, а Милюков многократно высказывался в том смысле, что террористическая деятельность была «логична» при сложившихся обстоятельствах, когда террористы являлись лишь невинными жертвами тирании и беззакония, идущего сверху[60]. Утверждая, что правительство первым начало прибегать к репрессивным мерам, провоцируя тем самым террористов на ответные шаги, Шраг засыпал обвинениями государственных служащих, «которые ни перед чем не останавливались… чтобы удержать свою власть», и защищал террористов, восклицая: «Как же вы хотите, чтобы они спокойно относились к этому и не отвечали тем же?»[61] Таким образом, кадеты пытались внушить публике, что все убийства с политической целью совершались в ответ на зверства правительственных функционеров, и оправдывали террористов тем, что (по словам члена кадетской фракции в Думе Огнева) «безнаказанность разных административных насильников их возмущает, перспектива дальнейших ужасов от какого-нибудь Луженовского и других устрашает их, и, не имея других средств мирного воздействия на этих извергов, они решаются на преступления»[62].
Такие утверждения, однако, вряд ли можно назвать добросовестным описанием сложившейся ситуации, и кадеты не могли это не сознавать. Было общеизвестно, что террорист нового типа считал любого правительственного чиновника вполне подходящей мишенью. Все газеты в то время были переполнены информацией, аналогичной той, которую сообщил бывший эсер-террорист Григорий Фролов много лет спустя, рассказывая о своем удачном покушении на самарского губернатора Блока в июле 1906 года: «Что за человек был самарский губернатор и каково было его служебное поприще, я не знал; да это в то время было не важно: он был бы, вероятно, убит, если бы был даже самым лучшим губернатором»[63]. После того как Татьяна Леонтьева убила старика, в своем помрачении ошибочно приняв его за министра внутренних дел Дурново, кадеты сообщили в своей ежедневной газете «Речь», что она выразила сожаление по этому поводу, но добавила, что в эти трудные времена не так уж важно, больше или меньше на свете одним человеком[64]. Кроме того, в Думе кадеты часто получали сообщения о нападениях и кровавых расправах над ни в чем не повинными гражданами, например о том, как в Риге террористы бросали бомбы в трамваи[65]. Известен также инцидент в Варшаве 14 ноября 1905 года, когда анархисты-коммунисты, сторонники «безмотивного террора», бросили две бомбы, начиненные иголками и пулями, в семейное кафе отеля «Бристоль», в котором находилось больше двухсот человек. Они сделали это не для того, чтобы отомстить за реальные или мифические ужасы какого-то Луженовского, а только лишь для того, чтобы видеть, «как подлые буржуа будут корчиться в предсмертных страданиях»[66].
Кадеты были осведомлены и о том, что известное число террористических покушений производилось людьми, нанятыми за деньги и совершенно не интересовавшимися политическими мотивами различных революционных комитетов, готовых платить за услуги. Часто то, что принято было считать «идеализмом политической борьбы», со временем деградировало в чистую уголовщину «изнанки революции»[67].
Становится, таким образом, понятно, что лишь желание кадетов отмежеваться от правительства и одновременно поддержать революционное движение заставляло их объявлять всех террористов вынужденными героями, возмущенными преступлениями властей, не умеющими и не желающими «слова и чувства отделять от действий»[68].
В своей пропагандистской кампании кадетские ораторы и публицисты, казалось, готовы были использовать любые сомнительные журналистские и пропагандистские приемы, такие, например, как сравнение Набоковым революционных анархистов с ярым противником всяческого кровопролития, «с величайшим анархистом — гр. Львом Николаевичем Толстым»[69]. В своих речах кадеты не только оправдывали террористов самим существованием ненавистного правительства, но и называли их самыми честными и принципиальными российскими гражданами, не желающими идти на компромиссы там, где другие — послушные рабы — готовы были терпеть. Так, Огнев (вполне серьезно и очень красноречиво) доказывал, что если его слушатели попытаются проанализировать личные качества террористов, «как рисуют их нам биографы или товарищи по заключению; то окажется, что… [они] вовсе не злодеи по природе. По натуре своей это люди особенной нравственной чуткости, чуткости большей, чем у обыкновенных ординарных людей», которые проходят мимо или просто болтают о социальной несправедливости[70].
Кадеты предлагали своим слушателям относиться к террористам как к невинным жертвам существующего режима и часто заходили настолько далеко, что изображали их мучениками и чуть ли не святыми. Несомненно, не было случайностью то, что партийные ораторы напоминали аудитории в Думе об известном стихотворении в прозе Тургенева «Порог», в котором юная революционерка представлена, е одной стороны, «дурой», а с другой — «святой» (в споре, где сам автор явно склоняется ко второму образу)[71]. Напоминая, как невероятно тяжело было тургеневской героине решиться на преступление, кадет Огнев (который, заметим, был священником) заявил с думской трибуны: «Мне, господа, в этой девушке представляются знакомые черты некоторых политических русских женщин. В лице этой девушки я узнаю черты и Засулич, и Волкенштейн, и Измаилович, и Спиридоновой, и других», – явно давая понять, что все эти террористки должны восприниматься как мученицы, а не как преступницы[72]. Столь же многозначительна была и статья в кадетской «Речи», в которой специальный корреспондент В. Азов, предлагая читателям сочувственное описание «Маруси» Спиридоновой, только что совершившей убийство Луженовского, резюмирует: «Жизнь… [ее] кончилась. И началось житие»[73], – нарочно используя слово «житие», употребляющееся лишь по отношению к святым. А кадет И. Пустошкин в своих высказываниях пошел еще дальше, сравнивая экстремистов с Христом: «Вспомните, что Христос тоже признан был преступником и предан позорной смертной казни на кресте. Прошли года, и этот преступник — Христос — завоевал весь мир и стал образцом добродетели. Отношение к политическим преступникам является подобным же актом насилия власти по отношению к людям, не выносящим строя»[74].
Конституционные демократы также находили удобным для своих целей заострять внимание на таких вопросах, как правительственные акции против несовершеннолетних террористов. Кадеты предпочитали не называть эту категорию экстремистов «террористами» и публично нападали на правительство за гонения на «детей»[75]. Такие думские ораторы, как М. Бобин и Н. Каценельсон, с пафосом восклицали, что «несчастная девочка», только год как окончившая гимназию, была приговорена к смерти (не упоминая о том, был ли приговор приведен в исполнение) или что пятнадцатилетнего мальчика, пытавшегося убить полицейского офицера, по слухам, истязали местные власти[76]. Без сомнения, кадетам было хорошо известно, каким несчастьем для страны были многочисленные несовершеннолетние террористы[77], но затрагивали этот очень щекотливый вопрос представители партии лишь настолько, насколько это было необходимо, чтобы вызвать сочувственное отношение аудитории. Описывая мученичество террористов в натуралистических, часто неподтвержденных и чрезвычайно преувеличенных деталях, кадеты явно желали еще раз скомпрометировать правительство[78].
Отказ осудить революционный террор
Отказ кадетов осудить революционный террор полностью соответствовал всей предыдущей партийной тактике и лишь доказывал то, что Тыркова-Вильямс и другие партийные деятели впоследствии определяли как «жуткое, нездоровое» единодушие, «с которым вся оппозиция, и социалисты, и либералы, отказывались осудить террор»[79]. Еще до созыва I Государственной думы и во время ее первых заседаний, когда правительство казалось чрезвычайно ослабленным, а кадеты были на вершине своего политического престижа, партийные деятели даже не находили нужным скрывать свою подлинную точку зрения, прямо отказываясь осудить политические убийства[80]. Впоследствии при каждом проявлении террористической деятельности, аккуратно фиксирующейся в их периодике[81], кадеты делали все от них зависящее, чтобы обойти вопрос о своем отношении к политическим убийствам слева. Освещая в печати какое-нибудь покушение, кадетские публицисты предпочитали давать лишь «голые факты» и — самое большее (обычно когда среди пострадавших было особенно много случайных людей) – высказывали порицание кровопролитию вообще[82]. Однако и в этих случаях они никогда не забывали тут же напомнить, что ответственным за анархию в России является правительство[83]. Ни в «Речи», которая, как принято считать, стояла на позициях «чистого либерализма»