Без этой комиссии не обойтись. Без нее мы не узнаем всей правды по делу Малиновского. В создании ее заинтересованы все, кто эту правду хочет знать, кто дорожит честью партии.
Рабочая Газета. 1917, 19 июня. № 85.
* * *
В Чрезвычайной следственной комиссии по делу Малиновского допрошены, между прочим, в качестве свидетелей двое из судей этого провокатора, вынесших ему в 1914 г. оправдательный приговор, Ленин и Зиновьев. Из их показаний пока опубликовано очень мало, только отдельные обрывки. Поэтому будет еще преждевременно пытаться давать полную картину взаимоотношений Малиновского и большевистского центра под углом зрения представителей последнего.
Однако на одном моменте показаний Н. Ленина мы не можем не остановить внимания читателей: слишком яркий свет бросает оно на поведение этого вождя большевизма, так упорно, так настойчиво боровшегося против мысли о возможности существовании предателей в рядах его ближайших сподвижников.
- Я не верил, - заявляет теперь Ленин, объясняя малопонятное для свежего человека отсутствие с его стороны критического отношения к Малиновскому во время пресловутого суда над последним, - в провокаторство здесь потому, что будь Малиновский провокатор, от этого охранка не выиграла бы так, как выиграла наша партия от «Правды» и легального аппарата. («Вестн[ик] Врем[енного] Прав[ительства] от 16 июня.)
Это очень ценное признание, и оно весьма характерно для Н. Ленина и тех, кто с ним. Из него мы узнаем, что, когда встал вопрос о провокаторстве Малиновского (кстати, по нашему мнению, необходимо точно установить, когда дошли до большевистского центра первые слухи о предательстве Малиновского), Ленин, отвергая подозрения, исходил преимущественно из общего соображения о выгодности работы Малиновского для «нашей партии» Н. Ленина.
Конечно, он разбирал и улики. Но разбирал их под определенным углом зрения, мешавшим ему понять их вескость; эта предвзятость вела даже к тому, что он порой отклонял возможность разобрать улики, выслушать показания свидетелей (весь пресловутый суд над Малиновским прошел без выслушивания свидетелей, - по крайней мере, это верно по отношению к свидетелям-меньшевикам).
Ленин рассуждал просто и убедительно, со своей точки зрения. Он доказывал, б[ыть] м[ожет], путем излюбленных статистических выкладок, что работа
Малиновского для партии большевиков выгодна. Столько-то денег собрано на «Правду». Столько-то собраний проведено, резолюций вынесено и т. д. «Наша» партия растет. «Наша» газета крепнет. «Наши» берут верх... Разве не ясно, что Деп[артамен]ту пол[иции] невыгодно держать своим агентом одну из главных движущих сил этого успеха - Малиновского?
Не трудно заметить, что это тот же самый ход мыслей, который заставлял эсеровских центровиков и боевиков не верить в предательство Азефа. Вспомним доводы тех: Азеф, организовавший казнь Плеве, Сергея Александровича и др., готовивший казнь Николая II, знавший так много нераскрытых партийных тайн, не мог быть провокатором, так как его работа была выгодна не полиции, а - революции. Это общее соображение заставляло эсеров с негодованием отбрасывать все улики и все указания на провокацию Азефа. И все же... Азеф оказался провокатором.
После Азефа повторение подобного ослепления казалось невозможным. Но оно было повторено, - повторено теми, кто теперь заявляет, что дело Азефа их научило ничему не удивляться. И притом повторено в более грубой форме: с[оциалисты]-р[еволюционеры] все время рассуждали, формально исходя из интересов революции. Деятельность Азефа они считали полезной для революция. А потому не верили в его службу полиции. Тут было ошибочное представление о роли террора в революц[ионном] движении; нежелание допустить возможность авантюризма в среде известных руководителей Департ[амента] полиции и т. д., но не было формальной погрешности против логики.
У Ленина есть именно такая погрешность, логический скачок.
Для того чтобы не верить предательству Малиновского, он должен был интересы революции отождествить с интересами своей партии. Работа Малиновского выгодна «нашей партии», - значит, она выгодна для революции. Ленину, по-видимому, даже не приходила в голову мысль, что именно для борьбы с революцией Деп[артамен]ту пол[иции] на известной стадии и до известных пределов может быть выгодно покровительствовать определенной революционной партии.
Между тем положение было именно таково. Деп[артамен]т пол[иции] считал для себя выгодным покровительствовать в известных пределах партии, к которой принадлежал Малиновский. И мы знаем, почему он считал это выгодным: потому, что считал полезным для дела борьбы с революцией раскалывать рабочее движение. Тот факт, что раскол с этой стороны велся во имя формально более революц[ионной] тактики, дела не менял: практика русского и европейского политического сыска показывает, что полиция не боится ни крайних слов, ни крайних жестов, хотя бы даже с бомбами, если это ведет к дроблению фронта идущих в борьбу революционных масс.
И надо было быть действительно узким, ослепленным фанатиком своей группки, чтобы не допускать самой возможности предательства данного лица, потому что это лицо выгодно для этой группки.
Таким, мы это знаем теперь из его собственных показаний, - был Н. Ленин. За успехами «Правды» он не видел распыления революционного движения, не видел, что та революционная сила, которая должна была рвать крышку с котла со свистом, выходила в щели и отдушины фракционной борьбы.
Белецкий - директор Департ[амента] полиции - иначе оценивал «ситуацию». Тоже не Бог весть какой дальнозоркий, он мечтал, натравив одну часть рабочих против другой, расколов силы революции, надолго отбросить революционное движение назад.
Конечно, он ошибся в расчетах. Верно учтя роль раскола для того момента, когда его так усердно и единодушно, хотя и во имя разных целей, проводили Ленин и Виссарионов, руководители Малиновского из Деп[артамента] полиции забыли, что имеют дело с массовым движением, которое перешагнет через все ошибки и промахи. Вожди могут ошибаться, сбиваться с пути, - рабочий же класс, поскольку он выходит на арену как масса, найдет рано или поздно правильный путь.
И, действительно, партия тех лет показала, как рабочее движение перерастало раскольническую тактику, как борьба со старым строем все больше и больше оттирала борьбу фракций.
Война не дала нам увидеть итогов той волны движения, которая связана с периодом предательства Малиновского, мы не знаем поэтому, к чему она привела бы. Но мы видели, как она в своем ходе смела жалкие потуги Белецких и Малиновских. Не Джунковский, не Родзянко прогнали Малиновского из Гос[ударственной] думы, - его изгнал рабочий класс своей революц[ионной] борьбой, показавший бессмысленность полицейских мечтаний руками провокатора, хотя бы самого крупного, надеть узду на стихию массового движения. И не случайно, что изгнание Малиновского связано с моментом апрельской обструкции - обструкции, заставившей весь пролетариат столицы, без различия фракций, сплотиться вокруг с.-д. депутатов, объединившихся для обструкции, несмотря на раскол. Стоило ли Джунковскому держать Малиновского, если раскол был бессилен помешать пролетариату вместе идти и вместе бить - и больно бить, - когда это нужно для дела революции?
Белецкие играли с огнем и обожглись. Они, конечно, жалки и смешны. Но вся эта история, весь этот эпос провокации - не смешны. Мы должны изучать его и на ошибках и преступлениях прошлого учиться побеждать в будущем...
P.S. «Правда» в ответ на наши настойчивые указания о необходимости расследования дела о провокации Малиновского с его общественно-политической стороны пытается прибегнуть к тому самому приему, который ей удался в 1914 году и, б[ыть] м[ожет], благодаря которому Малиновский не был разоблачен еще тогда. В ответ на наше указание о необходимости расследования фактов, она отвечает требованием предъявить определенные обвинения к лицам. Надеемся, что теперь, после опыта 1914 года, этот прием заранее осужден на неудачу. Следствие необходимо, оно будет, и уж оно установит, виновен ли кто персонально и насколько.
Рабочая Газета. 1917,22 июня. № 87.
Троцкий Л.Д. НАСТУПЛЕНИЕ И НАСТУПЛЕНЦЫ
Наступление началось. Продолжается ли оно? Продолжится ли? Об этом мы в настоящую минуту ничего не знаем. Но оно началось, - как раз в день манифестации петроградских рабочих и солдат против политики наступления - и министры-социалисты получили возможность к концу Всероссийского съезда «под занавес» возвестить о «поворотном моменте» в русской революции.
Насколько наступление было подготовлено с материальной стороны, мы не знаем. С духовной стороны оно было подготовлено резолюцией съезда Советов о войне. И в этой резолюции вся фальшь и двойственность позиции партий правительственного социализма нашла свое законченное выражение. По существу, дело шло о том, чтобы дать г. Керенскому право сказать солдатам: «Приказываю вам - вперед!» Своей резолюцией меньшевики и эсеры заранее и полностью освящали страшные жертвы, связанные с наступлением. Но кто требует от народа таких жертв, тот должен говорить решительным, твердым, ясным языком. Ничего подобного нет в резолюции съезда. Она уклончива в своем пацифистском многословии, которое служит ей только для того, чтоб прикрыть свой «наступательный» конец; но именно этот конец и только он имел реальное значение, ибо дал возможность Керенскому провозгласить на его эсеровски-министерско-театральном языке: «Приказываю вам - вперед!» Армия пошла вперед после каких-то внутренних трений, о которых упоминают официальные сообщения. Что это за трения, каковы их размеры и острота, мы не знаем. Но зато мы твердо знаем, что Временное правительство сделало все, что было в силах его, для того, чтобы подготовить эти трения, расширить и углубить их. Оно поставило - в форме бессильной лицемерно-дипломатической риторики - вопрос о целях войны и пересмотре старых договоров; этим оно окончательно подкопало веру солдат в те старые цели, сражаться за которые они призваны теперь именем так называемой «революционной демократии». И если - после трехлетнего опыта войны и четырехмесячного опыта революции - не все солдаты окажутся убежденными уклончиво-осторожной резолюцией съезда или дешевым ораторским фанфаронством полусоциалистических полуминистров, у благочестивой печати всегда остается в распоряжении испытанно