Чувства и взгляды большинства обывателей и народных масс по отношению к государству не могли сразу измениться под влиянием революции. Не удивительно поэтому, что красноречивые призывы к спасению родины, раздававшиеся часто за последнее время из рядов Временного правительства, оставались гласом вопиющего в пустыне.
Быть может, эти призывы уже слишком настойчиво заявляли об отчаянном положении России, делая как бы излишними и напрасными дальнейшие заботы об ее спасении. «Россия находится на краю гибели», она «гибнет или уже погибла», «надо спасать родину» - эти и подобные возгласы вызывали только панику в обществе. Заставляли множество людей уезжать из столицы в такие области России, которые еще не погибли, - в разные внутренние губернии или даже в далекую Сибирь, - но ни в ком не возбуждали решимости содействовать спасению страны, тем более что реальные средства спасения не указывались ни Правительством, ни поддерживающими его общественными организациями.
Подобно тому, как прежде при царском режиме постоянно повторялись, вопреки очевидным неудачам, самоуверенные фразы о конечной решительной победе, так теперь стали обычными заявления противоположного характера - официальные признания неизбежности окончательного поражения и гибели. А если люди не предвидят возможности успеха, они падают духом, чувствуют себя заранее побежденными, добровольно отступают или бегут с поля битвы, и естественно требуют скорейшего заключения мира, на каких бы то ни было условиях.
Вызывать такое подавленное настроение в стране и в армии едва ли целесообразно, если не имеется в виду немедленно положить оружие. При несравненно худших обстоятельствах, когда разбитая Франция буквально лежала у ног Бисмарка, организатор национальной обороны Гамбетта призывал всех к бодрой энергии и к «подъему духа»: «sursum corda!». Правители нынешней Германии, несмотря на ее крайне тяжелое положение, постоянно твердят, что надо держаться до конца, не поддаваясь никаким внушениям малодушия и голода. Фельдмаршал Гинденбург в недавнем обращении к немецкому народу в ответ на приветствия по случаю семидесятилетия со дня его рождения пишет: «Не заботьтесь о том, что будет после войны. Это ведет за собою лишь малодушие и усиливает надежды врагов. Твердо уповайте, что Германия достигнет всего, что ей нужно для обеспечения ее национального бытия, на вечные времена. Напрягите ваши мускулы, крепко взнуздайте нервы и устремите взоры вперед. Мы ясно видим одну цель - создание великой и свободной Германии».
«Крепко закусим губы, - говорит он в другой телеграмме, - и ни слова больше о мире, пока не окончится кровавое состязание. Победа будет наша. Таков должен быть лозунг всего германского народа». Оттого и германский Генеральный штаб избегает сообщать подробности о своих неудачах и потерях на западном фронте и остается вообще крайне сдержанным в своих официальных сообщениях.
У нас же Ставка Верховного главнокомандующего систематически публикует во всеобщее сведение - и в том числе для сведения германцев - известия о самовольном оставлении русскими войсками своих позиций. О полном развале армии и превращении ее в «дезорганизованную толпу», так что, с одной стороны, указывается германцам благоприятный момент для нанесения нам решительного удара, а с другой стороны, нашим союзникам дается повод к раздражению и негодованию против революционной России.
На московском «Государственном совещании», 13 августа, Верховный главнокомандующий генерал Корнилов, которого министр-председатель рекомендовал собранию как «первого солдата Временного правительства», заявил в своей речи, что у него «нет уверенности, чтобы русская армия исполнила без колебаний свой долг перед родиной». «Опасность новых разгромов, - говорил он, - еще висит над страной, еще висит угроза новых потерь территорий и городов, и висит опасность непосредственно над самой столицей. Враг стучится в ворота Риги, и, если только состояние нашей армии не даст нам возможности удержаться на побережье Рижского залива, дорога к Петрограду будет открыта».
Казалось бы, что при таком положении на фронте Верховному главнокомандующему следовало быть на месте и принимать все нужные меры для предотвращения угрожавшей нам опасности, а не сообщать о ней в Москве, которая в данном случае ничем помочь не могла; между тем разглашенные генералом Корниловым секретные сведения были чрезвычайно ценны для противника, который и не замедлил ими воспользоваться: неделей позже Рига была действительно занята германцами, после того как русские войска, значительно превосходившие их численностью, отступили в силу категорических приказаний начальствующих лиц. А несколько дней спустя, 26 августа, «первый солдат Временного правительства» потребовал устранения этого Правительства и передачи ему, Корнилову, всей полноты власти, как бы в награду за сознательную, если не умышленную, потерю Риги.
В подтверждение серьезности своих требований он ссылался на вооруженную силу, готовую двинуться на Петроград по его приказу. И в самом деле, какие-то военные отряды, и в том числе «дикая дивизия», были им направлены против столицы, так что вместо возвещенной им опасности германского нашествия нам угрожало нападение наших собственных русских войск под командой русского Верховного главнокомандующего. «Первый солдат Временного правительства» внезапно превратился в мятежника, устроителя вооруженного восстания против существующей государственной власти, представляющей собою новую революционную Россию.
Чем объяснить это неожиданное, явно преступное предприятие человека, которого выдвинула революция и которому она доверилась с первых же дней своего торжества?
На что он рассчитывал, на что надеялся и кого имел за собою?
Нет сомнения, что в русском обществе бродила мысль о контрреволюции, о необходимости положить конец разнузданной анархии в стране и, особенно, в армии. Придать устойчивость правительственной организации, обеспечить внешний порядок и общественное спокойствие. И эта мысль, встречавшая все большее сочувствие и поддержку среди имущих классов населения, могла вдохновить какого-нибудь популярного генерала на страшно рискованное дело.
Но где у нас те генералы, за которыми слепо пошли бы преданные им войска, как за новым Бонапартом?
На этот раз оказалось спасительным существование в армии выборных комитетов, как посредствующих инстанций между командным составом и солдатской массой: эти демократические комитеты никак не могли бы согласиться принять участие в контрреволюции, направленной к восстановлению прежней военной дисциплины и к отмене приобретенных солдатами гражданских прав. Солдатская масса не находится теперь в безусловном распоряжении офицерства, и нельзя было бы заставить ее идти на Петроград иначе как путем обмана, который раскрылся бы тотчас при приближении к столице. Невозможно было бы предполагать, что войска, не желающие воевать с германцами, пойдут сражаться со своими же и притом против своих собственных интересов, только в силу явно незаконного приказа главнокомандующего.
Генерал Корнилов показал армии плохой пример дисциплины и уважения к законам. Но, как высший ответственный начальник русских войск, стоящих на фронте пред лицом победоносного врага, он совершил величайшее из преступлений. Он задумал и подготовил междоусобную войну в самый опасный момент внешнего неприятельского наступления, обессилил и парализовал оборону и открыл противнику прямую дорогу к Петрограду. К счастью, предприятие генерала Корнилова было обречено на неудачу благодаря именно той демократизации армии, против которой он так решительно восставал. Он требовал смертной казни солдат за неповиновение, за самовольный уход с фронта. И теперь, несмотря на свое высокое ответственное положение в армии, согласно римскому изречению: «patere legem quam ipse tulisti» (терпи закон, который ты сам установил), он на собственном примере доказал бессилие смертной казни в деле предупреждения известного рода преступных действий и замыслов. И, конечно, к нему лично не будет применена эта устрашающая карательная мера.
Нравственные мотивы поступка генерала Корнилова столь же загадочны, как и военные, и политические. Он находил, что Правительство не стоит на высоте событий; но с чего он взял, что он сам стоит на высоте и поведет дела лучше существующего Временного правительства? На чем основывал он возможность навязывать свою личную волю русскому обществу, всем его различным партиям и группам, в том числе солдатам и рабочим? Чем доказал он свою способность управлять государством и благополучно разрешать труднейшие и важнейшие вопросы данного момента? Как боевой генерал он имел, вероятно, свои достоинства и заслуги; он приобрел известность своим бегством из германского плена, но не успел одержать ни одной победы и далеко не пользовался такою репутациею и военным авторитетом, как Брусилов, Алексеев, Рузский, но с самого начала революции сделался почему-то фаворитом Временного правительства и оставался им еще накануне своего выступления.
Так называемое восстание Корнилова было легко подавлено, без кровопролития, и этим мы прежде всего обязаны благоразумию и сдержанности вовлеченных в него войск. Первым последствием этой контрреволюционной попытки было решение Временного правительства немедленно провозгласить «Российскую республику», чтобы «положить предел внешней неопределенности государственного строя»; соответственно этому решению было объявлено в акте 1-го сентября, что «государственный порядок, которым управляется Российское государство, есть порядок республиканский». Делая этот серьезный шаг - формально, может быть, неправильный, как вторгающийся в компетенцию будущего Учредительного собрания, - Правительство, в сущности, только констатировало и подтверждало существующее положение вещей, исключающее, по-видимому, всякую мысль о реставрации. Ничего другого, кроме республики, не может установить у нас никакое Учредительное собрание, хотя бы самое консервативное, ибо старая династия окончательно себя похоронила, и о воцарении кого-либо из ее представителей не может быть и речи, а создавать новую династию было бы слишком нелепо. Само собою разумеется, что официальное признание республики ни в чем не изменит внутреннего состояния страны, не устранит партийной розни, не прибавит крепости и устойчивости Временному правительству и не предупредит дальнейших контрреволюционных заговоров. Акт 1-го сентября имеет значение главным образом для наших союзников, которые до последнего времени не считали установившегося у нас демократического государственного строя окончательным и верили еще в восстановление монархии в лице Великого князя Михаила Александровича, способности которого к роли правителя великого многомиллионного народа абсолютно никому не известны. Теперь, по крайней мере, прекратятся эти наивные толки и намеки заграничных газет по поводу неустойчивости наших внутренних дел.