Пристав протолкался сквозь толпу и потянулся рукой к красной занавеске, что была привязана к бронзовой сбруе царского коня. Очередной горлопан, влезший на постамент, ловко угодил ему сапогом в голову. Молоденький донской казачок свистнул дважды шашкой. Жандарм охнул и упал лицом вниз. Толпа взревела, и тут же десятки рук опустили на тело дреколье и лопаты.
Убийство заняло не больше минуты. Взоры демонстрантов вновь обратились к уличному трибуну. Тот как ни в чем не бывало продолжил выкрикивать лозунги о свободе и равенстве. О братстве и справедливости. А под ним, у подножия памятнику императору Александру III, тряпичной куклой лежал мертвый человек, и не было до него никому дела. Только царский конь склонил гриву и смотрел на погибшего пристава бронзовыми глазами.
Именно тогда в Рождественском что-то переменилось. Гложущее его чувство вины вытеснила скорбь. Великая, вселенская скорбь и горечь. Будто бы подполковник потерял не только себя, а утратил все, что было ему знакомо и любимо. Потрясенный, он стоял на Знаменской площади среди детей и женщин, студентов и солдатни, господ мещан и товарищей рабочих. Стоял и смотрел, как покрывается ледяной коркой кровь на мостовой.
Ругая проклятое любопытство, заставившее выйти из номера и стать невольным соучастником убийства, Рождественский поспешил прочь. Работая локтями, он прорвался сквозь людское море и вернулся в гостиницу.
Ночь прошла в хмурых раздумьях.
Утром Рождественский прихлебывал спитой чай и глядел в окно. Вновь собрался у памятника митинг. Вереницы людей черными гусеницами ползли по серому снегу на Знаменскую площадь. Трепетали в воздухе красные полотнища.
Поодаль жались друг к другу малочисленные и растерянные полицейские в синих шинелях. Под российским флагом подтянулась колонна лейб-гвардейцев. Волынцы выстроились вдоль Николаевского вокзала и замерли, ожидая чего-то.
Бывший подполковник Охранного отделения цедил чай и наблюдал в окошко прелюдию к катастрофе. В правой руке Сергей Петрович держал револьвер с единственным патроном в барабане.
Ощущение утраты чего-то великого, осознание своего бессилия, ненужности и никчемности подавляло Рождественского. Все, что оставалось, — погоня за фантомом. Розыск фигурок, чуждых Рождественскому и не приносящих, по его мнению, ни счастья, ни покоя. Охота, сомнительная и нужная разве что Керенскому, который за делами семейными и переездом на новую квартиру не появлялся с начала февраля.
Беглый подполковник ухмыльнулся и, крутанув о плечо барабан, приставил ствол к виску.
Боек ударил. Выстрела не было.
Рождественский замер, прислушиваясь к чувствам. Ничего не изменилось. На душе было все так же пусто, будто на заброшенном погосте.
— Не в этот раз, стало быть, — Рождественский положил револьвер на подоконник.
Вдруг в тишине коридора раздались тяжелые шаги. Звук нарастал.
Подполковник отставил стакан и вновь взялся за оружие. Стараясь, чтобы под ногами не скрипнули доски, он прокрался к двери и прижался спиной к сажевым обоям.
Кто-то остановился за тонким дверным полотном гостиничного номера.
Рождественский взвел курок, ожидая выстрела, срывающего щеколду и петли удара, но вместо них послышался голос Керенского:
— Сергей Петрович, это я! Откройте!
Рождественский выдохнул, переводя дух, и с удивлением почувствовал себя живым.
— А я, признаться, заскучал уже, — распахнул он дверь.
Растрепанный Керенский выглядел взволнованно. Высокая каракулевая шапка сбилась набок. Лицо раскраснелось от мороза. Глаза лихорадочно блестели, но были естественного цвета, карими.
— Что-то стряслось? — протянул ладонь Рождественский и тут же заметил, что рука Керенского согнута, словно на перевязи. Ладонь Александр Федорович запустил между пуговиц пальто. — Вы ранены?
Керенский поморщился:
— Адски болит рука. Временами просто выворачивает судорогами. Но оставим это… Собирайтесь, и побыстрее!
— А что за спешка? — натягивая пальто на волчьем меху, спросил Рождественский.
— По дороге расскажу, — поправил шапку Керенский. — Захватите оружие. Боюсь, оно может пригодиться, — добавил он и выбежал.
Наспех заперев дверь, Рождественский кинулся следом.
Нагнать Керенского получилось лишь в гостиничном фойе.
— Вы можете управлять машиной? — спросил Александр Федорович и распахнул дверь.
— Довольно сносно, — успел ответить Рожественский прежде, чем ему открылась следующая картина. У входа в Большую Северную гостиницу стоял шикарный «Де-Дион». Машина рычала незаглушенным двигателем. Кожаный балдахин был опущен. На шоферском сиденье замер покрытый инеем водитель.
— Спасибо, товарищ, — скривился Керенский и протянул ему больную ладонь. — Дальше мы сами, — ненавязчиво высадил он шофера из авто. — Ступайте! — махнул Александр Федорович в сторону Знаменской и сунул руку обратно за пазуху. Глаза его вдруг вспыхнули разноцветным огнем. — Не оставайтесь в стороне от нашего многострадального народа!
От лейб-гвардейцев отделился невысокий унтер-офицер.
— Садитесь за руль, — шепнул Керенский Рождественскому. — Скорее!
— Что здесь происходит? — тронул кобуру фельдфебель-волынец.
— И вы не оставайтесь в стороне, друг мой! — воскликнул Керенский, залезая в авто. — Отчизна в опасности! Только союз восставших солдат с народными массами способен спасти нас от геенны царизма!
Рождественский отодвинул рычаг тормоза и нажал педаль. Колеса крутанулись вхолостую по наледи.
— Гоните уже! — прошипел ему Керенский и громко крикнул волынскому гвардейцу: — Употребите вверенное вам оружие с умом, товарищ! Встаньте на защиту наших угнетенных братьев! Да здравствует республика! Ура!
— Ур-ра-а-а! — хором заорали шофер и фельдфебель, не сводя восторженных глаз с уносящегося прочь автомобиля.
Машина летела по Невскому.
— Куда едем-то? — сквозь рев мотора прокричал Рождественский.
— К Поклонной горе, — склонился к его уху Александр Федорович. — К Бадмаеву!
Черный «Де-Дион» свернул на Литейный и помчался на север.
— Нам нужно обязательно расспросить его о фигурках! — как заведенный повторял Керенский. — Обязательно! И непременно сегодня!
Стараясь не сбавлять газ, Рождественский лавировал меж человеческих островков. Чем больше они удалялись от центра города, тем чаще встречались пестрые и шумные компании с красными флагами и транспарантами. Кто-то пытался преградить путь, но Рождественский отчаянно сигналил и выруливал. Вслед им летели ругательства и свист. Пару раз о борт авто разбивались пустые бутылки.
На подъезде к Литейному мосту Рождественский сбавил скорость.
Мост был оцеплен солдатами, которые не пускали разношерстную публику с Выборгской стороны.
— Что с вами? — подметил замешательство Керенского Рождественский.
— Как быть, Сергей Петрович? — пробормотал тот. — А ну как не пустят обратно? Мне завтра обязательно нужно быть в Думе!
— Предъявим вашу депутатскую карточку, — возразил Рождественский.
— Она может не помочь мне, а повредить. — Во взгляде Керенского вдруг всплыла мольба. — Сергей Петрович, мой арест за последнюю речь в Думе принципиально решен… Завтра, вероятно, меня арестуют… Вы не могли бы с этой минуты охранять меня круглые сутки? Жить можно у нас на Тверской. Места хватит. Хорошая, большая квартира. Пятнадцать минут ходу до Думы. И сторговал не задорого. — Из Керенского будто выпускали воздух. Он сдувался, полушепотом извергая бессмысленное бормотание. Взгляд его потух. Он опустил голову.
— Александр Федорович! — выдернул его из оцепенения Рождественский. — Не падайте духом! Я вас не оставлю!
Керенский встрепенулся. Взгляд его вновь приобрел ясность.
— А что до кордона — война план покажет. Действовать будем по обстановке, — прищурился Рождественский на снующие впереди солдатские шинели. — В крайнем случае — заболтаете их своей птичкой.
Машина медленно катилась к пропускному пункту. Из черно-полосатой будки выскочил офицер и, оставив позади переносной шлагбаум, заспешил к ним.
— Мне все труднее его удержать, — горько прошептал Керенский. — Орла… Бывает, совсем пальцев не чувствую. Кажется, выскользнет и пропадет…
— Честь имею, господа! — покосился на бородатого Рождественского офицер, но все же козырнул. — Куда следуете?
— Я депутат Государственной думы, — начал было Керенский, но договорить ему не дали.
— Ишь, че творят, черти! Ваше благородье, гляньте! — усатый солдат тыкал варежкой в противоположный берег. — Аки посуху!
Рождественский привстал и увидел, как ниже по течению Невы кто-то выбрался на лед. За одинокой точкой, будто горох из дырявого мешка, высыпали еще люди.
Офицер от души выругался и махнул Керенскому рукой:
— Проезжайте! — Он повернулся к солдату: — Этих пропустить! А потом бери пятерых, и бегом встречайте тех вон выдумщиков! Огонь не открывать — грозите штыками!
Рождественский отпустил ребристую рукоять револьвера и вынул руку из-за пазухи.
— Благодарю, господин офицер! Мы ненадолго, — заверил Керенский, но тому было уже неинтересно.
Машина оглушительно чихнула и расколола ревом морозный воздух. Набирая скорость, Рождественский вел мотор к вершине Поклонной горы.
Рождественский остановил «Де-Дион» у ажурных чугунных ворот дачи Бадмаева. Впрочем, двухэтажное серое здание из диковинного железобетона напоминало больше крепость с башенкой-надстройкой. Крыша и козырьки островерхого донжона были изогнуты в восточном стиле. Частые дымные столбы подпирали низкое небо. За высоким крепостным забором из красного кирпича угадывалась огромная территория, виднелись крыши многочисленных хозяйственных построек. Рождественскому даже почудилось, что он слышит оттуда коровье мычание.
Через десять минут призывного гудения клаксона к решетке подошел низкорослый человек. Одетый в дорогой английский костюм азиат явно не был настроен на долгую беседу. Пальто он не накинул. Шир