Революция 1917 года глазами современников. Том 3 (Октябрь 1917 г. - январь 1918 г.) — страница 131 из 151

Отсюда же - паралич всех государственных учреждений и предприятий: почты, телеграфа, железных дорог и т. д. и т. д.

Это внутренние блага, дарованные революцией русскому народу.

О внешних - говорить нечего. Революция изолировала Россию от внешнего мира, покрыла ее позором и презрением всех культурных народов, обрекла на унизительное и рабское политическое и экономическое состояние в течение может быть целых десятилетий в будущем.

Можно без преувеличения сказать, что революция 17-го года за девять месяцев принесла России разрушения, вреда и ужасов больше, чем царское самодержавие за все 200-летие, начиная со времен Бирона и кончая временами Распутина.

Как же это могло случиться?

Об этом в следующей статье.

Конст. Пономарев

Ростовская речь. (Ростов-на-Дону). 12 декабря 1917. №287.

200. С. Радаев. Петрограду грозит голод («Наш Век»)

13 декабря 1917 г.

Живем мы в Петрограде со дня на день. Сегодня жив - и слава Богу.

Вот почему и печать, и общество стали как будто равнодушны к вопросу: а что же завтра?

Раньше при малейшей тревоге печать била в набат: «Граждане, надвигается опасность!»

Теперь уж мы знаем и убеждены, что каждый наш день не только вообще «ближе к смерти», но именно и бесспорно - к смерти «от глада, мора и междоусобной брани».

Вот почему как будто равнодушны и публика, и печать.

Однако все же картина продовольственной опасности Петрограда, нарисованная вчера членами разогнанной петроградской думы в собрании журналистов петроградской и московской печати, - страшная картина!

Петрограду во власти большевиков угрожает голод.

О продовольственном деле в столице лица, ведавшие это дело, высказались в беседе с представителями печати: председатель особого присутствия по продовольствию А.М. Аргутинский-Долгоруков, члены продовольственной управы: Б.М. Вернадский и В.Н. Бу[...], члены городской управы: М.М. Келлер, М.Н. Петров и К.К. Загорский.

Вот как они рисуют дело продовольствия столицы.

Петроградская дума взяла от продовольственного комитета дело продовольствия столицы в 20 числах сентября. Тогда имелся запас хлеба в столице на пять дней.

В конце ноября, когда городская дума была разогнана большевиками, город имел запас муки уже дней на 15.

Имелось около 1600 вагонов зерна, которое размалывалось в Петрограде.

В настоящее время, к 12 декабря, в Петрограде осталось в муке и зерне на складах 144000 пудов и «на колесах», то есть в вагонах - 80000 пудов хлеба, а всего 224000 пудов; то есть при ежедневном потреблении Петрограда около 40000 пудов, - всего на шесть дней жизни столицы.

Но не в том опасность, что запас незначителен. Бывали дни, когда в Петрограде оставалось только на половину суток хлеба. Но и тогда Петроград не был так тревожен, как теперь.

Дело в том, что даже при полусуточном запасе хлеба Петроград всегда имел вблизи и вдали хлебные запасы, которые непрерывно поступали в распоряжение особого присутствия. И всегда можно было это движение ускорить, можно было надавить на отдаленные места закупки хлеба и непрерывно питать столицу.

Теперь дело совершенно изменилось. Запасов имеется на шесть дней, но поступлений, восполняющих ежедневную убыль хлеба, не предвидится. Поступления с каждым днем падают.

И дней через десять-пятнадцать в столице может наступить настоящий голод.

Почему прекращаются поступления?

Просто потому, что все хлебородные области решительно отрицают большевистскую власть Петрограда и не желают давать столице хлеба.

Еще 18 ноября в Москве на всероссийском продовольственном съезде был поднят грозный вопрос о том, чтобы Петрограду, как центру большевизма, совсем не давать хлеба.

Тогда членам петроградской думы удалось убедить собрание, что такая постановка политического вопроса недопустима, что с жизнью столицы связаны интерес многих миллионов ни в чем не повинных людей, а также северный фронт. Тогда дело было как будто улажено.

Но практика жизни оказалась сильнее тех или иных слов и постановлений.

Теперь почти повсюду задержаны все хлебные закупки на Петроград.

Украинская Рада по той области, на которую фактически распространяется ее власть, задержала уже 580 вагонов хлеба, предназначенного для Петрограда.

В Сибири задержано до 330 вагонов.

Северный Кавказ также не выпустил более 300 вагонов.

Огромные партии хлеба задержаны на юге России.

И в Петроград продолжают поступать лишь те ничтожные остатки хлебных грузов, которые оказались вне окопов, возведенных по линиям нашей безумной гражданской войны.

Высшее поступление хлебных грузов за последние дни было не более 16 вагонов, при ежедневном потреблении - 40 вагонов.

Но с каждым днем и эти цифры падают.

Еще хуже обстоит дело с фуражом. Фураж для Петрограда стал задерживаться повсюду. Еще на днях получены тревожные сведения из Уфы и Оренбурга. Столь же грозно и дело с мясом.

К настоящему числу на складах Черниговских холодильников (в Петрограде) состоит: мяса - 3971 пудов; свинины - 190 пудов; телятины, годной в пищу, - 4000 пудов.

Принимая во внимание ежедневные поступления из окрестностей парного мяса, всех этих запасов хватит на неделю.

Но поступление мяса в Петроград так же ничтожно, как и хлеба.

В прошлом году в эти месяцы поступало до 50-60 вагонов мяса ежедневно.

Теперь - не более 6 вагонов.

Дело с жирами обстоит так:

Запасы сливочного масла - 84000 пудов. Сала внутреннего - 15000 пудов. Говяжьего сала - 54000 пудов. Свиной шпик - 5000 пудов и бараний шпик - 15000.

Здесь запасы как будто значительны, но без поступления они также быстро растают.

И по нашим расчетам при настоящем состоянии, когда почти вся Россия в гражданской войне; когда вся Россия разбилась на отдельные самоуправляющиеся единицы, часто враждебные власти столицы; когда каждая самостоятельная часть в озлоблении замыкается в круге собственных интересов и потребностей; при таком положении дела Петрограду во власти большевиков угрожает великая и смертельная опасность.

Ему угрожает голод. К Рождеству он может остаться без мяса, к Новому году - без хлеба.

Что же делать?

Надежда у городской думы, ныне гонимой, зашедшей в подполье, одна. Права - призрачная надежда.

Она послала от своего имени во все хлеборобные части России четыре делегации:

1) В Киев, Полтаву, Харьков, Екатеринослав.

2) Воронеж, Ростов-на-Дону, Ставрополь, Екатеринодар.

3) Омск, Челябинск, Уфа, Самара.

4) Саратов, Тамбов, Оренбург, Уральск и т. д.

Делегациям поручено просить во всех этих местностях грузить для столицы хлеб и посылать его Учредительному Собранию в адрес законной петроградской городской думы.

Значит, надежда, лишь та, что в ближайшее время соберется Учредительное Собрание, которое и восстановит в Петрограде прежнюю деятельность городского хозяйства. И, может быть, именно к тому времени, внимая призыву городской думы во имя Учредительного Собрания, Россия не оставит столицу умереть с голоду.

Члены городской думы не скрывают от себя, что даже при полном восстановлении работ всех городских учреждений столицы, опасности голода не могли бы сразу устраниться. Ибо иссякшие источники питания возобновятся и притекут снова в Петроград не скоро.

Члены петроградской думы затронули другие вопросы, связанные с разгоном думы: о финансах столицы, о распределении тканей, обуви и калош, о так называемом «саботаже» городских служащих и чиновников.

Но об этом до следующего номера.

С. Радаев

Наш Век. (Пг.). 13 декабря 1917. № 12.

201. Немецкие заботы о Финляндии («Наш Век»)

13 декабря 1917 г.

Известие о назначавшемся выводе русских войск из Финляндии прошло у нас почти незамеченным. Среди общего крушения общественное мнение не в силах сосредоточиться на отдельных, частичных бедствиях.

Гораздо больше думают о финляндском вопросе в Германии. В германских восточных проектах Финляндии отведена видная роль, и то, что мы воспринимаем как факт, в Берлине задолго намечалось и разрабатывалось. Теперь, по проведении плана в жизнь остается происшедшее обосновать; этим занимаются немецкие государствоведы.

Эрих, профессор государственного и международного права в Гельсингфорсе (в настоящее время находящийся в Стокгольме), предлагает «ученым всех стран» ряд вопросов относительно современного международно-правового положения Финляндии.

Ответ, конечно, тотчас последовал из берлинского университета. Под ним стоят подписи корифеев германского правоведения: Гирке, Клера, Листа, Каля, Борнгака, Преуса. Все они «единогласно высказываются» в том смысле, что с падением династии связь между Россией и Финляндией разрушена; революционное правительство не является преемником короны; сейм должен провозгласить независимость Финляндии; в международных отношениях Финляндия должна пользоваться неограниченной право- и дееспособностью.

Впрочем, проф. Эриха академическое признание финляндской самостоятельности, хотя бы из столь авторитетного источника, не удовлетворяет, и он во «Frankf[urter] Z[ei]t[un]g» требует более активной поддержки, заявляя: «Именно теперь настал момент окончательного решения, так как приходится считаться с возможностью восстановления русской государственной власти, которая утвердится, если и не надолго, то все же на такой срок, что придаст русским притязаниям на суверенитет более осязательную форму, нежели теперь, когда власть выражается в насилиях солдат. Все же остается сомнительным, возможно ли будет финскому народу добиться избавления без иностранной помощи».

Проф. Эрих может успокоиться: он исходит из ложной предпосылки, будто не найдется ни одной русской партии, которая «став у власти, решилась бы отказаться от верховных прав на Финляндию - по крайней мере, во время войны».

Такая партия нашлась.

Германский штаб сумел обойтись без трудной десантной операции.