После прихода большевиков прошло часов шесть. Мы уже начали привыкать к той беспрестанной оружейной пальбе, которая слышна была по всем направлениям. Было около часу дня. Неожиданно гостиницу потряс страшный удар. В нее попал первый снаряд, ударивший в угловую комнату 4-го этажа и разбивший № 429. Была выбита часть стены, осколками кирпичей была засыпана вся комната. В слуховом окне показался дым. Раздались крики: «пожар», «горим». Наверху лестницы появился администратор гостиницы г. Гаффури и крикнул.
- Немедленно сюда десять отчаянных мужчин.
Из толпы вяло отделилось двое, но гурьбой, как один человек, пошли иностранцы, главным образом англичане. Тревога оказалась ложной. За дым была принята пыль, поднявшаяся от удара в трубу.
В этот день тяжелых снарядов в гостиницу больше не попадало. Но орудийную пальбу слышали весь день. Напуганная толпа принимала каждый выстрел за удар по гостинице.
В 2 часа нас выстроили опять в очередь и в кухне дали такую же еду, что и накануне.
День прошел в нервной тревоге.
Отряды солдат менялись, то приходили, то уходили и особых беспокойств не чинили.
30-го утром нас опять выстроили в очередь и дали каждому по стакану чая и 1/4 фунта хлеба, причем предупредили, что в 3 часа будет выдана та же порция чая с хлебом, ибо провианта нет, и, кроме того, кухня не может работать, так как помещение поваров обстреливается.
Попытка вскрыть продовольственный магазин, находящийся в доме гостиницы, не удалась; магазин был закрыт с улицы. Со двора удалось взломать одну кладовую, где оказался большой запас яблок. Было роздано по два яблока на человека.
Начался форменный голод. Делились друг с другом, кто чем мог, наделяя в первую голову детей и больных. У одного оказалось 4 фунта колбасы, у другого - консервы, у третьего - сухари. Особенную энергию проявила г. Р., добывая и справедливо раздавая еду наиболее голодным.
В этот день большевики окончательно заняли гостиницу, причем от военно-революционного комитета явился во главе отряда солдат д-р К., потребовав немедленной выдачи всего оружия, которое имелось у жильцов. Мы ему отдали те 10-12 револьверов, которые имелись у 300 жильцов. Он любезно предложил нам переписать номера этих револьверов...
Комитет жильцов заявил ему протест против того, что гостиницу обстреливают и что из окон ее солдаты стреляют. Отель, в котором находится столько иностранцев, должен быть признан нейтральным. Д-р К. обещал переговорить со «штабом».
В этот день гостиница подверглась усиленному обстрелу. В нее попало 5 орудийных снарядов. Один пробил стенку 2-го этажа, три разгромили 3-й этаж, 1 - четвертый.
Эта канонада окончательно измучила нас.
Голодные, исстрадавшиеся люди, не спавшие две ночи, доходили до истерики, до галлюцинаций. Каждый шум вызывал нервный ужас.
Пальба все продолжалась. Днем мы узнали, что предстоит особо интенсивная пальба: будут обстреливать Кремль и Думу, и гостинице грозит еще большая опасность.
В 5 часов дня комитет предложил жильцам спуститься в подвал. Во главе с иностранцами квартиранты спустились по темной лестнице в грязный, холодный, сырой подвал, где уместились на досках и принесенных стульях.
Сидели буквально друг на друге. При малейшей панике, при пожаре, масса народа тут же могла погибнуть. Члены комитета по возможности старались держать в известном порядке толпу голодных и зябнущих людей. Особенно жутко было смотреть на измученные лица детишек.
Одним из снарядов повредило электрические провода, и гостиница поверглась в мрак. Раздобыли свечи, и в полумраке, как тени, жильцы бродили, натыкаясь друг на друга.
Канонада продолжалась беспрерывно. Временами казалось, что вся Москва бомбардируется, что злой враг задался целью сравнять ее с землей.
Около 9-ти часов в подвале появилась вооруженная толпа из нескольких солдат и «красноармейцев». Красногвардейцы - мальчики, лет 15-16, почти дети, с винтовками в руках проходили, с любопытством смотрели на нас. Вечером принесли раненого солдата. Американский доктор тут же, в подвале, сделал ему перевязку.
Комитет предложил желающим подняться ночевать в нижних этажах, заверяя, что в этих этажах опасности нет. Мало кто послушался, большинство осталось тут зябнуть всю ночь.
День 31-го прошел в том же ужасе. Мы голодали. Кроме чая и хлеба, ничего не могли получить. Какой-то смельчак из внешнего мира пробрался в гостиницу с консервами. Он, конечно, обратился к наиболее богатым квартирантам. За коробку сардин платили 30-50 рублей, за огарок свечи 5-10 рублей.
День прошел как в кошмаре. Наступила новая ночь.
От 2-х до 5-ти ночи я был дежурным членом комитета. Ощупью, держась за стенку, изредка позволяя себе зажигать спичку, пробирался я по коридорам.
Когда я спустился в полуосвещенный подвал, мне показалось, что я попал в один из кругов Дантова ада. Несколько сот тел буквально лежало друг на друге. Кто дремал сидя, кто, скрючившись, держал голову на подушке. Лишь немногие устроили себе нечто вроде коек, уместившись на досках, подостланных одеялами. Жуткую тишину прерывали лишь глухие звуки орудийных раскатов.
Вперемешку слышался бред спросонья дремавших женщин. В той части подвала, где находилось котельное отделение, меня остановила истерическим криком какая-то молодая женщина: «Куда ты уходишь, Володя... Володя, ты не узнаешь меня. Володя, не уходи...»
Мне передавали, что эта девушка уже несколько часов находится в невменяемом состоянии. Ничего не понимает и зовет своего жениха, Володю.
Я сам видел молодую женщину, которая за эту ночь поседела.
1-го ноября к нам впервые явился представитель военно-революционного комитета прапорщик М. Он, по его словам, командовал отрядом, расстреливавшим Кремль 270. Юноша лет 23-х, низкого роста, нервный, третировал нас, как жалких буржуев.
- Так трусить умеет только буржуазия. Мир не видал таких сражений, какие происходят сейчас. Мы объявили войну войне, мы закладываем фундамент нового социального строения всего мира. Если немцы разрушили Реймский собор, преследуя узкие цели войны, то можем ли мы останавливаться перед разрушениями, когда пред нами величайшие мировые цели. Когда нужно было направлять орудие на колокольню, я задумался было... но мои товарищи-солдаты успокоили меня и потребовали открыть пальбу...
Этот юноша несколько раз приходил к нам и несколько раз в беседе с комитетом жильцов поучал нас своей новой правде.
- Попробуйте продумать вашими мозгами идею социалистического государства, и вы поймете нашу правоту.
На прощанье он нам заявил:
- Вы думаете, что я не понимаю вашего состояния? Я сам вчера приступом брал гостиницу «Элит», где жила моя больная сестра, приехавшая к профессору. Но пока мы не уничтожим наших врагов, для нас нет родных...
Солдаты, разместившиеся у нас караулом, охотно вступали в беседу.
Я слышал рассуждения пожилого солдата, лет 40.
- Нам начальства не надо, - монотонным голосом, как заученный урок, бубнил этот старый мужик. - Ни полковников, ни генералов, никого. Коли ты наш, ешь борщ и получай 5 рублей. Всякий фельдфебель сделает то же, что он. Прочтет по планам и поведет, куда надо. Еще лучше сделает. Генералы - изменники и продают, а где мы одни, все удачно. Наши уже отобрали Ригу сами. Герман все это знает, и герман нам не будет мешать.
Когда посыпались возражения, он упрямо повторял: «Ну, что ж, в крайности и с германом жить можно. Для нас все едино. И так жизнь хуже смерти, хуже быть не может».
Необычная уверенность, фанатическая вера чувствовалась в каждом его слове. С этих его мыслей ничем, никакими словами, казалось, нельзя было его сбить.
1-го ноября, после переговоров с начальником корпуса, мы получили разрешение отправить в штаб военно-революционного комитета в сопровождении солдата нашего уполномоченного г. Фикса, чтобы добиться пропуска квартирантов гостиницы в город. Уполномоченный пошел, но не вернулся. Как мы потом узнали, его арестовали.
После этого мы вступили в переговоры с иностранцами, чтобы они помогли нам добиться признания гостиницы нейтральной для обеих воюющих сторон. Глава французской миссии полк[овник] Мимме энергично взялся за дело, наметив, в случае успеха переговоров, план эвакуации. По его плану последней партией должны были покинуть гостиницу трое: итальянский консул, глава американской миссии и он, полк[овник] Мимме.
- Я уйду из гостиницы, когда все квартиранты будут в безопасности, - заявил нам благородный француз.
В революционный штаб в сопровождении караула, отправился новый уполномоченный, французский подданный г. Б. Часов через шесть его привели обратно. Он рассказал, как с опасностью для жизни, под обстрелом, он достиг штаба, где его после нескольких часов ожидания принял глава военно-революционного комитета г. Смидович. Последний объяснялся с ним по-французски, внимательно выслушал, заявил, что все это - плод недоразумения, что еще 29 октября гостиница была признана нейтральной, и заверил, что обстрела больше не будет.
В заключение он сокрушенно заметил:
- О, это бедная Россия, в которой мы все теперь так несчастны.
После возвращения г. Б. мы ободрились и конец дня 1-го ноября провели более спокойно. 2-го ноября обстрела не было. В ожидании освобождения жильцы попробовали проникнуть в свои разрушенные номера. Обнаружилась массовая пропажа вещей. У японского атташе исчез саквояж с важными документами.
3-го утром стрельба прекратилась. Солдаты из гостиницы ушли. Мы раздобыли пропуска и, поблагодарив нашего энергичного администратора милейшего г. Гаффури, помчались на вокзал. Извозчику уплатили 125 руб.
На улицах видны были следы разрушений. Везде осколки стекла, отбитая штукатурка. Много домов повреждено. «Метрополь» буквально изрешечен
снарядами. Отдельные выстрелы все же были слышны все время. На улицах толпы народа, пускавшегося при каждом выстреле врассыпную. Пьяных почти не было видно. Лишь в одном из переулков мне попался пошатывающийся верзила с гармошкой, тянувший во все горло: «Шумел, гудел пожар московский...» Этот пьяный был, видимо, не лишен трагического остроумия.