ы мало-помалу прекратиться, после чего нормальная, здоровая государственность войдет в свои права. Эти ожидания были жесточайшим образом обмануты.
Вместо того чтобы постепенно сокращаться, анархия с каждым днем разнуздывалась и завоевывала все новые области народной жизни. Естественное состояние человеческого общества в том виде, в каком оно рисовалось государствоведам семнадцатого века - война всех против всех, - стало совершившимся фактом, с которым, в конце концов, стали мириться, к которому привыкли, как привыкают к дурному климату или неизлечимой, хронической болезни. Руководящие деятели русской революции доказали свою органическую неспособность управлять судьбами большого государства. Теперь, кажется, они, или хоть некоторые из них, сами начинают понимать это, но просветление пришло слишком поздно, когда время безвозвратно упущено, и когда ничего уже нельзя поправить.
И потому уже не в шутку, как бывало, а вполне серьезно, с тревогой и болью, приходится говорить о будущем узурпаторе, угадывать его облик в потемках грядущего. И о нем уже говорят давно; одни утешают, другие пугают друг друга фигурою генерала на белом коне.
Месяц тому назад вся Россия пришла в волнение. Думали, что генерал на белом коне уже появился. И действительно, появился сын сибирского казака Лавр Корнилов, как будто породив безначалие и путаницу в умах еще худшие, нежели те, которые господствовали прежде. Теперь многие ждут второго Корнилова. Напрасное ожидание. Новый претендент на ту res nullius, какой нынче является верховная власть в России, будет человек совсем иного пошиба. В противном случае его ждет та же участь.
Нужно признать, что неудача корниловской попытки отнюдь не является случайностью. И это несмотря на то, что внешние объективные условия были, в общем, необычайно благоприятны.
Временное правительство прошлого состава, то правительство, в котором, по словам Керенского, не все министры были надежны даже в смысле простого сохранения военной тайны, ни в ком не возбуждало привязанности и уважения. Советы и комитеты, более сильные и более прочные, нежели центральная власть, умудрились, однако, за короткое время своего господства, внушить такую ненависть к себе со стороны всех политически просвещенных элементов общества, что сам Николай II не мог бы сравняться с ними. Петербургский гарнизон, развращенный бездельем, утративший дисциплину и воинский дух, представлял собою полный нуль в боевом отношении.
Тем не менее Корнилов был побежден, и притом без боя. Очевидно, он субъективно не годился для того дела, которое задумал.
И впрямь, дело это такого рода, что трудно выполнить его чистыми руками. А к генералу Корнилову никакая грязь не пристала. В этом вынуждены признаться даже его враги. Корнилов не был ни проницательным политиком, ни беззастенчивым честолюбцем. Это был прямодушный и твердый солдат, дошедший до отчаяния вследствие двуличия, нерешительности и безволия, господствовавших в рядах той власти, которая возложила на него страшную ответственность верховного командования. Он прибегнул к государственному перевороту, как другие прибегают к самоубийству. Но даже в качестве бунтовщика он действовал открыто и честно. Ни одной капли демагогии или шарлатанства нельзя открыть в его мятежных воззваниях к войскам и к народу.
Можно считать исторически установленным, что внутренняя сила и идейная напряженность всякой революции соразмерны величию и героизму того лица, которое полагает конец данной революции. Действие здесь равно противодействию. Так, после пуританской революции в Англии пришел Кромвель; после якобинской великой революции появился Наполеон. Но уже парижская революция сорок восьмого года выдвинула лишь Людовика Бонапарта. А после восстания турок против Абдул-Гамида на поверхность всплыла опереточная фигура Энвер-Бея.
Энвер-Бея в русском мундире должно ожидать теперь и нам. Все мартовские эсеры падут перед ним ниц, как перед богом. Многие большевики с радостью примут места исправников, приставов и начальников охранных отделений. В палачах тоже не будет недостатка - тому порукой Выборг, Кронштадт и Гельсингфорс. А измученная, истерзанная страна, изверившаяся во всех громких словах, потому что их слишком часто повторяли перед нею, жаждущая спокойствия и мира извне и внутри, мира во что бы то ни стало и какой угодной ценою, провозгласит Энвера Наполеоном. Разница между ними скажется лишь в том, что Наполеон был героем победоносных войн, Энвер же окажется героем удачной и, если так можно выразиться, победоносной демобилизации. Спасибо ему и за это.
Во всяком случае, в высшей степени вероятным представляется следующее: наш Энвер будет излюбленным человеком Советов. При их помощи он сделает начальные шаги к возвышению. Некоторое время они будут противопоставлять его всем своим бывшим кумирам. А затем, когда наступит подходящий момент, он решительно и быстро покончит с ними, утвердив на их развалинах основы своей единоличной власти.
Речь. 1917,29 сентября (12 октября). № 229 (3971).
Петрищев А.Б. О РАЗОЧАРОВАНИЯХ И РАСПАДЕ
Наивные восторги первых послереволюционных дней сменились жестокими, хотя также несколько наивными, разочарованиями. Широкие обывательские круги уже не говорят о великой русской революции, - она кажется им «бессмысленным русским бунтом».
И, пожалуй, не только обыватели стали склонны к этому выводу. Разочаровалась публика и в самом русском народе. Это совсем не великий народ, каким его еще недавно называли, а пошехонцы, головотяпы, глуповцы, дикари, звери, «бунтующие рабы, недостойные свободы», славянский навоз, годный лишь для удобрения немецких полей... Один из сотрудников «Нового Времени» не постеснялся печатно заявить, что он стыдится своей принадлежности к дикому и варварскому народу... Разочаровались многие российские люди и в интеллигенции. Это уже не героическая русская интеллигенция, а бездарные фантазеры...
Нельзя сказать, что такое разочарование оригинально и беспримерно. Не оригинальны и не беспримерны прежде всего жалобы на бездарность интеллигенции, на полное отсутствие выдающихся людей. Достаточно небольшой цитаты, чтобы в этом убедиться. «Существует мнение, - читаем, например, у Олара в его “Политической истории Французской революции”, - что поколение, совершившее в промежуток времени с 1789 по 1799 г. столь великие и ужасные дела, было поколением гигантов... Это не более как ретроспективная иллюзия. В 1798 году, в эпоху этих воображаемых гигантов Ролан писала в своих мемуарах: “Франция как бы обнищала людьми; недостаток их в эту революцию поистине изумителен, кругом почти только одни пигмеи...” Это -противоположная пессимистическая иллюзия, игрушкою которой обыкновенно оказываются современники»...
Сейчас мы живем в эпоху великих и ужасных дел. Поколение, совершающее их, может быть названо поколением двух революций (пятого и семнадцатого годов). Быть может, впоследствии наши потомки впадут в ретроспективную ошибку и сочтут нынешнее поколение поколением гигантов. Современники же склонные говорить:
- События велики, ужасны, а люди ничтожны, бездарны, пигмеи...
Можно подумать, что нынешнее поколение интеллигенции не так уж бездарно. Вероятно, оно не выше и не ниже среднего.
Тоже, разумеется, надо сказать и о народе... Легко представить, с каким ужасом французские образованные люди 1798 г. слушали крики голодной бунтующей толпы во время одного из острых продовольственных кризисов:
- Дайте нам такого короля, каким был Робеспьер.
С таким же приблизительно ужасом московская газета с[оциалистов]-р[еволюционеров] «Земля и Воля» пишет (20. IX):
«Горячий революционер, убеждая депутацию солдат не пользоваться раньше времени слухами о демобилизации старших возрастов и не делать самочинных выделений, получит в ответ на свое сравнение старых и новых порядков такую реплику: “Да нам все одно, что царь, что Керенский...”».
Французской толпе Робеспьер казался королем... Современная нам русская толпа говорила в первые дни революции: «Теперь у нас вместо царя Родзянко», потом вместо царя стал Львов, потом вместо царя стал Керенский... Черносотенные прокламации идут дальше, в них пишется: «Променяли немца Николая на жида Керенского...» И хоть Керенский не еврей, но приведенная фраза о замене немца евреем пользуется в народных низах большим успехом, и ее говорят с большой горечью и разочарованием...
Темные люди... Дикие суждения... Ниже мы увидим, однако, что здесь не только темнота и дикость. А поскольку тут есть и темнота, - она тоже не беспримерна. И народ русский в 1917 г., конечно, такой же народ, как и французский в 1789-1799 гг. Обыкновенный народ, - не выше и не ниже среднего. Для суждений же о его культурной высоте и культурной отсталости есть ведь некоторые объективные данные. События показали, что народ русский достиг культурной высоты, достаточной для того, чтобы самодержавие стало нетерпимым и невозможным. Он накопил силы, без которых было бы невозможно свергнуть иго царизма. Но эти силы и количественно, и качественно могли достигнуть лишь той высоты, какая вообще была возможна при режиме самодержавия и несмотря на режим самодержавия. Есть пределы, за которые перешагнуть физически нельзя. И эти пределы полагались условиями государственного строя, закрывавшими дорогу к культурному и экономическому развитию. Силы, достаточные чтобы смести преграду, повторяю, накоплены. Но они, конечно, не таковы. Чтобы сейчас же, немедленно же взобраться на социалистические или почти социалистические высоты, каких хотелось бы известной части интеллигенции.
Есть некоторая положительная сторона во всеобщем и остром недовольстве тем развалом, который наблюдается у нас во время революции и который дает основание бранить революцию, как «дикий бессмысленный бунт». Это -признак тревоги, беспокойства, гражданской боли за судьбы государства, необходимые для героических жертв. Вдумчивый наблюдатель, пожалуй, найдет нынешнее недовольство более ценным психологически фактором, чем легкомысленные восторги первых дней и недель, когда говорили: