Я склонен придавать тем большее значение этой стороне предмета, что жизнь дает немало поводов убедиться в крайней теоретичности и, я бы сказал, непродуманности федеративных идеалов некоторой части русской демократии. Свирепствовавший в России до революции так называемый зоологический национализм, создал во многих глубокое предубеждение к национальным проблемам вообще. Многие ошибочно полагают, что общие нормы политической свободы в достаточной мере обеспечивают и свободу национального самоопределения. Будучи федералистами по исповедываемым ими политическим программам, они мыслят федерализм вне национальных связей, как деление областное, на экономической по преимуществу базе.
В некоторых случаях это, без сомнения, вполне допустимо, но далеко не во всех. Очень часто рассекать национальное тело, значит создавать незаживающую рану, которая лишь обостряет чисто национальные моменты в жизни и развитии народа. Яркий пример - Польша, в которой не умерло в течение с лишком ста лет напряженное стремление к восстановление единства.
С другой стороны, стремление объединить в одно целое, в одну область, в одну краевую организацию территорию двух или более народностей, нередко приводит к бесконечным распрям, к обостренной борьбе на почве стремлений к преобладанию. Достаточно припомнить историю Канады с ее восстаниями и хронической междоусобицей между французами и англичанами, которая навсегда прекратилась, когда Нижняя Канада была отделена от Верхней, и из обеих образована федеративная канадская держава-колония. Еще убедительнее, быть может, та печальная картина братоубийственной польско-украинской распри, которую представляла и представляет собою Галиция благодаря австрийской политике, соединившей в одну область Восточную Галицию, населенную украинцами, с Западной, населенной поляками.
Уроки истории и современности не должны пропадать для новой, строящейся России. Перед всероссийским съездом народностей стоит трудная, но благодарная задача создать план федеративной России, в которой сами собою были бы погашены центробежные национальные стремления, задача выработать государственный уклад, который действительно превратил бы наше отечество в великую и неделимую федерацию свободных народов и областей.
Власть Народа. 1917, 10 сентября. № 144.
Вишняк М.В. ЛЕНИН И НОВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
«Победа подлинной демократии в России была бы могучим толчком к победе социализма во всей капиталистической Европе». Так пишет «Рабочий Путь» - и правильно пишет. Но рядом с этим он пишет и делает такое, что ничем иным, как «могучим толчком» к поражению демократии в России и тем самым к поражению социализма «во всей капиталистической Европе» названо быть не может.
Я имею в виду не только ту клеветническую, потакающую неизменнейшим инстинктам демократии кампанию, которая за последние дни систематически ведется на страницах ленинского органа против эсеров. Заслуживает внимания не столько та погромная психология, которая двигает пером в расчете на родственную психологию сочувствующей всяким изобличениям темной аудитории, и которая, ничтоже сумняшееся, при дневном свете взывает:
«Люди, на словах называющие себя социалистами-революционерами, на деле заключают союз с корниловцами против рабочих и крестьян!»
«Большего позора, более откровенного предательства народных интересов нельзя себе и представить».
«На всех фабриках и заводах, во всех полках обсуждайте вопрос о предательстве эсеров. Обратитесь прежде всего к рабочим и солдатам эсерам и спросите их: одобряют ли они союз эсеров с корниловцами? Клеймите предателей!»
Этот вульгарный и циничный призыв, напоминающий времена старой, недоброй памяти «Искры», позорит, конечно, не тех, против кого он натравливает «прежде всего, рабочих и солдат», а тех, кто занимается худшей разновидностью спекуляции - спекуляцией на невежестве и стихийных инстинктах толпы.
Большего внимания заслуживает теория, та система аргументов, которой авторы и идеологи большевистской прессы пытаются осмыслить в логических терминах намечаемый ими «Рабочий Путь». И тут красочнее и откровеннее своих соратников учитель всей «академии» Ленин. Он и последовательнее своих учеников, и смелее - почти безбоязненно договаривает то, на что, кроме отважного Зиновьева, рискуют далеко не все птенцы гнезда, и что справедливо можно было бы из неавтентичных уст принять лишь за жалкое безответственное «чириканье».
В фельетоне, посвященном «не худшему, а одному из лучших представителей мелкобуржуазной демократии» Ник. Суханову, Ленин ищет «корня зла» и находит этот «корень» в мелкобуржуазной, еще Марксом изобличенной, «воле большинства народа». «В революции, - учит Ленин, - надо победить враждебные классы, надо свергнуть защищаемую ими государственную власть, а для этого недостаточно “воли большинства народа” (последние иронические кавычки принадлежат, конечно, Ленину), а необходима сила революционных классов, желающих и способных сражаться, притом сила, которая бы в решающий момент и решающем месте раздавила враждебную силу». «Ссылка на “волю народа” была бы достойна только самого тупого мелкого буржуа».
Но для чего останавливаться подробнее на отдельных противоречиях, в которые впадает Ленин, утверждая, например, с одной стороны, что «все и каждый видят, знают, чувствуют, что в марте-апреле революция шла вперед, а в июле-августе она идет назад», а с другой стороны, что «добровольные уступки» меньшевиков и эсеров, которым принадлежала гегемония среди «революционной (простите за выражения) демократии» «начались собственно с 28 февраля, когда Совет выразил доверие Керенскому и одобрил “соглашение” с Временным правительством». Достаточно отметить это «объяснение» истории «уступок» эсерами и меньшевиками их влияния, чтобы пройти дальше, не останавливаясь подробнее на разборе. Еще не успели петухи трижды пропеть с того времени, как вспыхнула революция, еще даже Москва не знала 28-го февраля о питерских событиях, а злокозненные меньшевики и эсеры, по концепции Ленина, уже успели предать революцию и социализм.
Так пишет историю Ленин. Таков же рецепт его политической мудрости, ибо если ни при каких условиях подлинная революционная демократия без иронических кавычек политически не в праве вступать в соглашение с кем бы то ни было, как бы революционны ни были деятели определенных классов или групп, - естественно, остается лишь одна линия поведения: «свергнуть», и «раздавить» целые классы, враждебные революции. И Ленин не останавливается перед следующим за этим шагом; он признает, что поворот политики в рекомендуемую им сторону «абсолютно невозможен без новой революции». «Поворот здесь требуется и во всем положении власти, и во всем составе ее, и в условиях деятельности крупнейших партий, и в «устремлении»» того класса, который их питает. Такие повороты исторически немыслимы без новой революции».
Здесь и корень, и плод всей ленинской аргументации. Здесь начало и конец замыкаются плотным, сдавливающим революцию, кольцом.
Бланкистско-якобинский заговор рекомендовался Лениным как единственно рациональный метод борьбы с самодержавием во времена революционного подполья. Тот же метод борьбы сохраняет свою силу для него и сейчас.
Что в самом деле, с точки зрения анархо-коммунизма, изменилось с революцией? Исчезла ли капиталистическая эксплуатация или необходимость классовой борьбы? Или господство мелкой буржуазии сколько-нибудь предпочтительнее самодержавно-вотчинного режима? А в таком случае, почему не последовать примеру, уже не раз испытанному в истории: «Сколько раз бывало в революциях, - поучительно напоминает опытный заговорщик, - что маленькая, но хорошо организованная, вооруженная и централизованная сила командующих классов помещиков и буржуазии подавляла по частям силу “большинства народа”, “плохо организованного, плохо вооруженного, раздробленного”».
Ленин отлично понимает, что лелеемая им мечта о новой революции направится против восторжествовавшего в последнюю революцию «большинства народа», но это большинство для Ленина вовсе не добро, а зло, «не революционная, а мещански подлая, трусливая, не избавившаяся от холопства демократия».
Якобинская смелость Ленина на слова не идет, впрочем, слишком далеко. Он восстает против «революционной (простите за выражение) демократии», идет против нее бунтом, но ответственности за то на себя не берет. Если он отказывается от выражения своей оценки грядущего против демократии восстания, то только потому, что твердо уверен, что устами его речется лишь исторически неизбежное: «Я вовсе не касаюсь здесь вопроса о том, желательна ли такая революция, и не рассматриваю вовсе, может ли она произойти мирно и легально (в истории, вообще говоря, бывали примеры мирных и легальных революций). Я констатирую только историческую невозможность решительного поворота без новой революции».
Стоит эту «мирную и легальную» революцию, так подозрительно близко напоминающую июльскую «мирную вооруженную демонстрацию», сопоставить с теми силами, на которые возлагает свои упования бывший социал-демократ, чтобы окончательно убедиться в том, что марксизм из него выветрился без следа. Им и не пахнет. А на его месте воцарился безраздельно черный анархизм: «надвигающийся голод, разруха, военные поражения способны необычайно ускорить этот поворот в сторону перехода власти к пролетариату, поддержанному беднейшим крестьянством».
Таковы надежды Ленина. Мрачные силы социального распада и политической анархии, являющиеся наиболее опасными бичами демократии, являются для него источником веры в осуществление большевистской утопии о диктатуре пролетариата и крестьянской бедноты. Эти же силы дают психологическую почву и к той безудержной демагогии и погромной травле, которые расцветают ежедневно махровым цветом на столбцах «Рабочего Пути», «Рабочего», «Социал-Демократа» и т. п., и которые позволяют самому учителю возвещать: «Пока рабочие и крестьяне не поймут, что эти вожди (т. е. стоящие во главе огромного большинства Советов эсеры и меньшевики) изменники, что их надо прогнать, снять со всех постов, до тех пор трудящиеся неизбежно будут оставаться в рабстве у буржуазии».