е средство: призвать «общество» к крестовому походу против революционных социалистов вообще и большевиков в особенности.
«Наступление было продиктовано необходимостью, - объяснял самый кинтальский из министров г. Чернов. - Русская армия не могла пассивно дожидаться наступления Гинденбурга». Правда, авторитеты разъясняли нам в течение этих трех лет не раз, что при траншейной войне оборона дает несравненно больше шансов, чем наступление. Правда, на французским фронте мы наблюдали - без всякого ущерба для армии - застой в течение долгого ряда месяцев. Но все равно: допустим, что г. Чернов прав. Что это значило бы? Только то, что из политики Временного правительства - политики хозяйственной, политической и дипломатической прострации - выход один: стратегическое наступление. Но то, что является объективной «необходимостью» для буржуазного правительства вместе с его полусоциалистическими полуминистрами, вовсе еще не является политической необходимостью для действительно революционной демократии. Она не могла брать и не взяла на себя ответственности за наступление 18 июня.
Г-н Церетели, политическая ограниченность которого делает его наиболее способным к прямолинейности, заявил на съезде Советов, что наступление является могущественным ударом империализму русскому, союзному и германскому, и в качестве такового должно приветствоваться всеми интернационалистами, в том числе и немецкими. Этот «государственный человек» консервативного мещанства и не подозревал, по-видимому, что повторял только пошлые фразы, которые были в ходу на политическом рынке Франции в первую эпоху войны. Когда ренегат Бриан утверждал, что солдаты Франции борются за свободу и демократию, мы спрашивали: каким же образом они делают это рука об руку с армией царя? И когда «циммервальдец» Церетели сообщает, что русские войска борются против... империализма, мы спрашиваем: каким же образом они делают это рука об руку с империалистическими правительствами Англии, Америки, Италии и Франции? Во всяком случае Ллойд-Джордж, Рибо, Вильсон, которых до сих пор никто не считал заклятыми врагами империализма, горячо приветствовали русское наступление, отнюдь не догадываясь, что оно направлено... против них. Вся русская реакция -нововременцы, «республиканский центр», разные черносотенные «лиги», кадетская пресса - откровенно приветствовали «антиимпериалистическое» наступление как начало конца революции. Патриотические манифестации, те самые, что избивали социалистов, несли перед собою трехцветные знамена с прикрепленным к ним портретом Керенского. Что это: недоразумение? И вражда петроградского авангарда революции к политике Керенского - тоже недоразумение? Не проще ли сказать, что недоразумением является революционная фразеология полусоциалистических полуминистров, которые на деле служат чужим целям.
Наступление ли было приурочено к демонстрации, или же демонстрация была сознательно назначена Советом на день ожидавшегося наступления -все равно: связь стратегии ген. Брусилова с внутренней стратегией Львова -Церетели слишком ясна. И здесь тоже нет ничего оригинального. Только недавно, например, после массовых антимилитаристских первомайских манифестаций в Милане и других местах итальянское правительство ощутило острую потребность в наступлении. Вот как об этом рассказывает корреспондент «Новой Жизни»:
«Немедленно после миланских демонстраций пришли в движение интервентистские (оборонческие или, вернее, “наступленские”) группы, потребовавшие политики “сильной власти” по отношению к внутренним врагам. Одновременно Биссолати (итальянский Церетели-Керенский) отправился на фронт, и через некоторое время началось наступление в большом стиле: надо было победой “поднять дух”. Победу приурочили ко 2-й годовщине войны, но фейерверк быстро потух: австрийские контратаки почти свели на нет стоившие огромных жертв завоевания».
Мы еще ничего не знаем об австро-германских контратаках на нашем фронте, как ничего не знаем о дальнейшей судьбе брусиловского наступления. Но для нас уже и сейчас несомненно, что революционное «наступленчество» будет самой короткой главой в истории иллюзий русских народных масс и, прежде всего, самой армии. Наступление поставило все вопросы ребром. Мы не боимся того ответа, какой дадут на них рабочие и с ними вместе армия.
Вперед. 1917, 11 июля (28 июня). № 5. С. 1-2.
Семковский С.Ю. НАСТУПЛЕНИЕ ИЛИ ПЕРЕМИРИЕ
Борьба за мир, большевики и оборонцы
Грозно растет всеобщая разруха и подтачивает революцию. Разруху питает война. Все видят, что вне скорого мира нет спасения революции. Но все также видят, что дело мира почему-то не удается сдвинуть с мертвой точки. Три с половиной месяца прошло с победы революции, а мир все так же за горами. Крики о наступлении начинают уже заглушать самые разговоры о мире. И, чего доброго, мы скоро будем готовиться к новой зимней кампании, а в утешение нам будут говорить, что это уже зато «последняя кампания» - совсем так, как утешали нас прошлым летом и позапрошлым.
В сущности, это печальное положение признают и сами оборонцы. На Всероссийском съезде Советов раб[очих] и солд[атских] деп[утатов] они заявили устами одного из своих вождей: «Карта, которую мы поставили на пробуждение революции на Западе, была бита». Но битой ведь оказалась и та вторая карта, которую оборонцы поставили на дипломатические переговоры с союзниками. И есть прямая опасность - все это чувствуют, - что и третья, и последняя карта, поставленная теперь на международную конференцию в Стокгольме, может так же скоро оказаться битой.
Надо прямо сказать: ни к чему иному, как только к битым картам, и не могла привести борьба за мир, как она велась до сих пор революционной Россией. Собственно говоря, настоящей борьбы за мир у нас вовсе не было. У большевиков она была поглощена борьбой за захват власти. Более того, большевики выставляют непременным условием мира не просто отказ от новых захватов в этой войне, но и отмену всех когда-либо, на протяжении веков, произведенных захватов в прежних войнах. А заключение такого мира, ясное дело, станет возможным лишь после того, как власть во всех странах перейдет к пролетариату. Так большевики борьбу за мир попросту потопили в общем лозунге социализма и оттеснили на задний план пред борьбой за захват власти. Для них основная задача момента не прекращение войны, а превращение ее в войну пролетарски-освободительную, которая понесет - на остриях штыков - свободу и социализм всем народам. Не мир, стало быть, а революционная война.
Но еще меньше действительную борьбу за мир вели оборонцы. Лучшие из них проводят «двуединую тактику», то есть левой рукой работают над воссозданием Интернационала, а правой, более сильной рукой сами тут же вытаскивают камень за камнем из здания, которое строят. И при этом удивляются, что тактика их приводит к топтанию на месте, что она совершенно бессильна двинуть вперед дело борьбы за мир.
Стратегия и политика
Что означает на деле «двуединая тактика» революционного оборончества, показал наглядно тот факт, что она уперлась теперь в лозунг наступления. Наступление - как раз в тот момент, когда союзные империалисты нагло отвергли предложение революционной России отказаться от захватных целей войны. Наступление - как раз в тот момент, когда лозунг этот начертали на своем щите и третьеиюньская Дума, и казачий съезд, и вся организуемая при поддержке союзников либеральная контрреволюция, и все возрождающиеся под республиканским соусом черносотенные организации.
Контрреволюция справедливо видит в затягивании войны лучшее средство захлестнуть мертвую петлю на шее революции. Контрреволюционерам будет даже на руку, если «немедленное наступление» приведет к кровавому поражению. Ибо поражение одним ударом подорвало бы доверие к демократии и революции. Оно вызвало бы жажду мести и тот угар воинствующего национализма, при котором Родзянки, Гучковы, Милюковы и Колчаки могли бы снова стать вождями народа. И уже, во всяком случае, чем бы ни кончилось наступление, оно подорвало бы во всех странах борьбу пролетариата за мир, оно моральным авторитетом русской революции поддержало бы союзных империалистов в глазах их собственных народов, оно опасностью нашествия отбросило бы немецких и австрийских рабочих обратно к союзу со своими империалистами.
Вполне в порядке вещей, что контрреволюционеры, кровно заинтересованные в затягивании войны, требуют наступления, чтобы положить конец «позорным разговорам о мире». Но как могли вожди революции выставить этот враждебный миру лозунг наступления?
Когда Керенскому поставили в Совете этот вопрос, он попытался просто заткнуть рот критикам ссылкой на стратегию. Вопрос о наступлении есть, мол, не политический, а стратегический. А ежели стратегический, то и рассуждать нечего: генералы рассудят. И с легкой руки Керенского Всероссийский съезд Советов также укрылся в своей резолюции за формулу «стратегического наступления».
Да, когда стратеги отдадут армии приказ о наступлении, солдатам будет, конечно, поздно разбираться в том, правильный это лозунг или нет. Но именно поэтому революционная армия и вся страна вправе заранее выяснить вопрос о наступлении со всех сторон, не давая ничем затуманить его.
И прежде всего, чтобы устранить все нарочитые недоговоренности, мы должны спросить: о какой стратегии идет речь при решении вопроса о наступлении? О стратегии русского фронта или о стратегии «единого фронта» с союзниками, которые требуют настойчиво, чтобы русская армия во имя союза и договоров перешла сейчас в наступление.
Империалистские правительства Англии, Франции и Италии отказались принять нашу программу мира. Они хотят не мира без аннексий, а продолжения войны «до победы» в захватных целях. Что же, наше наступление должно служить этой грабительской политике союзников, требующих от нас «уплаты по договору»?
И как могут солдаты с воодушевлением идти в наступление, когда у них нет и не может быть уверенности, что их не будут посылать на смерть во имя стратегии «единого фронта», во имя чуждых демократии целей союзников. Пока нет такой уверенности, лозунг наступления вместо того, чтобы организовать армию, лишь пуще дезорганизует и раскалывает ее на наших глазах.