А война все идет, углубляя несчастье на фронте, причем восстановлением смертной казни на фронте думают улучшить положение. Слепые! Не видят, что наступление может рассчитывать на массовое сочувствие лишь тогда, когда цели войны ясны и близки армии, когда армия сознает, что она проливает кровь для своего, родного дела, - не видят, что в демократической России, при митингах и свободных собраниях солдат, массовое наступление немыслимо без такого сознания.
А разруха все идет, угрожая голодом, безработицей и общим разорением, причем полицейскими мерами против революции, думают разрешить хозяйственный кризис. Такова воля контрреволюции. Слепые! Не видят, что без революционных мер против буржуазии невозможно спасти страну от развала.
Гонимые рабочие, разрушенные организации, обойденные крестьяне, арестуемые солдаты и матросы, оклеветанные и оболганные вожди пролетарской партии и наряду с этим торжествующие, клевещущие, обнаглевшие контрреволюционеры - все это под флагом «спасения» революции, - вот до чего довели нас партии эсеров и меньшевиков.
И есть еще на свете люди (см. «Новую Жизнь»), предлагающие нам после всего этого единство с этими господами, «спасающими» революцию путем ее удушения!
За кого же они нас принимают?!
Нет, господа, с предателями революции нам не по дороге!
Рабочие никогда не забудут, что в тяжелые минуты июльских дней, когда разъяренная контрреволюция обстреливала революцию, партия большевиков была единственная, которая не покинула рабочих кварталов.
Рабочие никогда не забудут, что в эти тяжелые минуты «правящие» партии эсеров и меньшевиков были в лагере тех, которые громили и обезоруживали рабочих, солдат и матросов.
Рабочие будут помнить все это и сделают из этого соответствующие выводы.
Рабочий и Солдат. 1917,23 июля. № 1.
Петрищев А.Б. ЗАВЕРШЕНИЕ ПЕРВОГО ПЕРИОДА
Одним из первых декретов революционного Временного правительства был декрет об отмене смертной казни. В июле последовал обратный декрет - о восстановлении смертной казни (правда, лишь в районе действующей армии).
Революция ввела свободу печати. В июле она пришла к декрету о представлении двум министрам - военному и внутренних дел - права приостанавливать периодические издания административным порядком... Очевидно, революция совершила какой-то цикл, в каком-то смысле вернулась к исходным положениям. Она закончила первый период своего развития. Теперь ей нужно найти новые пути. И ниже мы увидим, почему это нужно.
По-разному можно охарактеризовать оконченный первый период. Потомки с исторических далей увидят в нем, быть может, многое такое, чего мы не замечаем. Современникам трудно отвлечься от конкретностей, уловить общие очертания леса, меж деревьями которого они блуждают. И все-таки современнику событий нужно понять, где их центральный пункт, откуда все исходило и к чему возвращалось. Лично мне таким центральным пунктом завершенного первого периода представляются покушения на диктатуру пролетариата или, по крайней мере, на диктатуру «революционной демократии»... С этого пошло в первые дни после февральского переворота. Этим и кончила «мирная вооруженная демонстрация» в Петербурге, несшая плакаты: «Вся власть Советам рабочих, солдатских, крестьянских (или батрацких) депутатов». Это мирное выступление с оружием было подготовлено в особняке Кшесинской, как «вторая революция». Она обошлась в несколько сот человек убитых и раненых. Временное правительство резонно назвало ее мятежом. И подавило единственно возможным способом - ружьями, пулеметами и пушками. Но провалилась вторая революция вместе с лозунгами, начертанными на ее плакатах, не потому, чтоб против оружия, поднятого ею, было применено более превосходное оружие. Она провалилась по причинам гораздо более глубокого органического порядка. И именно эти глубокие причины позволяют надеяться, что лозунги, которые она пыталась водворить насильственно, не воскреснут.
* * *
Покушения на диктатуру возникли, повторяю, с первых дней после переворота. Принято думать, что те или иные начала государственного строя утверждаются в зависимости от реального соотношения сил. У нас диктатура пыталась утвердиться на основании реального соотношения бессилий.
Революция создала Временное правительство. Как и всякое правительство, оно может вести политику лишь в соответствии с оказываемыми на него влияниями страны. Но эта страна - Россия, малограмотная, едва вышедшая из многовекового политического рабства, распыленная, неорганизованная. У нее есть мнения. У нее есть потребности. Но у нее слишком мало организаций, через которые она могла бы влиять на правящую власть, и в которых сама власть находила бы необходимые для нее опорные точки. Так она жила при самодержавии. Таковою вступила и в революцию.
Революция быстро и радикально изменила направление внутренней политики. Столь же быстро и радикально она заменила одни силы, влиявшие на правительство, другими. Но она не могла столь же быстро и столь же радикально изменить систему взаимодействия между страною и правительством.
И в революционных новизнах, если к ним внимательно присмотреться, слышится многое, характерное для самодержавной старины.
Распыленность страны была одной из причин, почему самодержавная власть шла в течение, по крайней мере, своего последнего десятилетия на поводу у объединенного дворянства. Это была самая сильная организация в стране. И стремясь оставаться самой сильной, она ревниво заботилась о том, чтобы не возникло какой-либо другой организации, способной более значительно или хотя бы столь же значительно влиять на правительство.
Объединенное дворянство оставалось самой сильной организацией. Но странная это была сила. Можно спорить, была ли у объединенного дворянства объективная возможность направлять свое влияние к творческим государственным задачам. Но почти нельзя сомневаться, что таких задач эта сословная организация себе не ставила и не имела желания ставить. В ней были разные течения, - были более умеренные примиренческие группы, были более крайние, утопические, склонные превратить всю Россию в дворянскую вотчину, были своеобразные дворянские большевики, сословные люди типа Маркова II, непреклонные в своем намерении установить диктатуру дворянства как переход к возрождению крепостного права. Умеренные группы все время хромали на оба колена, сидели между двумя стульями, колебались между сознанием, что нельзя игнорировать интересы государства, и желанием получить те сословные блага, которых домогался дворянский большевизм. В конечном итоге дворянская масса шла за своими большевиками и максималистами, разжигавшими ее аппетиты. И получался порочный круг: государственная власть шла на поводу у объединенного дворянства, объединенное дворянство шло на поводу у Марковых и Струковых. Распыленная страна бессильно критиковала, бессильно возмущалась... Все это соединение бесси-лий привело к катастрофе на фронте в 1915 г., к скандалу мясоедовщины, к тяжкой разрухе в тылу... В последние месяцы самодержавия объединенное дворянство перестраивалось. В нем мелькали какие-то смутные сознания о долге перед государством. Организация уходила от Маркова II к Самарину. Но это была агония, минуты просветления перед смертью.
Как только началась революция, мысль о возрождении крепостного права, конечно, исчезла. Явилась новая, в некотором смысле диаметрально противоположная, мысль - о немедленном установлении социализма, о превращении революции в социалистическую. Исчезли и старые лица, - явились как бы антиподы их. Нет Маркова II и Пуришкевича, есть Ленин Нахамкес; нет гр[афа] Бобринского, а есть В.М. Чернов, нет Панчулидзева, есть Церетели; нет совета депутатов дворянских обществ, а есть советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Все по-новому. А все-таки слышится в новизнах старина.
* * *
Все та же распыленная страна. И в ней так же, как и прежде, единственная сильная организация, сильная настолько, чтобы властно влиять на политику правительства и быть для него опорною точкою... Она единственная, прежде всего и главным образом потому, что вне слишком мало активных и страстно увлеченных революцией организаторских сил...
Вне рабочих, солдатских, крестьянских советов находятся очень разнородные группы и слои. Самое почетное место среди них следует, пожалуй, отвести наиболее образованной, наиболее вдумчивой и наиболее воспитанной политически интеллигенции. Но в России этой интеллигенции не так уж много; она перегружена необходимой текущей повседневной работой.
Слои либеральные и буржуазные, быть может, не бедны организаторскими силами. Но они мало увлечены возможностями, открытыми революцией. Они не очень склонны развивать первый блестящий успех ее, - скорее, у них есть тенденции не допустить «пагубу излишнего движения» (если позволено припомнить это выражение К.П. Победоносцева). Они не холодны к революции, как бывшие объединенные дворяне. Но они и не горячи, как социалисты. Они только теплы. И к ним - к либеральным и буржуазным слоям - может быть отнесено знаменитое выражение Апокалипсиса о тех, которые не горячи и не холодны: «имам тя изблевати».
«Горячи» социалистические партии. Но не все одинаково приспособлены к первым угарным месяцам революции и к успеху среди масс, малограмотных, не подготовленных к тому, чтобы отличать фантастическое от реально возможного. В первое угарное время, пока масса не обучена горьким опытом жизни, наибольший успех должны иметь те, кто наиболее способен не только обещать молочные реки с кисельными берегами, но и верить в такие реки и такие берега. Заранее не вызывало сомнений, что наиболее приспособлены в этом смысле социалисты-революционеры и социал-демократы, особенно большевистского толка. Наиболее приспособленные и сплотили то, что называется советами рабочих, солдатских, крестьянских депутатов. В этом месте и возникла единственная сильная организация.
Нельзя, однако, скрыть, что она оказалась довольно ревнивой к возникновению других организаций, способных стать соперниками. В этом смысле характерна неприязненная позиция, занятая фактически партийными, социал-революционными Советами крестьянских депутатов по отношению к почвенной организации крестьянского союза; Советы объявляли и устно, и письменно, что союз не нужен и вреден. В таких местах, как, напр[имер], Царицын, где Советы рабочих и солдатских депутатов особенно сильны, возникновение другой более почвенной и сильной организации физически невозможно: население терроризовано, организаторские попытки вне советов, обречены быть более или менее конспиративными, и при переходе в открытое состояние они подвергаются террору и опасности разгрома раньше, чем окрепнут и станут способными дать отпор. В этом смысле между тактикой Советов рабочих, солдатских, крестьянских депутатов и тактикой бывшего объединенного дворянства есть, хоть и не очень глубокое и не совсем близкое, но все-таки достопримечательное сходство.