Но Георгий вдруг затих и поднялся на ноги. Посмотрел на амулет в своей руке и бросил его на кровать к покойнику. Вытер рот платком.
— Полковник! — приказал командиру лейб-гвардейцев. — Распорядитесь тут прибраться. Я срочно возвращаюсь в Петроград.
— Слушаюсь, Ваше Императорское Величество! — вытянулся Осененный. До него дошло, свидетелем чего он стал.
По дороге к вестибюлю главного входа, за которым императора ждал лимузин и несколько авто охраны, Георгий успел поблагодарить судьбу, что оправился от шока, вызванного перетоком магии. Мог и умереть. Потом принялся размышлять, что делать с внезапно свалившимся на голову богатством.
Предприятия Юсупова, своего рода империя внутри Российской империи, приносят огромную прибыль. Одни только налоги составляют многие миллионы в год. Хватает и ненужной роскоши. Поместья и усадьбы… Взять хотя бы этот вот дворец. На него не найти покупателя. Одно только содержание дворца, как видится, обходится в десятки тысяч в месяц…
Так, решено. Подарим дом Московскому императорскому университету. Хватит ютиться на окраине, а то ректор надоел вечными жалобами, что ему нужно здание не хуже, чем у Петроградского императорского на Васильевском острове. В довесок к нему пусть забирает хоромы Юсупова, что на Воробьевых горах, и отстанет.
Счета Юсупова покроют, наверное, ближайшие военные расходы. Вооружить французов. Воины они, конечно, никакие, но есть среди них зуавские и сенегальские полки, с набранными в них воинственными африканцами. Коль дать аэропланы и бронемашины да ассигнования на жалование офицерам и унтерам, можно сформировать русские добровольческие батальоны и авиаотряды во Франции. Под французским триколором, конечно. Россия не воюет, она — миролюбивая…
Разучившийся воспринимать чью-то смерть близко к сердцу еще в первые полсотни лет своей жизни, Георгий, спускаясь по лестнице на первый этаж, уже не вспоминал о том, чье сердце только что остановилось. Всецело погрузился в финансовые планы, которые еще нужно будет согласовать с треклятой Думой. Там левые будут орать в три горла, что дополнительные доходы казны следует пустить на учреждения призрения, медицины и образования — не на войну. Ничего, утрутся.
— Ваше Императорское Величество!
Сминая цепочку лейб-гвардейцев, у подножья лестницы буянила родня Юсупова, жадно глядя на царя. Ждут доброй вести. Георгий усмехнулся про себя.
— Его светлость изволил принять смерть от собственной магии, как истинный Осененный, — объявил и двинулся вперед, но наперерез ему протиснулась графиня, дама объемного телосложения, просто так не обогнешь.
Естественно, ее интересовали отнюдь не обстоятельства ухода родственника в мир иной. Шакалы видели нотариуса.
— Вы же его душеприказчик, Ваше Императорское Величество! — запричитала баба. — Как он распорядился? Умоляю…
Графская семья не бедствовала, невооруженным глазом видно. Но ведь всегда хочется большего, пусть даже незаслуженно. «Как, наверное, ликовали, прочитав о гибели Федора», — подумал вдруг Георгий и веско обронил:
— Вам не оставил ничего. Посторонитесь.
Обойдя препятствие монументальных форм, император двинулся к дверям и услышал позади шорох юбок, затем оханье прислуги. Графиня повалилась в обморок.
В машине он продолжил обдумывать судьбу юсуповских капиталов.
Был еще один момент, о котором монарх не рассказал умирающему. Когда доложили, что тело героя не найдено, Георгий вызвал Осененного-провидца. Слабенького, но какой есть.
Тот рыскал по полю боя под Ригой дня три. Побывал у каждой воронки, вырытой разрывом морского «чемодана». Потом доложился:
— Что-то непонятное произошло, мой государь. Я не увидел следа смерти князя, но и живым его не вижу!
— Поясни, — буркнул император, попивавший кофе в походном шатре.
— Как только всматриваюсь, его след начинает двоится. Как будто он — не он. Или их двое… Понятия не имею, что это значит, такое не описано ни в одном трактате!
— Значит, ты плохой провидец, — заключил Георгий. — Ладно, поклянись, что будешь нем как рыба. Свободен! — приказал, когда Осененный выполнил монаршую волю.
Провидец, сам того не зная, навел Георгия на мысль. По приказу императора подняли документы о гибели родного сына князя. Там он прочитал про перстень, из которого случилась схватка Осененных. Отчеты полицейских сообщали, что его нашли, но с выкрошенным камнем, таившаяся в нем душа исчезла. А если нет? Вдруг она вселилась в Кошкина, который с той поры стал удивлять своим талантом? Какого прежде в нем не наблюдалось… Такое может быть? Вполне. Провидец же не догадался, хотя невольно подтвердил, что Кошкин уцелел. Сейчас скрывается. Почему — не ясно. Но для России это хорошо, пусть продолжает в том же духе.
Глава 7
Поезд неторопливо пересекал Германию, направляясь с севера на юг. Равнинная низменность у Эльбы за окном сменялась холмистыми ландшафтами. Ближе к границе Швейцарии вдалеке показались горы.
Все больше ощущалась весна. На станциях Федор выходил на перрон, прикрывал глаза и жадно втягивал теплый воздух с примесью угольного дыма, но, тем не менее, апрельский, освежающий. Юлия терпеливо стояла рядом.
— Больше года так не наслаждался, — признался ей Федор. — Скрывался под видом замарашки. Воевал. Вкалывал за гроши на «Ганомаге», не имея ни денег, ни документов, чтоб уехать из Гамбурга. Все время в страхе, что изобличат. Что, собственно, и случилось. И вот теперь просто радуюсь жизни.
Вернулись в купе. Вагон тронулся. Федор отхлебнул остывший чай из стакана в подстаканнике. Заметно было: даже этот чай ему вкуснее гамбургского — потому что на свободе. Пусть весьма и относительной.
— Что в тебе осталось прежнего, Федя, так стремление работать каждую минуту. Ожидала большего к себе внимания, — в свою очередь призналась Юлия.
— Прости, — он смутился. — Наверстаю. К сожалению, до прибытия в Берн нужно очень многое успеть. Иначе твой визит в Париж не получится полезным.
Он испещрял набросками, эскизами и длинным пояснительным текстом плотные листы бумаги — их купили в магазине у вокзала. Порой комкал их, рвал и погружался в долгую задумчивость, нервно покусывая кончик карандаша. Что самое удивительное, буквально через день пути Федор двигался, будто и не было в боку той неприятно раны.
— Помог себе магией? — поинтересовалась Юлия.
— Конечно, дарлинг. Магия — суть управление силой, человеческим приборам неподвластной. Все эти огневики, кинетики, лекари, электрики и прочие — это только отражение способа контроля дара, концентрации на нем. Кто к чему изначально склонен. Слышала о генерале Брусилове?
— Еще бы. Большая шишка в Генштабе. Один из героев победы под Ригой.
— Знаешь, какой у него дар? Ломать технику на расстоянии. В детстве позавидовал отцу, купившему дорогие часы-хронометр. Сломал часы, не прикоснувшись к ним единым пальцем. Если б научился сосредоточиться на чем-нибудь другом, то стал бы, например, огневиком или выращивал растения подобно сказочным друидам. Да что угодно… Думаю, что мой Зеркальный Щит в состоянии получить любой сильный Осененный. Тут главное суметь контроль наладить. Я каждый день теперь тренируюсь в самом разном. В Гамбурге не мог.
Карандаш взлетел с его ладони и пронесся на расстоянии вытянутой руки от Юлии. Она попыталась его поймать, но ухватила пальцами только воздух.
— Хулиган! А если б в глаз мне угодил? Отрастил бы магией новый?
— Никогда не пробовал. Но пришлось бы. Тут цвет бы подобрать… Представь — прежний был синий, новый же — зеленый или желтый.
— Ура! Я польщена. Ты заметил, какой у меня цвет глаз.
— Я многое что замечаю. Но — извини. Пока не ладится с трансмиссией. Не могу вспомнить…
Он скомкал и сунул в карман очередной листок. Не выбрасывал, видимо, испорченные черновики считал секретными. Сжигал их в угольной печке отопления вагона.
— Ладно, милый, не буду отвлекать. Скажи одно: твоя способность предвидеть будущее…
— Не предвидеть, а получать разрозненные сведения, — поправил Федор.
— Пусть так. Эта способность — от осененности?
— Естественно. Без магии никак. После расскажу. Всему свое время.
Он снова вперился в листки. Юлия Сергеевна достала книжку и уткнулась в нее взглядом, не видя текста.
Как Федор к ней относится? Принял. Называет «дорогая». Или «дарлинг» — под настроение. Смотрит с удовольствием, но не по-детски восторженным взглядом как тот же Юрген. Скорее — с уверенностью зрелого мужчины. Иногда как невзначай касается пальцами ее руки. Потом неторопливо убирает.
В разговорах о будущем неизменно что-то обещает, оптимистическое. Но крайне неопределенно.
Черт побери, он играет со мной как кошка с мышью, начала сердиться Юлия. Да, виновата, что разорвала помолвку. Но, коль мы вместе, пусть не близки, но все равно это же признание, что мосты не сожжены, и у нас есть общее настоящее и, наверно, будущее… Так почему ни разу за три дня не сделал одной попытки ее поцеловать?!
Раз сама к нему приехала, еду с ним наедине в двухместном купе, практически как жена или любовница, это ли не сигнал к сближению? Видит же прекрасно, что его очередь делать шаг навстречу, а не прятаться за листками «чрезвычайной важности»!
Если разобраться, мог подлечить себя на день-два раньше в Гамбурге, не прячась за оправданием: не хочу обнаруживать магический дар. Они бы выехали раньше. Значит, день-два в его планах нисколько не решают. Он прекрасно мог бы сочинять свои писюльки за столом в отеле, а не в шатающемся на стыках вагоне.
Издевается!
Прежний тульский Федор, пусть не открытый ей как книга, все же был проще, понятней, откровеннее. Доверчивее, хотя сейчас, как кажется, в доверии ей не откажет. Ведь собирается поручить ей нечто важное.
Но ей хотелось не такого. Личного, чтоб только между ними, а не в деле «всегерманской пролетарской революции».
Еще бесила неопределенность и бессилие. Она не вправе предъявлять претензии, чего-то требовать или попросить. Их союз хрупок чрезвычайно. Прошло о время, когда будущий князь, робея, просил ее руки, страдал от своего маленького роста, стремясь распрямить спину до разрыва позвонков. Краснел, считал недостойным из-за «подлого» происхождения находиться рядом с офицерской дочкой… В чем-то его новые качества — одаренно