Но писатель Винниченко - не воевода Пальмерстон. И ни он, ни Центральная Украинская Рада взять на себя смелость продиктовать России до Учредительного собрания свою волю относительно будущих границ Украйны не может, ибо это поистине значило бы брать на себя слишком много и обострить национальную рознь везде, где границы эти неопределенны и спорны. И неужели время, подобное настоящему, подходяще для раздувания такой розни?
Есть и еще один пункт в Универсале, чреватый опасными последствиями. «Поэтому мы, Украинская Центральная Рада, приписываем всем организованным гражданам сел и городов и всем украинским общественным управам установить с 1-го сего июля обложение населения податью на народное дело. Необходимо точно и регулярно пересылать эту подать в кассу Украинской Центральной Рады». Подать обязательная для населения, на территории с неопределенными границами! А если недовольные откажутся ее платить? Центральная Украинская Рада - еще не общепризнанная власть, и отказы платить более чем возможны. Но ведь речь идет не о сборе, а о подати, о налоге, отказ от платежа которого равносилен бунту. Значит ли это, что Украинская Центральная Рада объявит неплательщиков бунтовщиками и будет поступать с ними, как с бунтовщиками?
Надо полагать, что нет; надо полагать, что на деле все это будет много скромнее, чем на словах: «пишется так, а произносится иначе». Ну а если на местах иные начнут усердствовать и буквально применять «предписания» Рады? Ведь это будет сигнал к междоусобию и к гражданской войне!
Поистине, сделать это всего за каких-нибудь три месяца до Учредительного собрания, единственно компетентного разрешать столь бесконечно сложные и запутанные вопросы, сделать это в момент, когда вся Россия окружена извне огненными кольцами войны, а внутри минируется подземными силами хозяйственной разрухи, - не значит обнаружить истинный политический смысл и революционно-социалистическое чутье. Это, скорее, акт людей, надевших на глаза шоры и движущихся к одной, стоящей в поле их суженного зрения точке, без оглядки на все окружающее, на всю тяжелую историческую ситуацию переживаемого момента. Это - акт безответственной политики. Это -ленинство в национальном вопросе. Он может бесконечно осложнить и затруднить, само по себе простое и правое, истинно жизненное дело переустройства России на началах децентрализации, автономии, федерализма. Осложнить нетерпеливыми, спазматическими движениями, в которых их инициатор не сам будет владеть диапазоном своего размаха, а сам будет им владеем, когда он будет не господином собственного движения, а невольником их инерции. Это надо понять и соразмерить цели со средствами, намерения с возможными результатами. Ибо, поистине, хаоса и сумятицы в России и так слишком достаточно, для того, чтобы подбавлять его и подбавлять сверх всякой меры.
Дело Народа. 1917, 15 июня. № 75.
Винниченко В.К. БРАТАННЯ ЧИ ПРОСТО ВЖЕ БРАТЕРСТВО?
Було братання місячної хорошої ночі. Дійсно, було братання. Темні, давні сили роз’єднали демократію Київа (та, може, й цілої України) на два табори, і з кожним днем роз’єднання ставало дужчим, а боротьба гострішою.
Нарешті схаменулись: занадто вже гострою, занадто шкодливою для справи всякої (демократії стала та боротьба). І люди, серйозно, щиро занепокоєні тим, зупинились і озирнулись круг себе: чи не можна знайти инших способів залагоження непорозумінь, ніж гризня та ворожнеча?
І, розуміється, зразу знайшли: треба зійтися, мирно простягти одне одному руку й одверто, щиро вияснити, через що та боротьба, чи потрібна вона, чи не можна якось инакше, достойніше, користніше для всіх улаштувати спільне життя.
Зійшлися, простягли руки, дещо, справді, вияснили. А особливо вияснили те, що справжні демократи завжди мають змогу знайти спільну мову, знайти достойні Демократії форми відносин.
І це, очевидно, найбільше радувало майже всіх, найбільше хвилювало й зворушувало тої милої, чудової ночі на Дніпрі.
Але дивна річ: серед всього київського громадянства знайшлось тільки дві групи людей, яких те братання не схвилювало (а, може, й схвилювало, та зовсім инакше), це - «Кіевлянинъ» і... «Кіевская Мысль».
Щодо «Кіевлянина», то, розуміється, тут нічого дивного немає. Це просто шакал. Він навіть не був серед людей тої ночі. Він боязко, злісно блукав оддалік і ждав, коли розійдуться люди з бенкету, щоб кинутись на місце їхнього братання і поживитись чим-небудь після них. Це істота, здавна відома тим, що перед дужими пада на спину, скавучить, угинається; а там, де не боїться, стає надзвичайно нахабною, задиракуватою, навіть небезпечною. Така вдача всякого шакала.
Але з «Кіевской Мысли» трохи дивно. Як ні як, а вона все ж таки зачисляє себе до представників людей, демократії, її могло би теж схвилювати таке хороше явище, яке було тої ночи. Але не схвилювало. На другому спільному зібранню тільки співробітник ««Кіевской Мысли» виявляв непримиримість, тільки йому те «братання», те бажання знайти людські способи співжиття було (судячи по тону, по старій мові) неприємне. Багато там було представників ріжних демократичних течій, але тільки «Кіевская Мысль» в особі свого співробітника заняла ту саму позицію, яку займала і раніше, тільки вона та «Кіевлянинь» не поступились ні на ступінь.
Мало того: ці дві групи на грунті нашого «братання» просто, здається, побратались. Другий співробітник «Кіевской Мыслі», відомий «прихильник» українства Браз, зробив такий вчинок, який кинув його в обійми «Кіевлянина».
Я не знаю, чи свідомо зробив його д. Браз. Лишаю це на його сумлінні. А зробив він негарний вчинок: трошки змінив мої слова, які були сказані мною на параході тої ночи, трошки, але з того “трошки” вийшло дуже багато поганого.
Я сказав: в руках українських організацій є велика деструктивна сила. Коли б вони, дійсно, хотіли робити дезорганізацію, то могли б наробити великого лиха для всієї Росії й самої України. По одному їхньому слову з фронту могли б піти на Вкраїну міліони українців-солдатів, щоб боронить свої національні права. І це, додав я, тим легче було б зробити, що для всякого з фронту легче піти, ніж на фронт. Але ми, не дивлячись на всякі попірання наших прав і домагань, цього не робимо, бо ми хочемо ладу і здоров’я як своєму краєві, так і всій Росії.
Оце я сказав.
А д. Браз переказав мої слова так: що українці побіжать з фронту «не столько изъ идейныхъ побужденій, сколько изъ м а л о д у ш і я».
«Кіевлянинь» зараз же підбіг, підхопив цю нечистоту, яку кинув д. Браз, і з радісним гарчанням почав наминати її на всі боки, вдячно помахуючи хвостом до «Кіевской Мысли».
Навмисне чи не навмисне так переказав мої слова д. Браз, свідомо чи ні він не переказав инших моїх слів, які б могли самі собою довести, що я не міг того сказати, я цього судити не можу.
Я можу тільки констатувати те, що кидається в очі: з братання демократій української й неукраїнської поки що вийшло тільки братерство «Кіевлянина» та «Кіевской Мысли». Раніше у їх було на грунті українства тільки братання, а тепер, коли «Кіев[ская] Мысль» іде й далі по такому напряму, очевидно, доведеться зробити братерський союз. Бо коли неукраїнська демократія Київа не стане на позицію цих двох груп, коли поєднається на людських підвалинах і поєднання прибере братерського співжиття, то цим двом непримиримим групам доведеться теж з’єднатися тісніше. Але з’єднатися вже не на людських, а на шакалячих підвалинах.
Хотілося б, щоб д. Браз і його товариші уважно й щиро подумали над цим. Хотілося б вірити, що люди ніколи не можуть брататися з шакалами.
Робітнича Газета (Рабочая Газета). 1917,24 июня.
Прохоров Г.В. ЦЕРКОВЬ И СОЦИАЛИЗМ: о социализме вообще и социализме христианском
Социалистическое движение, так быстро развившееся у нас в России в последние годы, не может не привлекать к себе большого внимания. Ведь нельзя закрывать глаза на то, что число социалистов растет в изумительной прогрессии. Нет слова, некоторые присоединились к армии социалистов без достаточной сознательности, и что они повернут вспять, как только столкнутся с такою действительностью, которая покажет им оборотную сторону медали. Но сейчас и именно сейчас, когда у нас в составе Временного правительства социалистов-министров такой процент, до которого, кажется, не доходило еще ни одно западноевропейское государство, пастыри Церкви должны отнестись к социализму самым внимательным образом, должны занять в отношении к нему такую позицию, на которую их уполномочивает их христианское сознание.
И, слава Богу, духовенство начинает интересоваться социализмом и даже пытается выяснить свое отношение к социализму. К глубочайшему огорчению, отношение к социализму, намечаемое некоторыми представителями Церкви таково, что оно ни в коем случае не может разделяться людьми, беспристрастно разбирающимися в фактах и отдающими себе отчет в своих заявлениях.
Я уже писал в «В[сероссийском] Ц[ерковно]-О[бщественном] вестнике» по вопросу о социализме. Теперь я дополню и разъясню некоторые из высказанных там положений.
Нужно различать социализм вообще и социализм христианский. Сначала два слова о первом. В современном социализме, по словам проф. Туган-Барановского («Современный социализм в своем историческом развитии», стр. 5), господствует марксистское направление. Марксизм же стоит на почве экономического материализма, отрицающего какие бы то ни было непреходящие духовные ценности. Марксизм - враг всякой идеи и идеологии, враг «психики». Вполне понятно, что даже те идеи равенства, братства и свободы, которые были восприняты социализмом в свой катехизис чрез посредство французской просветительной философии XVIII века, растеряли под разлагающим началом экономического материализма и свой благоуханный аромат, и красоту полевой лилии и живительные соки неусохшего стебля. Равенство... Но какое же равенство там, где идеалом является диктатура одного класса над всеми другими классами государства? Братство... Но какое же братство, если объявляется война всем «буржуям», из которых многие, кстати сказать, живут беднее «не-буржуев». Какое же это братство, коли, по словам проф. Зомбарта («Социализм и социальное движение», стр. 11), движущим началом в борьбе на пути к «диктатуре пролетариата» для социалистов служит не нужда, а «чувства ненависти, зависти, возмущения». Или: «Только борьба и борьба на ножах. В интересах человеческого прогресса является это violence prolétaire, пролетарская политика насилия. Особенно важно поддерживать борьбу в наше время, когда сильно стараются поставить на место социализма социальный мир... Надо способствовать всему, что только может разжечь революционную волю, всему, что укрепляет в пролетариате сознание его классовой розни с буржуазным миром, всему, что питает и растравляет его ненависть к этому миру и его представителям» (там же, стр. 445-446). Какая же там свобода, когда наложена печать молчания на все газеты правого направления, когда насильно занимаются чужие дома, когда пули и камни заменяют слово убеждения, когда уже пролилась братская кровь?