Не так действует государство, которое действительно верит в науку, сознает ее пользу и необходимость, видит в ней не decorum, а постоянную потребность. До сих пор, можно сказать, поддержка науки в России государством была плохо прикрытой фикцией. Государство стремилось этим путем держать науку в своих руках, пользоваться ею, как послушным инструментом. От времени до времени, под напором государственной необходимости, делались шаги вперед, но боязливо и робко, с оглядкой, как бы не перейти меры, не дать действительно науке слиться с народным сознанием.
С этим всегда и последовательно боролась интеллигенция, инстинктивно чувствовавшая необходимость и важность широкого распространения научного миросозерцания. Но не в ее силах было поддержать науку. Бессильная в борьбе с государством в области политики, не имевшая возможности путем распространения настоящей культуры создавать здоровое будущее, она принуждена была и в области науки довольствоваться сама суррогатами и питать суррогатами суррогатов массы. Над пропастью между массами населения и собою, над пропастью между всем населением и наукой, которой ни в одном здоровом обществе не могло, и не должно было быть, перебрасывались зыбкие и легкие мостики, которые упорно разрушались государством.
Но наука, раз появившаяся и нашедшая себе центры развития, не могла пребывать в этом состоянии полужизни. Сильная творческая натура русского гения пробилась и здесь, как она пробилась и в литературе, и в пластических искусствах, и в музыке. Здесь слабее, чем там, но не надо забывать, что для науки индивидуальное творчество это только одна предпосылка: требуется организация и материальные средства, требуется научная среда соработников.
Несмотря на уродливые условия своего существования, научное творчество создало ряд гениев и ряд достижений. Сумело создать и новые дисциплины, которые, однако, до сих пор, за отсутствием надлежащей среды и подходящих материальных условий развития, у нее успешно вырывали из рук ее германские соседи: назову византиноведение и изучение Востока в области близких мне наук.
Но создать нужную для России армию научных работников русская наука не могла. Слишком неприглядна была научная карьера, слишком тяжело и материальное, и моральное положение русского ученого, чтобы к науке шли все те, кто чувствовал к ней влечение.
Чувство моральной приниженности играет здесь, конечно, главную роль. Материальная необеспеченность окупается, говорят, высоким званием профессора и ученого, почетным положением. Этот «почет» - фикция. Он еле-еле зарождается среди интеллигенции, и он абсолютно отсутствует в массах, которые не знают, ни что такое наука, ни что такое ученый, для которых это только разновидность барина или, как теперь говорят, буржуя; его не было, и нет и в официальной России. Старая Россия боялась ученых, не верила им, ставила их в унизительное и тяжелое положение. Не велик был «почет» служить буфером между государством, которому ученая Россия не верила и с которым она боролась вместе со всей интеллигенцией, и которое в свою очередь не верило ученым, и студенчеством, которое склонно было видеть в защите учеными науки защиту ими правительства, так как борьба студенчества с государством направилась по недомыслию против науки.
Тяжелое моральное положение вырастало и от сознания несоответствия затраченного таланта и труда результатам, от сознания отчужденности от массы своих соотечественников, с одной стороны, и от всего остального ученого мира - с другой. Упреки, бросаемые ученым в том, что они не шли и не идут к массе, бессмысленны и невежественны. Для того чтобы дать массе плоды научного творчества - а только те из них ценны, которые выращены самостоятельно, а не сорваны с чужих деревьев - нужно положить десятки лет работы, и не всякий может сам передать массам то, что он создал. Для этого нужны посредники с особым талантом и особыми навыками. Отчуждение науки от масс - ни в коем случае не вина ученых, а вина уродливого развития культурной жизни России вообще.
Не их вина и в том, что нет около них среды, из которой они могли бы черпать живые силы и сознание своей нужности и необходимости, необходимую основу морального спокойствия. Этой среды не может дать университет, в котором бушуют политические страсти и в котором многие хорошие силы поглощались политической борьбой. Этой среды не давала интеллигенция, либо опускавшаяся до маразма, либо пребывавшая в состоянии политической лихорадки. Этой среды, наконец, не давала наука, где в небольшой семье научных работников имелись сотни ученых только по званию, опустивших руки в борьбе с непониманием и отчужденностью. Не вина ученых и в том, что составляет их крест, - в том, что их мало знают в научной среде вне России. Страна, где нет мощной научной организации, не вправе рассчитывать, чтобы ее язык знали и изучали ученые других стран, и единичные научные творцы должны либо писать на чужом языке, что несовместимо с национальным самосознанием многих, либо спокойно смотреть на то, как открытые ими истины игнорируются или открываются вторично. Несмотря на эти поистине тягостные условия, наука в России не только не заглохла и не захирела, но живет и с каждым десятилетием крепнет. Весь этот процесс свидетельствует о силе русского научного гения, и больно только при мысли, каков мог бы быть научный расцвет России при нормальных условиях.
Кое-что сделано в последнее время и в области связи науки и массы населения. Часть интеллигенции поняла значение науки, научные книги начали находить покупателей, интеллектуальный уровень как будто повысился.
Все эти печальные условия существования русской науки особенно ярко осознаны были в эти годы великой войны, когда в сознании всех на первый план выдвинулись вопросы о России как таковой. О ее праве на существование как великой державы, о ее чести и достоинстве, о законности ее борьбы против попыток ее культурного и материального порабощения.
Русские ученые, в годину великих бедствий предоставленные самим себе, проявили глубокое сознание своего долга перед родиной и сумели показать свою действенную любовь к родине.
Настали грозные дни революции. Перед учеными и наукой встал ряд новых тревожных вопросов. Что несет революция русской науке? Освобождение от тисков старой государственности, надлежащую оценку ее важности со стороны государства, широкую поддержку и признание общества и государства, новое светлое и радостное будущее?
Таковы были перспективы первых моментов. Но пришли дни великой печали. Во всем строе общества и государства вскрылась и обозначилась с потрясающей реальностью пропасть, разделяющая мыслящую интеллигенцию от народных масс, в которых материальные инстинкты и животные интересы заглушили и чувство любви к родине, и сознание великого культурного единства всей России. Неожиданный стихийный успех нашла себе проповедь узких и слепых теоретиков, выбросивших за борт все культурное прошлое России, весь пройденный ею путь, и пытающихся на развалинах интеллигентной России, которую не сумело задушить самодержавие одного, построить самодержавие наименее культурных слоев - крестьян, батраков и рабочих.
Вместе со всей культурой России для достижения невозможного социального и культурного равенства выбрасывается за борт и наука, и все, что ею сделано для России и человечества. Грозит сугубое возвращение старого нашего культурного рабства, которое будет горше прежнего.
По этой колее может пойти и правительство, ослепленное выразившейся якобы волей большинства населения.
Надо ли говорить, какой губительный путь намечается для России? Спасение России не в диктатуре масс, в этом ее гибель. Спасение только в углублении и подъеме культуры России, немыслимой без сильного, богатого и единого государства. Надо искать найти пути к объединению русской интеллигенции и масс, к уничтожению пропасти между ними, к созданию единого культурного народа. А это будет по плечу только народу, который осознает не внешнее, материальное неравенство - прямое последствие неравенства культурного, а необходимость прежде всего культурного подъема, за которым медленно придет и уравнение социальное и экономическое.
Таков должен был бы быть лозунг момента. Социальный и экономический мир, развитие всех производительных сил страны - моральных, интеллектуальных и материальных. Все это возможно было бы только для народа, победоносно закончившего навязанную ему войну, войну, цели которой так просты и ясны. Не Константинополь и проливы, не свобода Сербии, Польши и Бельгии, русскому народу - как ни высоки эти цели - прежде всего нужно укрепить свое государство, создать такое положение, когда никто не мог бы им командовать - ни Германия, ни Франция, ни Англия, ни Америка, ни Япония. Побежденная или даже не сумевшая победить Россия никогда не будет самостоятельной и сильной; при ее культурной слабости она, утратив свою материальную мощь и свой международный материальный и моральный престиж, будет материалом для культурного и экономического подъема остальной Европы. Победа Германии, равно как и победа союзников без России, одинаково грозят России унижением и слабостью на многие десятки лет. А эти десятки лет затем не вернуть!..
В деле возрождения России наука должна была бы сыграть решающую и определяющую роль. Нет основания повторять трюизмов, которых не хотят понимать только самые крайние проповедники возвращения людей к первобытному состоянию. Достаточно очевидно, что настоящий технический и материальный и не в меньшей мере здоровый моральный и культурный подъем прямо пропорциональны научному творчеству страны, силе и размаху ее научных достижений. В великой Греции и на всем протяжении мировой истории научное развитие шло рука об руку с развитием культуры вообще и, во всяком случае, обусловливало подъем материальной культуры и техники.
Но нормальное развитие науки в современных условиях возможно только в рамках сильной и свободной государственности. Науке ставятся везде и повсюду такие задачи, которые без затраты огромных материальных средств, без сплоченной армии работников и без постоянного содействия государства вне и внутри его пределов недостижимы.