Будем же осторожны и не поддадимся всяким Демократическим совещаниям, социалистическим министерствам и властным Советам. Слишком долго народ спал, чтобы, лишь только пробуждаясь, позволить разным «спасителям» его вновь усыпить. Нам теперь нужна главным образом более тесная сплоченность революционных рабочих сил, - через нее станет возможно расширение народной революции; к ней мы должны стремиться, на нее мы должны работать.
Голос Труда. 1917,22 сентября. № 7.
Ган М. (Ганфман М.И.) ИСТОРИЧЕСКОЕ ЗАСЕДАНИЕ
(*Из впечатлений на Демократическом совещании)
Ночь на 21 сентября будет, вероятно, в летописях русской революции названа исторической. Мы ведь так принизили требования к истории, и история принизила свои требования к русскому народу, что явления, которые заслуживали бы, может быть, других обозначений, приходится признавать крупными историческими событиями, могущими влиять на судьбы великой страны.
Я присутствовал на ночном заседании 21 сентября, которое должно было восстановить единство демократии, потерпевшее накануне такой позорный крах, и, увы, веяние духа истории не ощущал, хотя и решался вопрос о власти для России. Хотя демократия творила новое право в виде государственно-правовых институтов, которых не знает ни наука, ни опыт демократии всего мира.
Склонен думать, что не только забронированные «буржуазным миросозерцанием» и научными предрассудками свидетели исторического заседания, но и сами революционные стратеги, нашедшие выход из болота, в котором застряло совещание накануне, едва ли были воодушевлены своим открытием. Едва ли способны были возбудить тот энтузиазм или ту патриотическую тревогу, которые необходимы для действительного, а не мнимого, словесного только объединения.
Прислушиваясь к разговорам и толкам революционного улья, гудевшего еще до заседания в фойе Александринского театра, я мог убедиться, что выход,
найденный Церетели, совсем не приемлется как поворот в сторону государственности, как отказ от узко партийной политики, приведшей демократию к полному распылению. - Нет, «средство» Церетели было встречено ошарашенным революционным обывателем только как удобный тактический прием, только как замазка для того зияющего провала, который обнаружился при голосованиях о коалиции.
Имеются, конечно, и в совещании группы, которые ищут выхода в интересах страны, которые с надеждой смотрят на рецепт Церетели и искренно ждут от него спасения. Но громадное большинство видит в нем способ сохранить партийное «лицо» и выйти из конфуза, совсем не придавая особенно серьезного значения воплощению в жизнь намеченного компромисса. Произошло то, что часто бывает на российских сборищах и собраниях, когда, наговорившись досыта и бесконечно надоев друг другу своей несознательностью и беспомощностью, члены собрания приходят в состояние, свидетельствующее вообще о неспособности собрания разрешить поставленную задачу. Тогда, если кому-нибудь придет в голову счастливая и глубокая идея назначить комиссию из того же собрания для разрешения той же задачи, то такое предложение обыкновенно встречается с чувством глубокого удовлетворения. Никто не решается поставить вопроса, не очутится ли комиссия перед теми же затруднениями, какие были в собрании, будут ли члены комиссии более мудры и психологически свободны, чем само собрание.
Выход, найденный Церетели, по существу сводится к избранию комиссии, которая должна разрешить то, что оказалось не под силу всему демократическому совещанию. Сам Церетели и другие инициаторы компромисса, вероятно, видят в нем не только путь для того, чтобы вывести совещание из глупого положения, но и действительное средство для создания устойчивой власти. Но революционный обыватель, так отличившийся накануне и так горячо приветствовавший вчера ночью Церетели, устраивает овацию не государственному человеку, с определенной программой, а талантливому политическому штукатуру, сумевшему наскоро приготовить нужную для всех партий замазку.
Нужно отдать справедливость автору компромиссного соглашения, психология революционного партийного обывателя была учтена превосходно, и все было сделано для того, чтобы замазка понравилась. Формула была своего рода mixtum compositum: в нее были введены все вещества, могущие успокоительно действовать на партии: для большевиков были приданы такие успокоительные средства, как валерьянка «деятельной внешней политики, направленной на достижение всеобщего мира», для других введены другие соответствующие средства. Но конфликтный вопрос о коалиции, как и подобает при выходе из тупика путем комиссии, так тщательно завуалирован, что комиссия, как и собрание, стоит перед пустым местом...
Допущена возможность коалиции, и опять, для успокоения, предусмотрено обязательное меньшинство цензовых элементов, предусмотрена «процентная норма» для буржуазии в предпарламенте. Психологическое настроение большинства собрания и потребность принять какое-нибудь решение, с ко
торым делегаты все-таки могли бы вернуться на места, обеспечивали быстрое прохождение компромисса.
Заседание, подготовленное всякого рода фракционными и другими сговорами, началось, можно сказать, при предзнаменованиях самых благоприятных. Даже большевики как будто заразились общим настроением, и когда Церетели делал свой доклад, то из лож, откуда так часто за эти пять дней раздавались выкрики, откуда так часто гудел «по-зо-о-р» (для этого выкрика совещание создало своего рода ритуальный мотив) оратор ни разу не был прерван. Но это продолжалось недолго. Выступление Троцкого по мотивам голосования показало, что большевики уже оправились от конфуза или совсем не ощущали его: они решились продолжать свою политическую игру, несмотря на участие в подготовке компромисса. Так, выступление Троцкого свидетельствовало, что перемирие среди демократии весьма непрочно, и что именно успех успокоительной микстуры Церетели создает в большевистских кругах жгучую потребность сейчас же, тут же на месте продемонстрировать тем, кто за стенами Александринского театра прислушивается к их лозунгам, что «предателю» Церетели не удастся «обмануть» пролетариат. В Выборгском районе ни на одну минуту не должны думать, что вожди большевизма могут идти вместе с мелкобуржуазными элементами революционной демократии. Троцкий сохранил в своей речи апарансы: он говорил по существу формулы, он вскрывал внутренние противоречия церетелевской формулы с точки зрения большевизма. Но Каменев, Луначарский и Ногин откровенно приступили к своей задаче, как опытные специалисты по срыванию собраний, и как демагоги, играющие на личных, совершенно недопустимых нападках. Обвинения, предъявленные Церетели этими «вождями» большевизма, этими идейными вдохновителями авангарда русской революции, были отвратительные, были рассчитаны на создание скандала.
И скандал разразился, скандал типично митинговый. В воздухе раздавались ругательства, крики, поднимались кулаки, наливались кровью глаза, лица. Был предъявлен большевистский ультиматум, и совершился исход большевиков, сопровождаемый свистом с одной стороны, ругательствами и угрозами, весьма недвусмысленными угрозами - с другой. Сущность, конечно, была совсем не в том, что большевики сочли себя оскорбленными заявлением Церетели, что при разговорах с ними нужно приводить с собою нотариуса и двух писцов. Это был только повод для выявления тех партийных решений и настроений, которые вообще не могут уложиться в самый гибкий, самый резиновый компромисс, стремящийся к объединению. И с[оциалисты]-р[еволюционеры] левого крыла в более приличной форме тоже нанесли удар этому компромиссу.
Если бы «исход» большевиков был началом создания революционно-демократического блока, способного проникнуться элементарными государственными началами, то исторически скандальное заседание в Александринском театре могло бы приобрести значение если не «объединения» всей демократии, о котором говорил Церетели, то поворотного пункта в процессе превращения революционной обывательщины в истинно демократическую силу. Но, увы, настроения партий и фракций (мы не говорим о кооператорах, к которым большинство относится как к скрытым контрреволюционерам и кадетам) не оправдывает этих надежд.
Когда в перерыве, устроенном по случаю большевистского скандала, я присматривался к настроению небольшевистских групп, то уже увидел, что испуг предыдущего дня, разрешенный компромиссом Церетели, заменяется новым - как бы не порвать окончательно с большевиками. Соответственно этому, в зале и в кулуарах стали циркулировать разного рода страхи. Шепотом стали передавать, кажется, без всякого основания, что часть караула, охранявшего собрание, узнав об исходе большевиков, отправилась в казармы: шепотом же комментировался выклик большевиков, раздавшийся при окончательном голосовании, что пролетариат не участвовал в нем, шепотом говорилось о всевозможных выступлениях. Ощущалось, что большевистская стихия, опирающаяся на низы, влияет на все собрание. Она не отменена, она продолжит свою разрушительную работу и в совещании, и в том предпарламенте, который явится совещанием в малом масштабе, со всеми его особенностями и революционно-обывательскими настроениями.
Речь. 1917,22 сентября (2 октября). № 223 (3965).
Ленин В.И. О ГЕРОЯХ ПОДЛОГА
Кончилось так называемое Демократическое совещание. Слава Богу, еще одна комедия осталась позади. Мы все же таки идем вперед, если в книге судеб нашей революции положено 1 пройти не более как через определенное число комедий.
Чтобы правильно учесть политические итоги Совещания, надо постараться определить его точное классовое значение, вытекающее из объективных фактов.
Дальнейшее разложение правительственных партий эсеров и меньшевиков, явная для всех потеря ими большинства в революционной демократии, шаг вперед в объединении и оголении бонапартизма как г-на Керенского, так и гг. Церетели, Чернова и К° - таково классовое значение Совещания.