Но все же из «предпарламента» ничего не может выйти. Опыт пресловутой «исторической» ночи с 21 на 22 июля, да и опыт Московского совещания - достаточные тому доказательства. Представим себе только на минуту, что оба эти собрания продолжались бы не день, не три-четыре дня, а недели и месяцы. Во что бы они превратились?
Формы представительных собраний не случайны. Они не могут быть импровизированы. Собрание без решающего голоса неизбежно обречено превратиться в говорильню. А если есть сейчас несомненный, роковой, пагубный бич - это политическая словесность, фабрика резолюций.
Мы изверились в слова. Они перестали пробуждать в нас надежды. Они даже перестали пугать. И, конечно, они не приблизят ни на один час оздоровление и спасение родины.
Речь. 1917, 14 (27) сентября. № 216 (3958).
Кливанский С. А. ЧЕСТНАЯ КОАЛИЦИЯ НА ДЕЛОВОЙ ПРОГРАММЕ
Первый день Демократического совещания, давший в речах докладчиков обычную картину абстрактно-политического мышления руководящих кругов революционной демократии, принес и свой практический результат. Совещание вплотную подведено к практически-политическому разрешению вопроса о коалиции.
В речах Церетели, Чернова, как ни расходились они в отношении к элементам, с которыми нужно и можно коалировать, звучал одинаковый основной мотив о необходимости для демократии сначала выработать свою деловую программу на ближайшее время до Учредительного собрания.
Совершенно правильно и естественно, что демократия должна сойти с заоблачных высот, где так легко оперировать пустыми фразами, и очутившись на грешной российской земле в лето от Рождества Христова 1917, в месяце революции седьмом, отдать себе отчет, что нужно и что можно делать в ближайшие два месяца.
Тогда сразу поблекнет большевистская демагогия и станет перед нами во всей своей пустоте, как выступала она уже в речи Каменева.
Каменев провел грань не только между буржуазией и партией пролетариата, но и между большевиками и демократией.
И это грань выдвинута не той или иной оценкой буржуазии в данный момент, не тем или иным отношением к интересам рабочего класса, а той программой, которую себе ставят теперь, как ставили с первого дня, большевики.
Стремясь лишить капитал возможности существовать, они, естественно, не могут рассчитывать на сотрудничество буржуазии, но столь же естественно отметаются демократией, которая ясно видит в мелькающей перед массами утопией социализма реальность анархии.
Что, кроме элементов утопии и анархии, содержит в себе боевой «практический» лозунг большевиков о рабочем контроле над производством?
Своеобразный реализм заключается здесь лишь в двойном демагогическом расчете «социал-демократической» партии на социалистические и демократические инстинкты массы.
Станут ли сами большевики серьезно не перед темными массами в цирке «Модерн», а перед страной, при свете рампы Александринского театра защищать эту идею как пункт деловой программы, способной в ближайшие месяцы облегчить экономическую разруху?
Можно ли отрицать, что другой пункт их программы о немедленной конфискации помещичьих земель за две недели до Учредительного собрания, не имея никакого практического значения в смысле улучшения продовольственного кризиса городов, ничего, кроме безумного роста в деревне анархии на почве дележа земли, не вызовет?
Разве программа объявления Россией условий мира хоть на день приблизит демократический мир?
Демагогически маня массы иллюзией мира, не несет ли этот лозунг мира за счет России.
В первый день совещания бой на почве деловой платформы не был дан, и мы надеемся, что сегодняшнее заседание нам эту картину явит.
Демократическое совещание тогда будет в состоянии провести ясную и реальную грань между демократией и большевизмом и покажет стране демагогов во всем их неприкрашенном виде.
Исходя из трезвого учета мрачной действительности, совещание должно будет остановиться на такой платформе, которая повелительно диктуется всякому, кто хочет приложить руку к спасению страны.
Эти задачи элементарно просты и сводятся примерно к обороне страны, к снабжению армии и городов продовольствием, к обеспечению минимальной защиты неприкосновенности личности и имущества и к созыву Учредительного собрания в назначенный срок. Эта программа дает огромный простор для демагогической борьбы. Она не обещает ничего массам, но кто же не согласится с тем, что, если бы Временному правительству удалось хоть как-нибудь справиться в течение ближайших двух месяцев с намеченными задачами, оно спасло бы революцию и страну.
Может ли демократия на ближайшие дни месяца выдвинуть более широкую программу специально в том отношении, чтобы обещать массам какие-нибудь блага?
Если нет, то нельзя будет отрицать, что шестимесячное развитие революции в обстановке мировой войны, на четвертом ее году до того объективно сузило возможности, что при всем желании нельзя сделать реальную деловую программу демократии неприемлемой для цензовой Руси.
Но, может быть, противоречие до того глубокое, что исключает возможности сотрудничества, вскроется при определении методов осуществления программы?
В вопросе о восстановлении боеспособности армии демократия после долгих и мучительных исканий стоит ныне на позиции, которая не может быть отвергнута элементами цензовой Руси, трезво учитывающими положение.
После произведенной чистки командного состава, демократия может со спокойным сердцем работать над созданием дружной объединенной деятельности организаций, комиссаров и командного состава.
Демократия кровно заинтересована в беспощадной борьбе со всякими проявлениями анархии, самосудов и погромов, и демократия не может не оказать всей своей поддержки делу создания сильной общественной и правительственной власти в центре и на местах.
Здесь ли вскрывается противоречие между цензовой и демократической Русью?
Может ли демократия в интересах снабжения страны быть против привлечения торгового аппарата под общественным контролем?
Мы не думаем, чтобы соглашение с цензовой Россией со включением кадетов, было ныне объективно невозможно и объективно вредно для дела революции. В этом нас убеждают те условия, которые выставлены московскими общественными деятелями для вхождения в кабинет. Необходимо только помнить, что коалиция предполагает не единомышленников, а два противоположных лагеря, стремящихся к противоположным целям, но сошедшихся на время для строго определенной работы, которая в интересах обеих частей.
Отсутствие иллюзий и сентиментальности - первое условие честной коалиции между классовыми врагами.
День. 1917, 16 сентября. № 165.
Миров В. (Иков В.К.) КООПЕРАЦИЯ НА СОВЕЩАНИИ (НА КООПЕРАТИВНОМ СЪЕЗДЕ)
В тревожные дни, в исключительный по своей трагичности момент собрался чрезвычайный кооперативный съезд в Москве.
Съезд должен был ответить, идти или не идти кооперации на Демократическое совещание?
И решая этот частный вопрос, съезд силой вещей давал решение другой, более важной проблеме: должна ли кооперация стать на путь политической борьбы? Должна ли она бросить на чашку весов всю мощь своей организованности и единства?
Ясно, почему положительный ответ вызывал серьезные опасения, почему в глубоком раздумье и нерешительности останавливались перед этим логически неизбежным ответом многие делегаты.
Ведь до сих пор путь кооперации был весьма далек от треволнений политической жизни. В годы царского гнета кооперация волей-неволей являлась центром открытой общественной и ео ipso политической борьбы, поскольку всякая иная коллективная работа натыкалась на непреодолимые препятствия. Огромная хозяйственная роль кооперации, важность ее функций в производительном процессе служили своего рода щитом, прикрывающим кооперацию от ударов самодержавия.
Но по основным заданиям своим, по самому смыслу своего назначения кооперация далека от политики, и чем нейтральнее линия ее поведения, тем прочнее ее дело.
И возникало опасение, что вмешательство кооперации в политическую жизнь страны, ее открытое и решительное выступление на новую дорогу, разорвет внутреннее единство кооперативного движения, далеко разведет в стороны различные отряды общей кооперативной семьи.
«Мы не хотим заниматься политикой, но мы должны ею заниматься», - с болью воскликнул на съезде А.М. Беркенгейм. И съезд громом аплодисментов в ответ на эту фразу как бы подчеркнул, что он на свой шаг смотрит как на известную жертву, что свой новый путь он считает дорогой на Голгофу.
Но вместе с тем съезд понял, что иного выбора нет! Ибо в момент катастрофы, надвинувшейся на Россию, никто не смеет сказаться «в нетях».
Никто! Тем более такая огромная организованная сила, как многомиллионная кооперация, больше чем многие иные, могущая претендовать на представительство интересов демократических масс. Ибо органическая неразрывная связь с народом создавалась десятилетиями упорной, медленной, неустанной работы. И, во всяком случае, всегда эта самая прочная организационная ячейка, выдвинутая не минутным настроением среды, а могучими и глубокими интересами массы.
И кооперация сказала свое слово. Она выступила как сила государственная, для которой исходным пунктом в деле политического творчества является признание необходимости охраны экономической и политической независимости России как целого.
Отсюда - тот наказ, который единогласно принят съездом, где дана резкая постановка всех наболевших вопросов политического момента и, где с исчерпывающей ясностью намечена линия поведения, единственно приемлемая для демократии, по мнению кооперации.
Это путь безоговорочного, безусловного признания обороны страны и продолжения войны до достижения приемлемого мира.
Это путь всенародного, общенационального строительства государственной власти, - вне которого не мыслимо ни оздоровление народного хозяйства, ни спасение России от разгрома и позора.