ом роде».
Ладонь помимо воли скользнула в карман шинели. Пальцы сами по себе распустили узелок и выудили из платка фигурку, намертво стиснув ее в кулаке.
Не в силах бороться с собой, государь только и смог, что схватить ртом пропитанный ладаном воздух и…
Не было комнаты с низким потолком. Не было уже вызывающих приступы паники желтых полосатых обоев. Николай оказался вдруг в царском поезде. Зелень отделки выдавала штабное купе императорского вагон-салона.
— Ваше величество, двигаться дальше совершенно невозможно! — услышал он.
Видение обрело четкость. Перед Николаем стоял взволнованный и растрепанный дворцовый комендант Воейков.
— Станции захвачены бунтовщиками!
— Мне срочно нужен телеграфный аппарат, — собственный голос показался императору чужим и трескучим. — Какая ближняя станция со связью, Владимир Николаевич?
Генерал-майор облизал губы:
— Псков, ваше величество! У нас там остались верные части генерала Рузского.
— А Гатчина? — Сердце нехорошо кольнуло. Николай автоматически тронул газыри на черкеске. — Луга?
— Заняты, ваше величество, — опустил глаза Воейков.
— Поворачивайте поезд, — глухо приказал Николай. Когда дворцовый комендант вышел, он прошептал: — Стыд и позор! Стыд и…
— Позор, — подхватил голос Распутина.
Император вздрогнул и вновь очутился в часовне.
— Господи помилуй, господи поми-и-луй! — заканчивал отходную молитву священник из лазарета Вырубовой. Отец Александр отслужил литию. Присутствующие осенили себя крестным знамением.
— Тебе нехорошо, Ники? — встревожилась супруга, видя стоящего столбом государя.
— Жар, — рассеянно ответил Николай. Потом тряхнул головой и громко объявил: — Откройте гроб! Я хочу попрощаться!
Вокруг разом засуетились. Отодвинули крышку. В аромат ладана едко ударил химический запах. Императрица коротко охнула, но все же нашла силы положить на грудь Распутина подписанную всеми икону.
Государь подошел к Другу последним.
Борода и волосы Григория были гладко расчесаны. На лицо даже нанесли грим, но он плохо скрывал трупное почернение, раны и синяки.
— Прощай, мой друг! — прошептал Николай.
До крови закусив щеку, он через силу вынул из кармана руку. Завернутый в платок Кот оказался под пропитанной бальзамом ладонью Распутина.
— Он больше мне не понадобится, — одними губами проговорил император. — Я смог его победить. Только сегодня. Смог. Прощай, друг мой. Спасибо и прощай.
Тихо горели свечи. Собравшиеся глядели на Николая, боясь пошевелиться. Со стороны казалось, будто государь молится.
Глава девятая. Зарево бунта
Российская империя, Петроград, февраль 1917 года
Предчувствие бунта пропитывало город.
Ощущение близкой катастрофы стояло в морозном воздухе. С утра возле булочных и пекарен выстраивались длиннющие хвосты. Нервные люди твердили, что хлеба уже не хватает, а вскорости и вовсе наступит голод. Что со дня на день введут карточки, да и то выдавать будут по четверть булки в руки.
Умудренный житейским опытом, Соломон повесил на витрины лавки глухие ставни и перестал пользоваться парадным ходом.
Погромы не заставили себя долго ждать.
За день до отъезда императора в Ставку толпа с Петроградской стороны двинулась по улицам и с криками: «Хлеба! Хлеба!» блокировала бакалеи и мелочные лавки. Празднование Дня работницы и вовсе завершилось стычкой с казаками и полицией. Афишные тумбы и фонарные столбы забелели прокламациями и призывами к всеобщей забастовке, назначенной на двадцать четвертое февраля.
Не дожидаясь, пока в городе объявят военное положение, Соломон затребовал внеплановый сеанс связи с сэром Уинсли.
Последний раз он общался с Безумным Шляпником в конце декабря.
Сэр Уинсли был недоволен и оттого особенно резок. Шломо вкратце пересказал минувшие события. Сообщил, что обшарил каждый закоулок опустевшей распутинской квартиры. Но итог доклада был неутешителен — единственной фигуркой, которую удалось заполучить, оставалась Саламандра.
Правда, при упоминании о странной коробочке, похожей как две капли воды на футляр от Орла, сэр Уинсли оживился. Несколько раз уточнил — видел ли Шломо, что находилось внутри. Соломон мог поклясться чем угодно, коробочка была пуста. Но клятвы не убедили Шляпника. Он спросил, запомнил ли Соломон того подполковника, а потом замолчал.
Сэр Уинсли молчал так долго, что Шломо подумалось об оборванной связи. Наконец Шляпник подал голос:
— Найти этого полисмена быстро будет затруднительно, — сухо прошелестело в трубке. — Давайте расставим приоритеты. Вы меня слышите, Соломон?
Сказано было так зловеще, что Шломо глупо закивал вместо ответа.
— Судя по описанию распутинского футляра, я думаю, в нем хранились артефакты особого порядка.
— Что вы имеете в виду? — опешил Соломон. Уж он-то считал, что знал о магических фигурках достаточно.
— Это незаурядные предметы. Найденная вами Саламандра подтверждает мою гипотезу. Думаю, вторым в футляре хранился Кот.
— Да-да, — решил поддержать разговор Шломо. — Кот был в вашем списке.
— Теперь это очевидно, — буркнули в трубке. — В истории не раз случалось такое, что артефакты не оставляли владельца даже после смерти.
Соломон нервно подергивал кончик уса:
— То есть вы хотите сказать, сэр Уинсли, что я должен эксгумировать тело Распутина?
— Именно так, — ответили в трубке тоном, не терпящим возражений. — Или вы предпочитаете сначала разыскать того полисмена? Напоминаю, Соломон, время дорого.
Шломо приготовился уже возразить, что и найти могилу Старца — задание не из простых, но Шляпник не дал вставить ни слова:
— Займетесь полисменом, если и в гробнице окажется пусто. Пока сосредоточьтесь на могиле. Как там, кстати, ваш Керенский?
Брошенное как перчатка «ваш» покоробило. Сэр Уинсли будто бы провел черту между собой и Шломо. Обвинил в провале и заранее взвалил на него всю ответственность.
Соломон поморщился:
— Не объявлялся. Уже пятый день жду.
— Это довольно странно, — протянули в трубке. — Сопротивляться магии Орла может только человек с очень сильной волей. Да и то не больше недели. Дальнейшая борьба с чарами грозит безумием.
— Я начну обходить петроградские бедламы, — хмуро пообещал Соломон, — если он через два дня не позвонит.
— Сосредоточьтесь на могиле, — повторил сэр Уинсли. И перед тем, как повесить трубку, добавил: — И не упустите Орла, Соломон.
Из дома на Французской набережной Шломо вышел подавленным. Капитан Скэйл только разводил руками — дополнительных инструкций не поступало. Секретная служба отзывала агентов. На ее помощь в обозримом будущем рассчитывать не стоило. После убийства Распутина Интеллидженс Сервис охладела к операции «Целлулоид».
Единственное, на что британские разведчики согласились, — устроить Шломо еще один сеанс связи с сэром Уинсли.
Но радостных известий своему тайному патрону Соломон не мог сообщить и в следующий раз.
Почти два месяца ему понадобилось, чтобы очаровать только что снявшую траур дочь Распутина — Марью. Запудрить мозги девятнадцатилетней глупышке не составило особого труда. Шломо представился ей офицером Беляевым, чей офицерский долг — поддержать Матрену Григорьевну в столь трудный для ее семьи час. Ко всему офицер Беляев был поклонником ее отца и мечтал прикоснуться к его святым мощам.
В конце января барышня дрогнула. Соломон увидел недостроенный храм на окраине Александровского парка. К гробу их тогда не пустил служка, но теперь Шломо знал — там, за Ламскими прудами и дикой рощей, покоилось тело Старца. Оставалось выяснить, есть ли подле этого тела Кот.
Как и подозревал Соломон — сэр Уинсли выслушал его без энтузиазма.
— Мне нужна помощь, — подытожил Шломо в переговорную трубку.
— Можете использовать любые ресурсы, — отозвался собеседник. — К сожалению, на Интеллидженс Сервис полагаться больше нельзя. У них отчего-то появились новые хлопоты, — язвительно добавил Шляпник. — Но Орден компенсирует ваши расходы, будьте уверены. И помните о времени, Соломон.
Шломо о нем и не забывал. Время убегало от Соломона. И его течение приносило непредсказуемые события. Они могли безжалостно растоптать планы Шломо. Сумрак русского бунта, слепого и неуемного, сгущался над Петроградом. Это Соломон чуял нутром.
В мрачной задумчивости он покинул дом на Французской набережной и направился к ближайшему телеграфу. Странные личности сновали по вечерним улицам. По пути ему встречались разухабистые компании, среди которых Шломо с удивлением разглядел не только полупьяных рабочих, но и студентов с курсистками. К транспарантам с требованиями хлеба добавились и новые лозунги вроде «Долой войну!» и «Даешь республику!». То и дело кто-то затягивал «Марсельезу».
У телеграфа дежурил казачий разъезд. Гвардейцы проводили Соломона внимательными взглядами, но вопросов не задали.
Шломо макнул перо в чернила и вывел на бланке заученный много лет назад текст.
«Дядюшка совсем плох. Приезжай немедленно!»
Давным-давно эти слова собирали в мгновение ока самую отчаянную команду истинных анархистов. Боевую бригаду неуловимых подпольщиков, поселившую страх и трепет в сердца врагов по всей Европе. Блистательную пятерку сорвиголов и ученых, не боящихся ни пули, ни петли, а в ад попросту не верящих.
«Приезжай немедленно!» — перечитал Соломон и, ухмыльнувшись, добавил: «Жорж».
Когда-то их было пятеро. О них слагали легенды. Теперь же только один человек мог откликнуться на этот призыв.
— Будьте любезны — молнией, — протянул Шломо бланк в окошко, а потом назвал московский адрес, куда когда-то отправлялись их зашифрованные послания.
«Надеюсь, ты еще проверяешь почту», — подумал Соломон.
Вчера на Знаменской площади убили полицейского. Убили средь бела дня. Полоснули шашкой и добили лопатами прямо на глазах у Рождественского.