ится признать, что под лозунгом национализма делается не дело освобождения, прогресса и демократии, а дело новой связывающей народы реакции.
V
Можно думать, что и апологеты национального расщепления государства иной раз вспоминают об экономических, географических и прочих связях населения, иной раз задумываются над той путаницей и реакцией, которую может внести прямое проведение их идеи. Но на такие сомнения у них имеется готовый ответ и выход; пусть сами нации решат, как им устраиваться, в какой им оставаться степени независимости или связности с другими нациями и с целым. Национальное самоопределение путем плебисцита — такой ответ кажется уже вершиной свободомыслия, демократизма, политического идеализма.
Я не буду останавливаться подробнее на вопросе о том, что если такой выход применим, напр[имер], к определению формы правления в пределах уже преднамеченного государства или области, то менее всего он применим к определению самих пределов государства или области, ибо ясно, что результат плебисцита и самоопределения здесь всегда будет уже предрешен тем кругом населения, в котором он производится, и, следовательно, результат плебисцита и самоопределения предрешен уже до плебисцита и до самоопределения. Так, напр., если плебисцит и самоопределение производятся в пределах Ковенской, Виленской и Сувалкской губерний, он будет для Сувалкской губернии иным, чем если он производится в пределах, положим, бывших Сувалкской, Ломжинской, Плоцкой, Варшавской губерний. Если плебисцит производится в пределах Витебской и Могилевской губ., он будет иным для северных уездов Витебской губернии, чем если он производился бы в пределах губерний Курляндской, Лифляндской, Витебской. Если плебисцит производился бы в составе всего Северо-Западного края, он был бы для Ковенской и Виленской губернии иным, чем если он будет произведен для них отдельно, или совместно с Сувалкской губернией. И вообще результаты самоопределения и плебисцита определяются не плебисцитом и самоопределением, а тем принципом, которым определяется круг населения, производящего плебисцит и самоопределение, другими словами — самоопределение по отношению к границам автономии предопределено границами производящего самоопределение населения. Я не утверждаю, что эти границы непременно совпадут, я только утверждаю, что первые определяются вторыми; и что мы здесь имеем дело не с автономией, а с гетерономией, не с волей населения, а с предрешением этой воли тем принципом, который положен в основание ее проявления. Самоопределение здесь мнимое.
Но оставим в стороне этот ряд соображений. Вопрос должен быть поставлен глубже и принципиальнее. Пускай даже предрешения нет, а есть подлинный процесс национального самоопределения. Можно ли на этом успокоиться, проявляется ли в этом демократизм и свобода?
Думать так, значит повторять ту же роковую ошибку, которую некогда допустил старый узко-доктринерский либерализм применительно к личности. Он тоже стоял на идее самоопределения личности, — и как давно уже выяснено, что безоговорочно и безоглядно проведенная эта идея приводит к угнетению одной личности другою, к угнетению слабых, становится пустою формулой, за фасадом которой укрывается и притеснение, и гнет. Это настолько давно и твердо усвоено, что отрицание узко-либеральной формулы привело к необоснованному и зловредному отрицанию того вечного содержания личной свободы, независимости и самостоятельности, которое по существу в ней все же имеется. Но во всяком случае ограничение этой формулы — или, вернее, сочетание ее с демократической формулой коллективной воли и с социальной формулой организации интересов масс — является твердым достоянием современного сознания. А между тем по отношению к национальности повторяется старая ошибка узко-доктринерского либерализма. Ходячая формула национальной автономии есть только доктринерски либеральная, антидемократическая, антисоциальная формула в применении к национальному коллективу.
Ибо в самом деле, вопрос стоял бы просто, если бы человек не жил в сообществе людей, если бы нация не жила в сообществе наций. Здесь принцип самоопределения личности — и нации — был бы вполне уместным и достаточным. Но люди и нации живут в фактической связности, в отношениях фактической зависимости. Деятельности лица — и нации — фактически затрагивают других лиц, другие нации; деятельности слабых лиц и наций — в меньшей степени, сильных — в степени большей; деятельности лиц и наций, занимающих благоприятное положение в большей степени, занимающих положение неблагоприятное в степени меньшей. И если не ограничить самоопределения лиц и наций не только самоопределением же других лиц и наций, но и просто охраной основных насущных интересов других лиц и наций — всех организованно существующих лиц и наций, то с совершенной неизбежностью самоопределение одних перейдет во власть над другими, или в подчинение другим, в эксплуатацию других или в эксплуатируемость другими. Безоговорочная автономия перейдет в неограниченную гетерономию. А так как вдобавок зависимости сплетаются и скрещиваются, то безоговорочное самоопределение лиц и наций перейдет в слепую и ожесточенную борьбу. Если одна нация сидит на территории, даже и весьма малой, но, положим, заключающей в себе месторождение минералов, абсолютно необходимых для жизни и работы наций соседних, то, конечно, она своим безоговорочным самоопределением будет над ними господствовать. Но если при этом другая нация сидит на приморской полосе, через которую проходит единственный путь жизненно необходимого транзита для других — и в том числе для первой нации, то она со своей стороны будет иметь элементы господства над ними; и, как всегда между господствующими — либо между ними будет борьба за «гегемонию», либо они стакнутся для наиболее устойчивого совместного господства над другими. Все это — в предположении безоговорочного самоопределения, хотя бы и путем чистейшего плебисцита. Разумеется, против этого господства пойдет немедленно борьба, физическая, экономическая или какая бы то ни было, пока самоопределение благоприятно расположенных наций не окажется ограниченным общею волею других наций, пока не будет организованным образом обеспечено удовлетворение насущных интересов всех (если только они не окажутся подавленными теми). Принцип национальной автономии столь же ценен в своей тенденции, как и принцип свободы личности. Но в безоговорочном применении он ведет к аналогичным зловредным, реакционным последствиям. Как и принцип узко-либеральный, он должен быть ограничен, подчинен, сочетан с принципами коллективной воли, общей организации насущных интересов9. В применении к автономии национальностей, входящих в состав государства, — это означает первенство общегосударственного начала над началом местного национального сепаратизма.
И в самом деле, даже по отношению к физически независимому, суверенному государству, формально всецело самоопределяющемуся, современное сознание все в большей степени предъявляет требования правовых ограничений — международными договорами, международными связующими организациями. Современное сознание стремится к ограничению самоопределения даже суверенных государств, все же живущих самодовлеющею в некоторой степени жизнью; и наряду с этим выставляется лозунг самоопределения отдельных составных частей государства, самодовлеющею государственною жизнью вовсе и не живущих. И наивные люди в столь же добродушном, сколь и мнимом идеализме думают, что если они при этом еще упомянут о плебисците, то уже все сделают для обеспечения прогрессивности, демократичности, революционности. Они и не замечают, как бьются в отживших формулах узко-доктринерского либерализма, к которым, вероятно, в других областях относятся с великолепным презрением. Великое государственное целое, включающее в себя множество областей, краев, народов должно иметь первенство над частичными самоопределениями. Общая воля, организация общих интересов, охрана интересов слабейших — лиц, классов, национальностей — такова основа, на которой (и на которой одной) могут свободно развиваться отдельные нации, самоуправляться отдельные области. Единая Россия первее национальных автономий — во имя совместного блага самих же национальностей.
VI
Государства идут к сближению, к организационному сцеплению; иные надеются — или только еще недавно надеялись, — что чуть ли не в результате нынешней войны произойдет едва ли не мировая организация государств. Я не вижу оснований верить в подобную идиллию; но факт таков, что к более объемлющим государственным организациям, несомненно, идет мировой процесс. И уж во всяком случае было бы поистине историческим грехом разбивать те великие единства народов, которые уже сложились в их тяжкой исторической жизни.
Кровью и потом, насилием и жестокостью ряд поколений ковал современные государства; былое угнетение и насилие лежит в их основе. И в этом смысле нет в них ничего святого; в этом смысле нет никакой незыблемости в тех или иных их границах. Лозунг непременного сохранения status quo в этом смысле не опирается ни на какой обоснованный принцип, ни на какое неотчуждаемое право. Но вместе с тем в длительно кровавом процессе государственного строительства путем угнетения и эксплуатации достигнуты и великие ценности; и бросать их на ветер, с легкой душой от них отказываться, допустить поворот вспять исторического движения — значит проявлять слишком большую щедрость на чужие муки, труды, испытания. Отменить бывшее не в наших силах; не в нашей власти стереть то, что претерпели поколения; но мы можем и должны — хотя бы из уважения к человеческим усилиям и напряжениям — дорожить тем благом, которое этими муками добыто. И в этом смысле добытое кровью и потом, вековыми усилиями и трудами предков должно быть сочтено священным достоянием последующих, грядущих поколений. Существенной чертой исторического процесса было собирание человеческих обществ — мелких местных феодальных самоуправств, удельных провинциализмов — в объемлющие коллективы, в великие скопления и организации человеческих масс, человеческих энергий, человеческих деятельностей. В этих больших государственных организмах происходит претворение вооруженной борьбы в гражданственное борение; здесь в этих скоплениях масс открываются впервые перспективы неограниченных культурных устремлений и побед; здесь развертывается в мировых масштабах творческая работа социальная и материальная. Здесь основные социальные давления и борьба с ними приобретают ясные очертания, четкое содержание и могучий размах; здесь великие задачи получают опору в великих силах и возможностях здесь бесконечно возрастают вероятности и шансы богатого, разностороннего творчества. Разбейте эти государственные организмы на составные части, и вы замените мировые культуры провинциальными, великие интересы — интересами местными, иногда интересами колокольни; массовые напряжения — мелким соревнованием, частичными и путанными столкновениями. Поэтому лозунг расщепления государственных единиц, хотя бы и по признаку национально-этническому, есть лозунг реакционный, толкает вспять к государственному