ольшими максималистами, чем остальные. Часть анархистов, несомненно, обнаружит признаки контрреволюционности и вызовет подозрительное отношение со стороны другой части. К этому времени часть большевиков будет отправлена на тот свет, а часть, оставшаяся в живых, представит довольно правое течение. Вся Россия превратится в контрреволюционную и буржуазную. И это будет плодом долгих розысков контрреволюции и нравственного шантажа, связанного с этого рода занятием. Перед нами раскрывается плохая бесконечность дробления, отметающего контрреволюцию и совершающего подбор революционности. Революционная стихия пожирает себя, революционная подозрительность делается силой самоистребляющей. Этот закон известен нам из хода французской революции. Революция истребила своего героя Дантона, открыв в нем контрреволюцию, истребила и самого Робеспьера.
Кто же станет левее анархистов, против всего остального мира как контрреволюционного? Из кого будет состоять тот последний остаток, в котором сосредоточится и воплотится «революционный» дух? Сомнений быть не может. Эти элементы уже намечаются и уже действуют, это - бывшие или будущие уголовные преступники, каторжники, это отбросы общества, это бывшие черносотенники и погромщики, провокаторы и предатели, элементы уже совершенно свободные от всякой «буржуазности». Диалектика завершается, революция в конечной своей точке переходит в свою противоположность, возвращается к исходному. Так всегда бывает. На самой крайней левой оказываются те, которые были и на самой крайней правой. Мы возвращаемся к чистейшему черносотенству, к чистейшему мракобесию, к чистейшей реакции. Настоящая контрреволюция и окажется на крайне левом крыле против всей России, которая будет совсем не контрреволюционной. Крайнее, максималистское крыло русской революции принуждено будет опереться на те же элементы, на которые опиралось и крайнее максималистское крыло русской реакции. Мы придем к подлинной контрреволюции, против которой представится спасительным и освободительным и самый умеренный либерализм. Русский правый максимализм и русский левый максимализм - одной природы, одной стихии, одинаково отрицает всякую норму и закон, одинаково антикультурен и антигосударственен, одинаково не признает права и свободы, одинаково поглощает всякий лик в безликой бездне. Опасность контрреволюции действительно существует, это и есть опасность, грозящая от большевиков и анархистов, от темных инстинктов масс, к которым обращена большевистская и анархистская демагогия. Большевики не только могут вызвать реакцию, как движение против них направленное, нет, большевики сами по себе - реакционеры, мракобесы, люди, вырвавшиеся из хаотических низин мирового прошлого. Реакция же против большевиков и максималистов есть освобождение человека, а не контрреволюция. Большевики, анархисты, максималисты - это остатки самого мрачного, самого рабского прошлого, это - враги творчества новой, свободной жизни.
III
Чтобы ориентироваться в разгулявшейся стихии революции и произвести оценки, нужна свобода духа, свобода от одержимости этой стихией, нужно черпать свои критерии и оценки из большей глубины, из божественного, а не мирского источника. Преклонение перед земной богиней, именуемой революцией, есть рабство духа и идолопоклонства. Такой богини не существует. Поклоняться и служить можно лишь Единому Господу Богу. Богу живому и сущему. Всякий иной бог есть идол, и поклоняющийся ему - раб мира.
Если уж признать революцию существом, персонифицируя ее, то нужно признать ее грешным земным существом, порожденным греховным прошлым человечества. Существо это полно всех слабостей человеческих, всех дурных человеческих страстей. Нельзя из самой стихии революции черпать свои оценки, оценки нужно черпать из высшего божественного источника в себе и налагать их на революцию. И тогда ясно будет, что революция - существо двоящееся, в нем правда перемешана с ложью. На лице существа, именуемого революцией, есть двусмысленная, искривленная улыбка, и она с каждым днем делается все более и более двусмысленной.
Русская революция - провиденциальна, в ней есть очистительная гроза и очистительный огонь, в ней сгорает старая ложь. Но в этой же стихии образуется новая ложь, и многое старое является в новой лишь форме. Свобода - божественная ценность, высшая цель, мечта многих поколений лучших русских людей. Революция же сама по себе не божественна по натуре, по естеству, она -лишь неизбежна. Революция и свобода совсем не тождественны. Революция освобождает скованные силы, но она же слишком часто являет собой и величайшее надругательство над свободой, и истребление свободы.
Силы освобожденные, но не преображенные, направляются против свободы, не любят свободы, не дают дышать воздухом свободы. Вечно двоится природа революции в отношении к свободе. Почему это так? Происходит это потому, что всякая истинная свобода имеет духовную основу, революция же выбрасывает массу человеческую на поверхность и достигает свободы в отрыве от духовных корней. Эпоха революции сама по себе не есть эпоха углубления, не есть эпоха творчества.
Революция дает огромный опыт народу, но опыт этот углубленно и творчески перерабатывается потом, после выздоровления. Ныне русским людям нужна духовная трезвость в отношении к переживаемой буре, нужна духовная аскетика. Нужно преодолеть всякий ужас и страх, порабощающий душу, и также нужно преодолеть всякий розовый оптимизм, всякую социальную мечтательность, всякую лесть народной массе, всякую идеализацию темной стихии и потворство силе сегодняшнего дня.
Это - требование благородства. Нужно всеми силами протестовать против шантажирования со словом «контрреволюция». Это шантажирование порабощает мысль и слово, лишает нас свободы. Мы должны бороться за свободу мысли и слова, это самое минимальное и самое максимальное требование революции, требование духа, а не плоти.
Выкрики о «контрреволюции» должны быть разоблачены в своей истинной природе, в своей нравственной недоброкачественности. Нельзя допустить того порабощения мысли, которое ныне совершается. Пора раскрыть, где настоящая контрреволюция, в онтологическом смысле этого слова. Она - там, где клеймят контрреволюцией всякую свободную мысль, свободное слово и свободное творчество. Против такой «революции» должна быть сделана «контрреволюция», т. е. истинная революция должна быть сделана против лжереволюции.
Мы живем в магической власти слов и жестов, которые порабощают русский народ, делают его одержимым. Истинное освобождение, освобождение духа русского народа и тела его от истерических судорог и конвульсий еще впереди.
Русская Свобода. 1917, № 10-11. С. 3-7.
Брешко-Брешковская Е.К. КОНТРРЕВОЛЮЦИИ НЕТ МЕСТА
У нас, в России, контрреволюции действительно места нет. Наша революция носит в себе то огромного значения обстоятельство, какого не носила в себе еще ни одна революция в мире. Наше крестьянство, наш земледелец уже не только мечтает о земле, как о необходимом для него благе, без которого он всегда останется рабом чужого благоденствия, наше крестьянство уже овладело землей и только ждет того часа, когда ввод во владение совершится в законном порядке. Только уверенность крестьянства в том, что свобода неминуемо несет ему и землю, дала нам возможность встретить и переживать революцию совершенно спокойно, со стороны многомиллионного крестьянского потока. Известно, что первые два месяца после переворота деревня терпеливо и разумно переживала переходное состояние взаимоотношений земледельцев и землевладельцев, и что только появление в народе злоумышленников извне народило то раздраженное состояние умов в некоторых местах, при котором возможны нехорошие явления, глубоко огорчающие искренних доброжелателей нашего трудового народа. Но когда мы поймем, что раздражение вызывается искусственно, а в иных случаях непониманием положения самих землевладельцев, думающих лишь о том, как бы утилизировать во чтобы то ни стало последние дни своего уходящего в вечность сверхимущества, т. е. того достояния, которое превышает имеющуюся в виду норму землевладения, мы должны признать, что поведение деревни самой по себе заслуживает одобрения со стороны ее друзей и удивления со стороны тех, кто, в неведении своего народа, считал его способным на всевозможные варварства, при отсутствии жесткой руки грозного начальства.
Такое опасение лежало в незнакомстве с крестьянством, этим наиболее разумным слоем населения у нас. Совсем забывали о том, что именно земледелец, т. е. человек, привыкший к порядку и к самостоятельному творчеству, ответственный за каждый шаг в своем хозяйстве и предусматривающий не только чисто атмосферические явления, но и взаимоотношения имущих и неимущих, крупных землевладельцев и безземельных и малоземельных, - забывали о том, что развитие ума и характера крестьянина обусловлены необходимостью жить и действовать предусмотрительно и на свой собственный страх, каковой необходимости другие слои населения, живущие в условиях заранее предрешенных, не испытывали.
Крестьянин привык к известному порядку и понимает, что без него немыслимо вести самому какое бы то ни было хозяйство.
Крестьянин всегда говорит: «Если я с двумя конями и одной коровой ломаю голову, как прожить год за годом, не голодая, так как же такую махину, как вся Россия, распустить, как попало! Все погибнем!» Между тем как человек, живущий определенной заработной платой или жалованием, «головы себе не ломает» и добивается улучшения лишь повторными ударами по карману работодателя, не отвечая при этом за последствия.
Крестьянин, как человек самостоятельного труда, всегда сознавал, что труд его не может быть плодотворен, не может совершенствоваться при недостатке самой почвы для приложения труда. Это сознание и сознание того, что почва вырвана из-под его ног несправедливо и насильственно, никогда в нем не умирало, а по мере своего роста укреплялось и выросло в полную уверенность в том, что земля есть достояние, в одинаковой мере общее для всех на ней живущих и ее обрабатывающих.