Говорят - мы хотим сорвать Учредительное Собрание. До октябрьского восстания мы говорили, что контрреволюционная буржуазия готова сдать Петроград, чтобы обезглавить революцию и изжить петроградскую заразу и испорченный Балтийский флот. Третьего дня в министерстве внутренних дел найден опубликованный документ о добровольной сдаче Корниловым Риги. То, что мы предсказывали и за что навлекли на себя нарекания в демагогии, подтвердилось официальным документом. Так же, как существование Петрограда, они срывали и созыв Учредительного Собрания. И мы поставили вопрос о свержении власти.
Нас пугают, что Учредительное Собрание будет иметь кадетское большинство. Но мы хотели бы видеть Учредительное Собрание, препятствующее заключению мира, переходу земли к крестьянам, контролю над производством. Это невозможно, это побасенка. Про такое Учредительное Собрание народ сказал бы: тут я дал маху, и он отозвал бы этих политиканов и выбрал бы другое, свое Учредительное Собрание. Совет Народных Комиссаров заявил, что, как только будут зарегистрированы 400 членов, Учредительное Собрание откроется. Всех делегатов свыше 800. Ясная и простая логика говорит, что не могут первые съехавшиеся 30 членов открыть Учредительное Собрание. Центральная избирательная комиссия заявила, что не признает новой революции. Но она не имела денег и держала местные избирательные комиссии на голодной диете, не посылала ни конвертов, ни бюллетеней, ни денежной поддержки. Выборы затормозились, и вот почему Учредительное Собрание до сего времени не открылось. Это обнаружилось лишь три дня тому назад и повлекло за собой арест членов Центральной избирательной комиссии.
Те, что приехали и собрались в количестве 30 человек, заявили, что новой власти не признают и документов новой комиссии не представят. Но мы знаем, что скоро найдутся 400 человек, которые законно войдут в Учредительное Собрание. О тех, кто не захочет с ними работать, народ не заплачет.
Слишком твердо стоит власть Советов на местах и в центре, слишком велики стоящие перед нами задачи, чтобы мы не объявили мировым насильникам беспощадную борьбу. Мы не испугаемся воплей по поводу нашего террора. Эти вопли - их самооборона, их методы классовой борьбы. Они не испугали нас открытым мятежом, не испугают и воплями.
Независимо от времени созыва Учредительного Собрания, независимо от политических группировок в нем - разделение страны произошло. Мы вступили на путь экономических преобразований, и вопрос о переходе в народные руки фабрик, заводов и шахт разделил страну. Во главе одной группы стоят кадеты, другая возглавляется Советами. Пропасть между группами не закроешь соглашательством, и отсюда беспочвенность соглашателей. История поставила вопрос ребром. Вы взяли власть, так сумейте же удержать власть и превратить ее в орудие социалистического переворота. Нужно показать буржуазии, что ее красные деньки миновали. Во всех случаях ее саботажа мы не остановимся перед самыми жестокими карами. Мы не толстовцы-непротивленцы. Мы протестовали против насилий кучки над целым народом, но горе ей, когда она сопротивляется воле миллионов!
Мы сделали скромное начало, арестовав кадетских главарей и приказав на местах взять их под надзор. Во время французской революции якобинцы более честных людей за сопротивление народу вели на гильотину. Мы никого не казнили и не собираемся казнить, но бывают минуты народного гнева, и кадеты сами набиваются на него. Они саботируют, срывают, всячески злостно углубляют разруху, и никто из нас не возьмется сказать, что народ, доведенный до крайности, откажется и от этой последней меры.
Но мы сильны покамест, и нам нет надобности в этих крайностях. Но все должны знать, что народ долго терпеть не будет и сметет все препятствия со своего пути.
Петроградский Совет, лозунгами которого совершилась и творится революция, поймет и поддержит решение Совета Народных Комиссаров идти по пути борьбы.
Известия ВЦИК. (Пг.) 6 декабря 1917. № 244.
168. Редакционная статья «Бессильное раскаяние» («Наш Век»)
2 декабря 1917 г.
Поставленный нами вчера вопрос об отношении «революционной демократии» к большевизму получает характер злободневности, и вчерашние социалистические газеты дают богатейший материал для суждения о нем. Но прежде всего, что такое большевизм? Подобно тому, как Людовик XIV безапелляционно утверждал: «L’etat c’est moi» 362, так Ленин еще с большим правом может заявлять: большевизм - это я. Весьма кстати поэтому «День» возвращается к характеристике Ленина и устами товарища, «знающего Ленина четверть века», удостоверяет, что это не человек, а нечто бездушное, скопец и по внешнему виду и по внутренней сущности; с сильным налетом смердяковщины, «он в путях и средствах своей подпольной работы, а особенно в выборе подручных, проявлял такое отсутствие морального чутья, даже элементарной моральной чистоплотности, что многие склонны были и его считать проходимцем и брезгливо от него отворачивались. Он с каким-то сладострастием окружал себя «патентованными мерзавцами»; «для пользы дела» он оставлял в центре своей партии пресловутого «товарища Виктора», изобличенного шантажиста и вымогателя; «для пользы дела» дневал и ночевал с Григорием Зиновьевым, для пользы дела упорно и убежденно лобызал Малиновского, на губах которого еще не обсохла слюна Белецкого «со-товарищи» 363.
Таков Ленин - таков большевизм. Парвус, Радек, Ганецкий, Шнеур, дополненные теперь Комиссаровыми, Злотниковыми, Дезобри и т. д., - все это законные представители и яркие выразители большевизма.
Как же относилась к нему революционная демократия? Тот же «День» подтверждает весьма решительно то, что мы вчера отмечали.
«С первых дней так называемая “революционная демократия” только устилала полотнищами путь г. Ленину. Она отмела всякий намек на представительство буржуазных партий; она оттолкнула и задушила в своих “комитетах” и “советах” все группы, не утерявшие идеи государственности: трудовики, н[ародные] с[оциалисты], оборонцы, с[оциал]-д[емократы] и с[оциалисты]-р[еволюционеры], - все это было почти выкинуто за борт, лишено слова... Царили и правили “объединенцы” всевозможных типов.
Что дали они несчастным окопникам - фронту? Резолюции полу-отрицавшие, полу-признававшие войну (я уж про стиль этих резолюций не говорю); 7 месяцев они вместе с Лениным растлевали фронт. Что дали они рабочему и крестьянину? Тысячу обещаний, без самомалейшего конкретного организационного плана; 7 месяцев вместе с Лениным они раскачивали их на гражданскую войну...»
Жестокий приговор, но сравнительно с тем злом, какое причинила России вызванная ими гражданская война, он еще слишком мягкий. Дело, однако, не в том, чтобы теперь подводить итоги; время для этого еще не настало, и ворошить прошлое некогда, когда родина горит, когда пожар разливается все шире и шире.
Эти указания имеют значение предостережения, они должны побудить к самым решительным мерам, кладущим отчетливую грань между вчерашним и завтрашним днем «революционной демократии», к которой сами социалисты прибавляют теперь ироническое «так называемая».
Нужно сказать, что в этом отношении наблюдаются признаки отрезвления. Как негодовала социалистическая пресса на «Речь» за ее настойчивые указания на важное первостепенное значение проливов для судеб России. Самое слово «проливы» стало ненавистным и запретным. А теперь, когда большевики своего добились, когда Россия так унижена перед немецкими генералами, тот же «День» говорит: «Если раньше можно было считать в значительной степени преувеличенными опасения за судьбу нашей внешней торговли в случае неблагоприятного для России разрешения вопроса о проливах, то теперь идет речь о том, чтобы сохранить России те выходы к морю и те морские торговые пути, которыми она обладала и до войны. В начале войны главным предметом заботы являлась наша частная хлебная торговля, теперь большие опасения возбуждает весь наш вывоз. Теперь речь идет уже о том, чтобы не дать Германии закупорить все выходы к мору русской торговли».
Положение явно трагическое! Но если бы в свое время «революционная демократия» вместо того, чтобы травить П.Н. Милюкова за высказывание этих мыслей, постаралась внедрить их в сознание масс, если бы она не развращала это сознание, мы, вероятно, не пали бы до нынешних мирных переговоров, которые заставляют честного русского офицера прибегнуть к самоубийству.
Другой симптом - статьи пресловутого Мстиславского в органе левых эсеров «Знамя Труда», где он доказывает, что сепаратное перемирие, возвещенное Троцким, оружие обоюдоострое и легко может послужить на пользу немецким империалистам. Чтобы этого не случилось, революция «должна опираться на вооруженные народные силы. Революционная Россия не может быть безоружной. Только на звон оружия отзываются “главные квартиры” правящих [стран] Запада, и поскольку с ними придется нам трактовать в ближайшие недели, революционная Россия должна быть способна, в случае надобности, вырвать меч из ножен».
Черновское «Дело Народа» видит в этой статье доказательство того, что мятежники сорвались на своем плане и подготовляются к краху своей внешней политики. Газета спрашивает: «Кто, как не большевики и максималисты, старались на все лады противодействовать всяким стремлениям в этом направлении? (организации боеспособной армии?) Кто, как не они, употребляли все усилия, чтобы представить эти стремления в виде захватной империалистической политики?»
Вопросы эти вполне уместны, но разве не на столбцах «Дела Народа» Мстиславский упражнялся в разложении армии, разве не там он предлагал план разрыва с союзниками и ведения сепаратной войны, которая нам теперь и угрожает?
А вот и еще один признак отрезвления. На съезде Р[оссийской] с[оциал]-д[емократической] р[абочей] п[артии] 364