Небо окончательно рухнуло. Эмили беспомощно стояла среди голубых обломков. Через некоторое время она осознала, что тяжелый предмет в её руках — толстый том под названием «Анализ хромированных мотивов в искусстве двадцатого века» и что мистер Брэндон давно ушел.
Эмили едва дотянула до конца рабочего дня. Попрощавшись с поэтами, она прошла сквозь электронные двери и оказалась на сентябрьской улице. Она плакала не переставая и не могла унять слезы в аэротакси по дороге домой.
Собственная квартира показалась ей тесной и уродливой — точно такой, как до появления Великих Поэтов в её жизни. Экран видео смотрел из темноты как бледный безжалостный глаз морского глубоководного чудовища.
Она съела безвкусный ужин и рано легла спать. Но заснуть не удалось. Она лежала и смотрела на большое рекламное табло на другой стороне улицы. Оно подмигивало ей, посылая короткие сообщения. Подмигивание первое: «Принимайте таблетки «Соми». Подмигивание второе: «Ззззззззззззззз».
Сон никак не приходил. Она была леди Шалот и плыла по реке в Камелот в белоснежном платье. Но вдруг оказалось, что она совсем не леди, а несчастная девочка, и прячется в воде от соседских мальчишек, заставших её за купанием нагишом. Она отчаянно надеялась, что им надоест издевательски над ней хохотать и они убегут прочь — тогда она сможет вылезти из холодного водного плена и взять одежду. Раз шесть подряд ей приходилось опускать в воду пылающее от стыда лицо, и вот, наконец, они ушли. Посиневшая от холода, спотыкаясь и дрожа, она выбралась на берег, долго и яростно сражалась с непокорными рукавами, но все — таки ей удалось спрятаться в своем платьишке из полиэстера. Со всех ног она помчалась домой, в деревню: скорее, скорее, скорее… но опять все изменилось, и она уже не бежала, а плыла в ладье в Камелот, одетая в белоснежное платье. «В виду альтанов и садов, и древних башен и домов, она, как тень, у берегов, плыла безмолвно в Камелот»[20]. Рыцари и народ Камелота, собравшиеся у реки, прочитали её имя. начертанное на ладье, и явился сам Ланселот — Ланселот или лорд Альфред, он принимал то один, то другой облик, но в конце концов оказалось, что они оба — один человек. «Лицом как ангел хороша», — прошептал Ланселот‑Альфред, и Эмили, леди Шалот, услышала его, хотя и была давно мертва. «Да упокоится душа волшебницы Шалот…»
Бригада грузчиков работала всю ночь, и Зал Поэтов полностью преобразился. Андроиды исчезли, им на смену пришли сияющие арт — объекты двадцатого столетия. Там, где прежде сидел Роберт Браунинг, погруженный в мечты об Э.Б.Б[21] теперь стояло нечто с табличкой «Файердом‑8». А на священной территории Альфреда, лорда Теннисона, вольготно расположился длинный низкий предмет обтекаемых форм с труднопроизносимым названием «Тандербёрд».
Подошел мистер Брэндон. Его глаза сияли так же ярко, как и столь любимая им хромированная отделка.
— Ну что, мисс Мередит? Как вам новая экспозиция?
Эмили чуть было не высказала все, что об этом думает, но вовремя прикусила язык. Увольнение навсегда лишит её общества великих поэтов, а оставшись в музее, она, по крайней мере, будет знать, что они где — то рядом.
— Экспозиция? Она… просто… ошеломляет. — нашлась Эмили.
— Точно! А что здесь будет после работы декораторов! — Мистер Брэндон едва сдерживал восторг. — Завидую вам белой завистью, мисс Мередит. У вас самая потрясающая экспозиция во всём музее!
— М — м–м… да, пожалуй, — кивнула Эмили и обвела недоумевающим взглядом своих новых подопечных. — Вот только почему они выкрашены в такие невыносимо яркие цвета?
Искры в глазах мистера Брэндона померкли.
— Похоже, вы даже не открывали «Анализ хромированных мотивов в искусстве двадцатого века», — заметил он с укоризной. — Ведь если бы взглянули хотя бы на отворот суперобложки, то знали бы, что цветовая гамма американских автомобилей той эпохи подбиралась специально для усиления сияния хромированных деталей. Соединение двух этих факторов и положило начало новой эре автомобильного дизайна, которая продолжалась больше века.
— Они похожи на пасхальные яйца, — заметила Эмили. — Неужели люди и правда в них ездили?
Глаза мистера Брэндона обрели свой обычный тусклый оттенок, а его утренняя восторженность лопнула, как мыльный пузырь.
— Конечно, ездили! Как же с вами сложно, мисс Мередит! Я решительно не приветствую вашу точку зрения! — Он резко повернулся и вышел из зала.
Эмили вовсе не хотела с ним ссориться. Она даже подумала, не стоит ли ей пойти и попросить прощения. Но, как ни силилась, не смогла. «Тандербёрд» вместо Теннисона — эта перемена совершенно выбила её из колеи.
Утро складывалось из рук вон плохо. Она беспомощно наблюдала за работой декораторов. Пастельный оттенок стен постепенно сменили яркие кричащие цвета: оконные створки спрятались за хромированными полосками венецианских жалюзи. Систему непрямого мягкого освещения полностью разрушили, и с потолка теперь свисали флуоресцентные лампы, а деревянный паркет безжалостно выложили синтетической плиткой. К полудню зал стал напоминать огромную сияющую уборную. «Не хватает только хромированных унитазов», — с горьким цинизмом подумала Эмили.
Она тревожилась, удобно ли поэтам в ящиках. После обеда, не выдержав, поднялась по лестнице на чердак, в хранилище, но никаких ящиков не обнаружила. В пыльном просторном помещении под крышей все было как и раньше: те же древние реликвии, пролежавшие там не один год. Внезапно у неё возникло страшное подозрение, и она помчалась вниз, к мистеру Брэндону; который как раз руководил грузчиками, выравнивавшими положение одного из автомобилей.
— Где поэты? — воскликнула Эмили.
Виноватое выражение на лице мистера Брэндона бросалось в глаза так же явно, как пятно ржавчины на хромированном бампере автомобиля, возле которого он стоял.
— Нет, в самом деле, мисс Мередит, — начал он, — вам не кажется, что вы слишком…
— Где они? — повторила Эмили.
— Мы… мы перенесли их в подвал. — Его лицо залилось краской, ярко — алой, как крыло хромированного автомобиля.
— Но почему?
— Мисс Мередит, вы неконструктивно относитесь к нашим нововведениям. Вы просто не…
— Почему их отнесли в подвал?
— Боюсь, мы немного откорректировали наш план. — мистер Брэндон уставился в пол, словно увлекшись дизайном новой плитки. — Поскольку отношение общества к поэзии, по всей видимости, не изменится, и поскольку реконструкция зала потребовала больше затрат чем мы предполагали, мы…
— Вы решили сдать их в металлолом! — Эмили побледнела. Слезы ярости обожгли ей глаза и хлынули по щекам. — Ненавижу вас! — выкрикнула она. — Вас и ваш совет директоров! Вы как вороны — тащите все блестящее в свое гнездо, то есть в музей, и ради этого выбрасываете бесценные экспонаты. Ненавижу; ненавижу, ненавижу!
— Пожалуйста, мисс Мередит, перестаньте витать в облаках… — начал мистер Брэндон, но тут же обнаружил, что разговаривает с воздухом: Эмили уже мчалась прочь, издалека доносились её быстрые шаги и шорох пышного платья в цветочек. Мистер Брэндон пожат плечами, не равнодушно, а с сожалением. Он все еще помнил, как много лет назад в Зале Электроприборов к нему подошла хрупкая большеглазая девушка и с застенчивой улыбкой спросила, не найдется ли для нее работы. Он всегда считал, что проявил редкую сообразительность, предложив ей стать ассистентом куратора. На эту дутую должность никто не претендовал: ассистенту, платили меньше, чем уборщице. Но она согласилась, и он, выдохнув, переложил на неё заботу о Зале Поэтов, а сам занялся более интересными вещами. Выходит, сообразительность ему не помогла… И еще он подумал, что за последние годы многое в Эмили изменилось: выражение загнанности постепенно исчезло из глаз, поступь стала уверенной и быстрой, а улыбка радостной и яркой, особенно по утрам. Злясь на себя, мистер Брэндон снова пожал плечами. Ему казалось, что они сделаны из свинца.
Поэтов свалили в самый дальний угол подвала лучи полуденного солнца проникали сквозь высоко расположенное окно и слабо освещали их лица.
Эмили разрыдалась.
Пришлось повозиться, прежде чем она нашла Альфреда. Усадив его на списанный в утиль стул двадцатого века, она села напротив, лицом к лицу. Глаза андроида смотрели на нее вопросительно.
— «Локсли — холл», — попросила она.
Здесь останусь я, покуда разгорается восток.
Вы ступайте; нужен буду — громко протрубите в рог.
Всё как встарь: кричат бекасы; темный берег пусть и гол;
Стылый блик дрожит над морем, озаряя Локсли — холл…[22]
Он дочитал поэму до конца, и Эмили попросила «Смерть Артура», а потом — «Вкушающих лотос». Пока он читал, её сознание словно раздвоилось: одна часть внимала стихам, другая — скорбела о судьбе поэтов.
Где — то на середине поэмы «Мод» Эмили очнулась и поняла, что прошло очень много времени, а значит, пора расставаться с Альфредом. Глянув в оконце, она увидела серые сумерки, поспешно встала и, осторожно ступая, добралась до лестницы. Наощупь нашла выключатель, зажгла свет и поднялась на первый этаж, оставив Альфреда наедине с Мод. Музей был погружен во тьму, только в фойе горела дежурная лампочка.
В её тусклом свете Эмили остановилась и задумалась. Должно быть, никто не заметил, что она спустилась в подвал, и мистер Брэндон, предполагая, что она пошла домой, отдал ключи от музея ночному сторожу и ушел сам. Но где же сторож? Чтобы выйти на улицу, надо найти его и попросить отпереть дверь.
Другой вопрос, хочет ли она уходить?
Эмили подумала о поэтах, грубо сваленных в кучу в подвале, и о сияющих автомобилях, занявших место на священной территории, по праву принадлежащее великим бардам… Вдруг её внимание привлек металлический блеск одного из предметов, выставленных в небольшом стенде неподалеку от двери. Там находилась экипировка пожарных прошлого столетия. Огнетушитель, небольшой крюк, лестница, свернутый в спираль шланг, топорик… именно топорик привлёк её внимание отблеском на своём лезвии.