Возьмите историю демократизации армии в русской революции 1917 года, историю министерства Чернова, историю «царствования» Пальчинского, историю ухода Пешехонова, - и вы увидите на каждом шагу нагляднейшие подтверждения сказанному выше. Без полного доверия к выборным солдатским организациям, без абсолютного проведения принципа выборности начальства солдатами получилось то, что Корниловы, Каледины и контрреволюционные офицеры оказались во главе армии. Это факт. И кто не хочет нарочно закрывать глаз, тот не может не видеть, что после корниловщины правительство Керенского все оставляет по-старому, что оно на деле восстановляет корниловщину. Назначение Алексеева, «мир» с Клембовскими, Гагариными, Багратионами и прочими корниловцами, мягкость обращения с самим Корниловым и Калединым - все это яснее ясного показывает, что Керенский на деле восстановляет корниловщину.
Середины нет. Опыт показал, что середины нет. Либо вся власть Советам и полная демократизация армии, либо корниловщина.
А история министерства Чернова? Разве не доказала она, что всякий сколько-нибудь серьезный шаг для действительного удовлетворения нужды крестьян, всякий шаг, свидетельствующий о доверии к ним, к их собственным массовым организациям и действиям вызывал величайший энтузиазм во всем крестьянстве. А Чернову пришлось почти четыре месяца «торговаться» и «торговаться» с кадетами и чиновниками, которые бесконечными оттяжками и подсиживаниями, в конце концов, вынудили его уйти, не сделав ничего. Помещики и капиталисты на эти четыре месяца и за эти четыре месяца «выиграли игру», отстояли помещичье землевладение, оттянули Учредительное собрание, начали даже ряд репрессий против земельных комитетов.
Либо вся власть Советам и в центре, и на местах, вся земля крестьянам тотчас, впредь до решения Учредительного собрания, либо помещики и капиталисты тормозят все, восстановляют помещичью власть, доводят крестьян до озлобления и доведут дело до бесконечно свирепого крестьянского восстания.
Совершенно та же самая история со срывом капиталистами (при помощи Пальчинского) сколько-нибудь серьезного контроля над производством, со срывом купцами хлебной монополии и начала регулированного демократического распределения хлеба и продуктов Пешехоновым.
Дело вовсе теперь в России не в том, чтобы изобретать «новые реформы», чтобы задаваться «планами» каких-либо «всеобъемлющих» преобразований. Ничего подобного. Так изображают дело - заведомо лживо изображают дело капиталисты, Потресовы, Плехановы, кричащие против «введения социализма», против «диктатуры пролетариата». В действительности же положение в России таково, что невиданные тяжести и бедствия войны, неслыханная и самая грозная опасность разрухи и голода сами собой подсказали выход, сами собою наметили и не только наметили, но и уже выдвинули как безусловно неотложные реформы и преобразования: хлебная монополия, контроль над производством и распределением, ограничение выпуска бумажных денег, правильный обмен хлеба на товары и т. д.
Мероприятия такого рода, в таком именно направлении, всеми признаны за неизбежные, они начаты во многих местах и с самых разных сторон. Они уже начаты, но их везде тормозит, и затормозило сопротивление помещиков и капиталистов, сопротивление, осуществляемое и через правительство Керенского (на деле правительство вполне буржуазное и бонапартистское), и через чиновничий аппарат старого государства, и через прямое и косвенное давление русского и «союзного» финансового капитала.
Не так давно И. Прилежаев писал в «Деле Народа» (№ 147), оплакивая уход Пешехонова и крах твердых цен, крах хлебной монополии: «Смелости и решительности - вот чего не хватало нашим правительствам всех составов... Революционная демократия не должна ждать... она должна сама проявить инициативу и планомерно вмешиваться в экономический хаос... Если где, так именно здесь нужны твердый курс и решительная власть».
Вот что правда, то правда. Золотые слова. Автор не подумал только, что вопрос о твердом курсе, о смелости и решительности не есть личный вопрос, а есть вопрос о том классе, который способен проявить смелость и решительность. Единственный такой класс - пролетариат. Смелость и решительность власти, твердый курс ее - не что иное, как диктатура пролетариата и беднейших крестьян. И. Прилежаев, сам того не сознавая, вздыхает по этой диктатуре.
Ибо что означала бы на деле такая диктатура? Ничего иного, как то, что сопротивление корниловцев было бы сломлено и полная демократизация армии восстановлена и завершена. Девяносто девять сотых армии были бы восторженными сторонниками такой диктатуры через два дня после ее установления. Эта диктатура дала бы землю крестьянам и всевластие крестьянским комитетам на местах; как можно, не сойдя с ума, сомневаться в том, что крестьяне поддержали бы эту диктатуру? То, что Пешехонов только посулил («сопротивление капиталистов сломлено» - буквальные слова Пешехонова в его знаменитой речи перед съездом Советов), то эта диктатура ввела бы в жизнь, превратила в действительность, нисколько не устраняя начавших уже складываться демократических организаций по продовольствию, по контролю и прочее, а напротив, поддерживая, развивая их, устраняя все помехи их работе.
Только диктатура пролетариев и беднейших крестьян способна сломить сопротивление капиталистов, проявить действительно величественную смелость и решительность власти, обеспечить себе восторженную, беззаветную, истинно героическую поддержку масс и в армии, и в крестьянстве.
Власть Советам - единственное, что могло бы сделать дальнейшее развитие постепенным, мирным, спокойным, идущим вполне в уровень сознания и решения большинства народных масс, в уровень их собственного опыта. Власть Советам - это значит полная передача управления страной и контроля за хозяйством ее рабочим и крестьянам, которым никто не посмел бы сопротивляться и которые быстро научились бы на опыте, на своей собственной практике научились бы правильно распределять землю, продукты и хлеб.
Рабочий Путь. 1917,27 сентября (14 сентября ст. ст.). № 10.
Набоков В.Д. БЕЗНАДЕЖНЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
С легкой руки вечерних «Биржевых» печать занялась идеей «предпарламента». Хорошенько не известно, имеются ли какие-нибудь действительные основания для постановки этого вопроса. Приписанные Временному правительству предположения были им официально опровергнуты. Но газета, напечатавшая сенсационную новость, настаивает на своем. Как бы то ни было, орган Совета р[абочих] и с[олдатских] д[епутатов] счел нужным занять позицию по отношению к предпарламенту. Позиция, правда, несколько неясная: «Известия» отрицают предпарламент как замену Учредительного собрания, но они готовы, по-видимому, принять его как «временный и компромиссный выход», считая, что будет ли предпарламент демократическим или в нем примут участие и цензовые элементы, - он может служить приблизительным выражением соотношения сил в стране и дать известную опору власти.
Если верить утверждению, что мысль о создании особого совещательного органа, перед которым Правительство могло бы «отчитываться» и от которого оно могло бы «получать указания», принадлежит самому Правительству, то этот факт являлся бы лишь новым свидетельством бесконечной трудности теперешнего положения.
Временное правительство обладает «всею полнотой власти». Оно действует по уполномочию всей «революционной демократии», охраняя «завоевания революции». Такова теория, вернее сказать, такова фикция, ежедневно и ежечасно опровергаемая жизнью. На самом деле такого реально существующего правительства у нас не было с самого начала революции. А то, что мы сейчас видим, скоро уничтожит всякую возможность хотя бы поддерживать фикцию.
Сейчас существующее Временное правительство - «Совет пяти» (без одного), по собственному признанию, не имеет опоры ни справа, ни слева. Оно не является объединенным в своей собственной среде. В его составе имеется только два лица из числа тех, что образовали первое Временное правительство. Если верны сведения об уходе М.И. Терещенко, окажется, что вся тяжесть власти, все безмерные затруднения падают на одного А.Ф. Керенского. Каждый из его коллег не может на себя смотреть иначе, как на временного, случайного сотрудника. Каждый из них знает, что он - калиф на час. Ровно месяц тому назад на Московском совещании мы слышали слова, желавшие вдохнуть уверенность в силе и в авторитете. Едва ли многое уцелело от этих слов к сегодняшнему дню. Стенограммы Совещания еще не вышли в свет. Каким они покажутся печальным анахронизмом!
Попытки создать правительство, крепкое собственною своею силою, правительство внушительное и общепризнанное - эти попытки как будто приходится оставить. Сведение решающего состава до пяти лиц, толки о военном «малом» кабинете, все это - результат крушения всех прежних экспериментов. Идея «предпарламента» - новый эксперимент. Это учреждение должно извне придать правительству недостающий ему авторитет. Оно же должно служить живою связью правительства со страной.
По неисповедимым путям Провидения, республиканское демократическое правительство вынуждено возвращаться к проектам и фантазиям старого самодержавия. Там тоже искали опоры и поддержки в совещательных учреждениях. Сознание внутреннего бессилия и оторванности от народа - подлинного народа, а не одной только «революционной демократии», и тогда, и теперь приводит к тем же результатам, порождает те же бесплодные, безнадежные усилия.
Дело не в том, конечно, что какие-то выдуманные «Известиями» хитроумные головы хотят сорвать Учредительное собрание, заменив его предпарламентом. Таких, якобы коварных, а на самом деле явно нелепых, замыслов никому даже и нельзя приписать. Ясно, что правительству нужна трибуна, нужен живой обмен с какими-то представителями общественного мнения. Нужно наполнить кислородом безвоздушное пространство. Прежде можно было отправиться в Совет рабочих и солдатских депутатов. Теперь туда путь заказан, да и трудно вернуться оттуда целым.