еще несколько нелегальных книг, географические карты, путеводители, рекомендательные письма, записные книжки. В последних оказались полузашифрованные, а то и вовсе не зашифрованные адреса…
В 37 губерниях было арестовано свыше полутора тысяч человек, и следствие по делу затянулось на три года. Все это время арестованные находились в нечеловеческих условиях одиночных казематов: к началу процесса насчитывалось 93 случая самоубийства, умопомешательства и смерти. На ведение следствия по делу пропагандистов негодовал даже отъявленный ретроград К.П. Победоносцев. Он писал, что жандармы
«повели это страшное дело по целой России, запутывали, раздували, разветвляли, нахватали по невежеству, по низкому усердию множество людей совершенно даром».
Но и после такого страшного провала работа «в народе» не прекратилась. В несколько иной форме ее продолжил кружок «москвичей». Ядром его стали «кавказцы» – грузинские студенты, еще в Цюрихе объединившиеся с кружком «фричей»[10] – русских студенток, которые, не имея возможности получить высшее образование в России, обучались в Швейцарии. Сблизили кружки и желание работать «на пользу», по их словам, общерусского революционного движения, и жаркие дискуссии по социальным вопросам, и споры между Лавровым и Бакуниным, в общем – вся атмосфера жизни революционной эмиграции.
Возвращению «фричей» в Москву способствовало само царское правительство. Боясь контактов молодежи с революционной эмиграцией, оно опубликовало сообщение, в котором заявило, что стремится удержать русских студенток от «ложного понимания назначения женщины в семье и обществе, увлечения модными идеями». Студенткам было велено прекратить до 1 января 1874 г. занятия в Цюрихском университете и политехникуме и вернуться в Россию. Вскоре в Москве появляются члены кружка «фричей»: В. Любатович, Б. Каминская, С. Бардина.
Еще раньше в Москву прибыли, однако, «кавказцы» и сразу окунулись в горячие дебаты. Дело в том, что опыт «хождения в народ» требовал создания сплоченной организации, но революционеры боялись образования централизованного общества, опасаясь повторения «нечаевщины», диктаторства. Один из руководителей «кавказцев» И. Джабадари вспоминал:
«Порицали борьбу врассыпную, признавали необходимость объединить деятельность, но не допускали централизации, боясь „генеральства“…; после нечаевского процесса это отрицательное отношение к руководству сверху доходило в молодежи до такой степени, что нередко каждый мало-мальски выдающийся своей организаторской деятельностью… обвинялся… в желании захватить в свои руки все».
«Кавказцы», «фричи» и существовавшие в Москве революционные группы объединялись в единую организацию «москвичей». Они постарались использовать опыт предшествующего движения, для чего консультировались с ходившими в народ Д. Клеменцем, С. Кравчинским, Н. Морозовым, Н. Саблиным.
Неудачу «хождения в народ» «москвичи» объясняли неорганизованностью пропагандистов и неразвитостью крестьян. Поэтому решено было попытаться начать с пропаганды среди рабочих.
Обращение социально-революционной организации к рабочим вовсе не означало отказа ее членов от основных догм народнической теории – веры в социалистическую природу крестьянской общины, ее революционные возможности. «Москвичи» не видели в рабочих самостоятельной силы, рассчитывали на них лишь как на умелых, пользующихся доверием крестьян пропагандистов.
Было решено, как свидетельствует Джабадари,
«сплотить в одну организацию интеллигенцию и рабочих вместе; до сих пор все организации и организованные кружки были исключительно интеллигентские, теперь хотелось поставить революционное дело на более широкую, чисто народную почву».
Идея создания такой организации была разработана еще в «Исторических письмах» Лаврова. Но в практике движения никто до «москвичей» не пытался претворить ее в жизнь. В уставе этой организации впервые записано:
«В состав управления должны всегда входить члены как из интеллигенции, так и из рабочих».
Особенности кружка прекрасно характеризует устав. Прежде всего было заявлено о полном равенстве в любых делах всех его членов. Деятельностью «москвичей» ведала администрация, назначаемая из трех человек по очереди. Причем в этом качестве должны были побывать все участники организации. Из опасения «генеральства» администрация назначалась сроком на месяц. Тайное общество должно было состоять из федерации местных организаций («общин»). Входить в организацию мог лишь человек, чьи деловые качества испытаны в практической работе. Согласно уставу, все «москвичи» устроились работать на фабриках, чтобы лучше узнать жизнь рабочих, быть ближе к ним. Вскоре на большинстве предприятий, охваченных пропагандой, появились кружки рабочих, руководимые членами общества. Именно в это время развернулся талант пропагандиста Петра Алексеева, ткача по профессии, имя которого после судебного процесса над «москвичами» стало известно всей России.
Устав предусматривал деятельность организации как в относительно спокойные годы, так и во время крестьянских бунтов, описывал способы межобщинных отношений, принципы формирования и хранения денежных фондов организации.
В соответствии с задачами организации «москвичи» выбрали две формы деятельности: агитацию и пропаганду. Ими дана классификация этих форм, насчитывающая 7 пунктов. Главная роль отводилась агитации. Ее цель – готовить народ к всероссийскому бунту, вовлекать в движение новые крестьянские общины. Пропаганде члены организации отводили второстепенную роль, считая ее средством выявления взглядов на революционное дело, привлечения в свою среду новых членов.
Организация не успела стать действительно всероссийской. Созданная поздней осенью 1874 г., она была разгромлена летом следующего года.
Следствием по делу «москвичей» было установлено, что «Лидия Фигнер и Варвара Александрова играли главную роль в обществе пропагандистов в Иваново-Вознесенске, Ольга Любатович в Одессе и Туле, княгиня Цицианова в Киеве и Вера Любатович в Москве, как член администрации сообщества». Москва, Иваново-Вознесенск, Киев и Тула действительно были опорными пунктами организации, где пропаганда среди рабочих обрела широкий размах.
Суд над «москвичами» получил название процесса «50-ти». Следствие по делу затянулось на полтора года. Процесс состоялся в феврале 1877 г. Вопреки надеждам царизма, суду не удалось ни представить подсудимых «шайкой злоумышленников», ни привлечь на свою сторону общественные симпатии, ни щегольнуть видимостью законности и демократии. Все ухищрения царской юстиции разбились о твердое намерение подсудимых превратить суд в трибуну политической борьбы, пропаганды социалистических взглядов. Особенно сильное впечатление произвели речи С. Бардиной и П. Алексеева.
Изложив взгляды революционеров, Бардина в заключение сказала:
«Преследуйте нас, как хотите, но я глубоко убеждена, что такое широкое движение… не может быть остановлено никакими репрессивными мерами… Оно может быть, пожалуй, подавлено на некоторое время, но тем с большей силой оно возродится снова… Преследуйте нас – за вами пока материальная сила, господа, но за нами сила нравственная, сила исторического прогресса, сила идей, а идеи – увы! – на штыки не улавливаются!»
Отвечая на попытки судей доказать, что рабочие – члены организации были, в силу своей неразвитости, использованы, обмануты интеллигенцией, П. Алексеев в своей заключительной речи сосредоточился на положении рабочего класса в России. Он напомнил, что пролетарий долго ждал помощи и защиты со стороны правительства. Ждал, пока не понял:
«Русскому рабочему народу остается надеяться самим на себя и не от кого ожидать помощи, кроме от одной нашей интеллигентной молодежи… Она одна братски протянула к нам свою руку… Она одна, не опуская рук, ведет нас, раскрывая все отрасли для выхода всех наших собратьев из этой лукаво построенной ловушки до тех пор, пока не сделает нас самостоятельными проводниками к общему благу народа. И она одна неразлучно пойдет с нами до тех пор, пока (говорит, подняв руку) подымется мускулистая рука миллионов рабочего люда…»
Председатель суда (вскочив, кричит): «Молчать! Молчать!»
П. Алексеев: «…и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах!..»
В.И. Ленин назвал в 1900 г. заключительные слова речи П. Алексеева великим пророчеством русского рабочего-революционера[11].
Еще более сильное впечатление на современников произвел начавшийся 18 октября 1877 г. крупнейший в царской России процесс «193-х», на котором власти судили массовое «хождение в народ» 1874 г. Заседания суда были объявлены открытыми, публичными, но помещение выбрали настолько небольшое, что посторонней публики в зале практически не было. Его заполнили подсудимые, свидетели, жандармы, члены суда.
Из-за тесноты помещения суд счел возможным разделить обвиняемых на 17 групп и разбирать дела по группам. Юридическое шулерство было сразу же разоблачено самими обвиняемыми. 120 из них решили бойкотировать суд и судиться заочно, не выходя из тюремных камер.
«Останемся чисты в глазах России, – говорили они. – Она видит, что не мы дрогнули перед гласностью… а враг наш. Она видит, что, убедившись в невозможности употребить суд как средство дать ей отчет в наших действиях и разоблачить перед нею действия нашего и ее врага, мы