Бог посетил меня, — как говорится в басне Крылова. — Я сжег дотла свой двор и по миру пошел с тех пор.
Прочтя, как кто кого посещает и кто с кем имеет беседу продолжительную, непродолжительную, оживленную, напряженную или просто «неизвестно какую о текущих делах», вы пошли завтракать.
За завтраком, узнав, что не достали муки, крупы, масла, рису, макарон и говядины, вы по обычаю пожали плечами и воскликнули:
— Господи! Когда же, наконец, все это кончится?
Потом предавались праздным развлечениям: звонили по телефону знакомым и спрашивали:
— Где вы встречаете Новый год?
В ответ вам врали, что в очень большом и интересном обществе, намекая на то, что туда, мол, таких, как вы, и на порог не пускают.
Контрответом вы пускали собственное вранье о предстоящих вам блестящих забавах.
Расстроив друг друга, вы переходили на обычную мирную беседу.
— А кто у нас сегодня министр юстиции? Такой, который Митьку выпускает, или такой, который Митьку сажает?
И, послушав, возражали:
— Да вы путаете! Он вчера был.
— Нет, это вы путаете! Это не юстиции. Это чего-то другого…
После телефона вы ходили на перекресток, узнавать последние новости внутренней и внешней политики, и, разукрасив их в пределах и возможностях ваших убеждений и фантазий, разносили их по знакомым.
А вечером писали поздравительные письма и телеграммы.
Письмо:
«Как поживаете? У нас ни к чему приступа нет. Мясо — стой в очереди, а уж один мальчишка, говорят, насмерть замерз. Булок булочники не продают. Видно, сами лопают, чтоб им лопнуть. Поздравляю с наступающим Новым годом!»
Телеграмма’.
«Поздравляю Новым годом, целую, желаю извозчиков и сахару!»
Таков был ваш вчерашний день.
Я считала здесь вчерашний праздничный день обеспеченного человека, поэтому и не упомянула ничего о делах и служебных заботах.
Теперь, заручившись вашим доверием, предскажу вам завтрашний день.
Утром, — начинаю с утра, — утром вам не дадут сахару к кофе. Вы по обычаю пожмете плечами, и по обычаю воскликнув: «Господи! Когда же все это кончится?», выпьете кофе без сахару.
Потом развернете газету и с большим интересом прочтете о том, что новый министр юстиции посетил старого министра внутренних дел, нового же министра путей сообщения посетил новый мини…
Вам, может быть, надоел мой фельетон?
Мне тоже — очень, очень, очень надоел.
И так как он нам обоим надоел, то оборвем его и скажем:
— Да здравствует «новый» Новый год!
Новый!
Да?
Русское слово. 1917, 1 января. № 1.
ФЕВРАЛЬ
Струве П.Б. ОСВОБОЖДЕННАЯ РОССИЯ
Вторая русская революция, завершившая дело политического освобождения нашей родины, налетела, как ураган, как разбушевавшаяся стихия, которая сломила на своем пути все преграды. В этой грозной стихийности — подавляющая величественность пережитых Россией событий. Все личное, все партийное смолкает перед ними. Видится только Россия, исстрадавшаяся, смятенная, но, сквозь весь ужас еще не утишенной смуты и борьбы, выпрямляющаяся и просветляющаяся. Слезы волнения и восторга, тревоги и умиления душат. Не будем, однако, обманывать себя и других. К восторгу от скорой победы над отжившей и ставшей совершенно негодною и нетерпимою властью примешивается чувство тревоги за Россию, перед которой в грозной готовности стоит сильный и упорный внешний враг. Он только и мечтает о том, чтобы сосредоточенным и метким ударом сломить и повергнуть во прах выпрямляющуюся новую Россию. Пусть этот угрожающий образ сильного внешнего врага, для которого в возрождении и укреплении русской силы заключается величайшая угроза, стоит живым предостережением перед взором каждого из нас, будя совесть и подвигая на действенную работу.
Нам всем нужно соединенными усилиями беречь армию, в которой воплощается наша национальная сила. Без армии, как стройно организованного целого, новая Россия погибнет. Погибнет от внешнего врага на потеху и во славу старой власти, которая на костях России возродится из военной разрухи.
Теперь все мысли сосредоточены только на этом, на мощном объединении страны и ее вооруженных сил перед лицом внешнего врага. Старая власть повержена во прах, и не от нее, униженной и не существующей, а от нашей собственной неустроенности грозит нам беда.
В глубоком внутреннем единении и в сохранении полного порядка в тылу и на фронте — наше единственное спасение. Теперь лозунг: война до победного конца, получил свой окончательный смысл и всецелое оправдание. Будем верны этому лозунгу и достойны его.
Русская мысль. 1917. № 2. С. XI–XII.
МАРТ
ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕРЕВОРОТ 27 февраля — 2 марта 1917 года
С незабвенного дня 27 февраля 1917 года начинается новая эпоха русской истории. Старый, прогнивший насквозь государственный строй, поддерживаемый жестокими мерами насилия и беззакония, низвергнут единодушным порывом народа и армии. Власть, угнетавшая и разорявшая страну, пала в бесславной борьбе с собственным народом.
Великий русский народ разорвал, наконец, опутавшую его сеть векового рабства и открыл себе дорогу к новой свободной жизни, на равных правах с передовыми народами культурного мира. Официальная Россия, служившая оплотом всех темных сил в Европе, исчезла, и ее место заняла новая, истинно великая демократическая Россия, проникнутая идеями права и справедливости. Различные народности, обитающие в пределах Российского государства, получают возможность жить свободно, сохраняя свой язык и свою веру, без ущерба для политического единства страны. Перед Россиею открывается светлое будущее, для достижения которого стоило жить и бороться.
Да здравствует свободная Россия!
Вестник Европы. 1917. № 2. C.V.
Арсеньев К.К. ДВЕ ФЕВРАЛЬСКИЕ РЕВОЛЮЦИИ
При совершенно исключительных — и исключительно благоприятных — условиях совершилось крушение старого государственного и общественного строя. Светлым, благодаря этому, является будущее новой, свободной России.
«На стороне правительства, — сказано было два с половиною месяца тому назад в декабрьской книжке нашего журнала, — нет ни одной законодательной палаты, ни одного сословия, ни одной партии, кроме безнадежно и быстро тающей группы крайне правых, ни одного органа печати, кроме содержимых на казенные средства, ни одной общественной организации, кроме окончательно дискредитированных союзов, именующих себя монархическими, но менее всего служащих истинным интересам монархии». Другого примера такой изолированности, такого отсутствия политических устоев и нравственных точек опоры история не представляет; везде, в момент наступления великих переворотов, старая власть имела за собою часть учреждений, часть населения; везде она находила поддержку в широко распространенных настроениях, в поколебленных и ослабевших, но еще не исчезнувших традициях. Расшатан в самых своих основах авторитет русского правительства был уже двенадцать лет тому назад — расшатан народными бедствиями, бездарностью и себялюбием правящих сфер, неудачною войною; но неудовольствие масс было более инстинктивным, чем сознательным, а в других слоях общества еще сохранялись иллюзии, унаследованные от другой, безвозвратно минувшей эпохи. Тщету иллюзий показала наглядно Государственная Дума первых двух созывов; последним уцелевшим надеждам должно было нанести смертельный удар все происшедшее в ноябре и декабре прошлого года. Должно было нанести, но не нанесло: так безгранично было ослепление власти. Со всех сторон слыша слова осуждения или предостережения, она не хотела внимать им, потому что считала себя обладательницей материальной силы. В ее руках была полиция, было войско, — и она верила в свою непобедимость. Когда ей отказало в повиновении войско и без него в ничто обратилась полиция, она должна была пасть — и пала безнадежно и бесславно. И насколько одинокой в решительную минуту явилась власть, настолько оказалось осуществимым сближение ее противников. Государственная Дума была в первые дни борьбы центром, около которого группировались разнородные силы. Между ее Исполнительным Комитетом и Советом Рабочих Депутатов, в состав которого вошли представители революционных войск, состоялось соглашение, благодаря которому могло возникнуть всеми признанное временное правительство. На сторону нового порядка стали все армии, сражающиеся на фронте; ему подчинилась, радостно и беспрекословно, вся страна, до самых отдаленных ее пределов. Не нашлось приверженцев низвергнутого режима даже в среде царской фамилии, еще до начала восстания, как мы узнаем теперь, переставшей чувствовать себя солидарною с своим главою. Это — очень характерная дополнительная черта к той картине, которую представляла старая власть накануне своей смерти.
Наша февральская революция невольно заставляет вспомнить о другой, совершившейся шестьдесят девять лет тому назад. Престол Людовика-Филиппа пал с такою же быстротою, как и престол Николая II; легко и беспрепятственно образовалось временное правительство, которому немедленно и беспрекословно подчинилась вся страна. Но за этим внешним сходством скрывается глубокое внутреннее различие. Июльское правительство, особенно в последние годы своего существования, не стояло высоко в общественном мнении, но не достигало последних ступеней падения. Ни о каких «темных силах», гнездящихся около трона, не было речи. Министры, лично, за немногими исключениями, безупречные в своей частной жизни, выдвинутые не подозрительною протекциею, а долгим трудом или солидными, иногда блестящими дарованиями, могли считать себя не нарушителями, а охранителями законности. На их стороне стояло большинство обеих палат, стояла так называемая легальная страна — стояло, следовательно, узко понимаемое, устарелое, практически непригодное, но формально бесспорное право. Поддержка, которую они находили в печати, далеко не вся была ими куплена. Как ни обилен скандалами был год, предшествовавший революции, они не могли создать такой атмосферы, какою много лет до взрыва вынуждено было дышать русское общество. Не было ни ссылок и высылок без суда, не было переполнения тюрем политическими заключенными; не было никаких вне-легальных средств давления на печать, в которой были представлены все направления. Франция, по известному выражению Ла