Разве не то же самое мы видим в Петрограде? Фабрично-заводские комитеты - неполитические организации. Они создаются не на летучих митингах. В их состав масса выдвигает тех, которые на месте, в повседневной жизни завода доказали свою стойкость, деловитость и преданность интересам рабочих. И вот эти заводские комитеты, как снова показала последняя конференция, в подавляющем большинстве состоят из большевиков. В петроградских профессиональных союзах повседневная практическая работа, как и идейное руководство, целиком лежит на большевиках. В рабочей секции Петроградского Совета большевики в подавляющем большинстве. Между тем большевизм -это же и есть «анархия». На этот счет Керенский согласен с Милюковым, Церетели - с Сувориными-сынами, Дан - с контрразведкой. Таким образом, анархия - это организованное представительство петроградского пролетариата. И против этой классовой организации передовых рабочих обещает и впредь бороться кровью и железом г-н Керенский со своими Авксентьевыми, Бернацкими, Прокоповичами, Скобелевыми и прочими Салтыковыми.
«Против анархии слева, контрреволюции справа» означает, следовательно, если назвать все вещи своими именами: против пролетариата - с одной стороны, против помещиков и империалистического капитала - с другой. Это и есть позиция мелкой буржуазии (городского мещанства, мелкобуржуазной интеллигенции, крестьянских верхов). В своем основном лозунге эсеры и меньшевики раскрывают, стало быть, дочиста свою мелкобуржуазную, анти-пролетарскую природу. Рабочий класс для них не опора и даже не союзник; нет, это враг, «анархия слева»; с этим врагом нужно бороться - и не идейно, а кровью и железом.
Было бы, однако, непростительно верить вождям мелкой буржуазии, когда они обещают с одинаковой силой бороться направо и налево. Этого нет, и этого не может быть. Несмотря на свою численность, мелкая буржуазия экономически и политически слабый класс. Она крайне разрознена, хозяйственно зависима, политически неустойчива. Вести одновременно борьбу против двух таких могущественных сил, как революционный пролетариат и контрреволюционная крупная буржуазия, мещанская демократия совершенно не в состоянии. Это доказано всем опытом истории. Для серьезной политической борьбы современная мелкая буржуазия городов и деревень нуждается не только в союзнике, но и в руководителе. Выступая на борьбу с «анархией», в лице организованного пролетариата, «демократия» Керенского-Церетели, какие бы слова они ни говорили, неизбежно подпадает под руководство империалистической буржуазии. Вот почему удары направо остаются только в проекте, а на деле заменяются униженными поклонами направо.
Временное правительство закрыло «Правду» и десяток других большевистских газет, являющихся руководящими органами передового пролетариата. Авксентьевским ударом направо было закрытие... «Народной (Маленькой) Газеты». Но разве «Народная Газета» была руководящим органом контрреволюционной буржуазии? Нет, она была лишь подзаборным органом черносотенной сволочи. Ту роль, какую «Правда» играла для революционного рабочего класса, в среде империалистской буржуазии играла газета «Речь», но не ясно ли, что при одной мысли о закрытии «Речи» у храбрейших носителей сильной власти должны трепетать все поджилки. Центральный Комитет кадетской партии является бесспорным - даже в глазах эсеров и меньшевиков - штабом буржуазной контрреволюции. Тем не менее представители этого штаба заседают в министерстве, тогда как признанные представители пролетарского штаба поставлены вне закона. Вот как на деле выглядит эсероменьшевистская борьба на два фланга.
Но вернемся на минуту к московской стачке. «Рабочая Газета», этот жалчайший орган, примиряющий Маркса с Авксентьевым, источает из себя очередной запас брани по адресу стачечников, нарушителей воли «революционной демократии». Тут и «предательство», и «удар в спину», и «анархия». Мы уже знаем, что нарушенная московским пролетариатом верховная воля есть воля революционной демократии минус организованный пролетариат, а это значит воля мелкой буржуазии. Таким образом, «Рабочая (!!) Газета» вменяет в преступление рабочим то, что они не подчиняют своей классовой борьбы во всех ее проявлениях воле непролетарской части Московского Совета. Команда мелкой буржуазии над пролетариатом возводится в верховный
принцип социал-демократической политики. Для коалиции с империалистической буржуазией Церетели и его партия готовы на чудовищные уступки и унижения, но коалиция пролетариата с мелкой буржуазией сводится для них к простому отказу пролетариата от своей классовой самостоятельности. Иначе сказать: вожди мещанства требуют от рабочих такого же отношения к мелкой буржуазии, какое они сами проявляют по отношению к представителям капитала.
Самостоятельная политика рабочего класса, на деле противопоставляющая интернационализм империализму, - вот где «анархия», ненавистная имущим классам во всем мире, независимо от государственной формы, под которой укрываются интересы капитала. И в то время как Авксентьев, который никого не поразил мудростью на Московском совещании, считается все же достаточно мудрым, чтобы громить рабочую печать и заточать «внесудебным порядком» большевиков; в то время как Керенский упражняет свое железо на партии пролетариата, - за ними ковыляют Церетели, Чхеидзе, Даны, кропят водой меньшевизма на репрессии бесконтрольных «диктаторов» и распространяют отвратительную клевету, будто организованный пролетариат сеет «анархию» в стране и на фронте. Но политическое возмездие не медлит. В то время как Церетели, которого меньшевистские царедворцы называли «совестью революции», униженно извиняется в Москве за демократию, которая-де по молодости и неопытности слишком поздно открыла истребительный поход против большевиков; в то время как Церетели пожинает аплодисменты матерых врагов народа, в Петрограде даже рабочие-меньшевики вышвыривают Церетели из списка кандидатов в городскую думу.
Возмездие не медлит. Гонимая, преследуемая, оклеветанная, наша партия никогда не росла так быстро, как в последнее время. И этот процесс не замедлит перекинуться из столиц на провинцию, из городов на деревни и на армию. Крестьяне видят и слышат, что одни и те же власти и по тем же самым причинам давят земельные комитеты и преследуют большевиков. Солдаты наблюдают дикое улюлюкание по адресу большевиков и в то же время чувствуют, как все туже затягивается на их шее контрреволюционная петля. Все трудящиеся массы страны научатся в новых испытаниях связывать свою судьбу с судьбой нашей партии. Ни на минуту не переставая быть классовой организацией пролетариата, наоборот, становясь ею в полной мере только теперь, наша партия в то же время превратится в огне репрессий в истинную руководительницу, в опору и надежду всех угнетенных, придавленных, обманутых и затравленных масс...
Пролетарий. 1917, 31 августа (18 августа). № 5.
Слонимский Л.З. «ПЕЧАЛЬНЫЕ ДЕЛА РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ И ИХ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ»
Русская революция, по общему признанию, все более спускается вниз и неудержимо тянет за собою страну и народ в область безнадежной анархии. И хуже всего, что она спускается морально, растеряв как будто все свои первоначальные возвышенные идеалы и поставив на их место непримиримые интересы и требования различных общественных организаций и групп.
Отдельные партии и их руководители борются между собою, можно сказать, на глазах торжествующего неприятеля и по мере возможности устраивают свои собственные дела, не думая вовсе о благе и пользе России. У нас нет и следа того «гражданского мира» (Burgfrieden), который устраняет на время войны всякую партийную рознь в Германии. Нет ничего подобного тому «священному единению» (Union sacrée), которое позволяет передовым французским социалистам работать совместно с типическими представителями либеральной буржуазии вроде Рибо.
В русском обществе и народе нет патриотического чувства, или оно встречается очень редко; самое слово «патриотизм» опошлено до того, что назвать порядочного человека патриотом - значит нанести ему кровную обиду. Нет и не может быть любви к государству, которое всегда было для народа источников всякого зла, угнетения и насилия; нет истинной привязанности к отечеству, потому что представление об отечестве не имело в себе ничего реального и постоянно соединялось с каким-то мифическим «престолом». Народ поневоле чуждался враждебной ему государственной власти.
Каждый в отдельности привязан к своей родине, где он провел свое детство и юные годы, но Россия в целом слишком велика, чтобы быть для кого-нибудь родиною. Русский обыватель привык считать своею родиною ту или другую местность, город или даже губернию, и если он сам - из Тверской или Курской губернии, то ему глубоко безразлична судьба Волынской, Гродненской или Ковенской губернии.
Всякий француз, кто бы он ни был по социальному положению, сознает свою принадлежность к великому целому, называемому Франциею; для него нет ничего священнее этого имени, и он не может говорить о своем отечестве иначе как с любовью и благоговением. Всякий немец - прирожденный патриот; он не знает ничего выше и лучше своего «фатерланда», и самые крайние социалисты сходятся в этом с консерваторами. Русский человек лишен этого чувства национальной гордости и национального самосознания.
Веками самовластья он был низведен на степень бесправного, покорного подданного. Не смеющего даже интересоваться делами государства. Он должен был молча переносить разорительное хозяйничанье поставленных сверху распорядителей и мириться с мыслью о жалкой доле русского народа под бесконтрольным владычеством наследственных деспотов, большею частью злобных и бездарных, хотя и именовавшихся «высочайшими» и «мудрыми».
Государство стало исключительным достоянием отдельной полунемец-кой фамилии и ее многочисленных льстивых и жадных слуг; охрана этой особой государственности от какого бы то ни было вмешательства русских обывателей и русского общественного мнения составляла главнейшую задачу обширного служебного класса бюрократии. Официальная Россия была воплощением самодовольной тупости и всегда искала опору в принудительно поддерживаемой темноте народных масс для борьбы с интеллигенциею и с лучшими элементами русской общественности. Ненависть к этой извращенной государственности переносилась на самое государство, и только привилегированные классы, извлекавшие всевозможные выгоды из своей близости к власти, утешались сознанием, если не величия, то величины России и обилием ее природных богатств.