Хотелось самому, вместе с инженерами-единомышленниками, корпеть над чертежами танка, превращать фантазию сначала в деревянный макет, потом воплощать в металле, исправлять ошибки, переживать неудачи, радоваться, когда получается… Отмечать успехи вместе с товарищами. Этому он лишен благодаря прихотям кайзера Вильгельма.
Конечно, многие другие потеряли стократ больше — близких, дома, здоровье. Или собственную жизнь.
Пусть танк приблизит час воздаяния.
Начало смеркаться. Купив вечерний выпуск «Бернской Газеты», как советовал Троцкий, Федор закончил прогулку у подъезда, обнаружив там автора последней телеграммы.
— Гутен абен, герр Клаус! — поприветствовал его «иудушка», задорно блеснув очками. — Разворачивали газету?
— Еще нет. Поднимитесь ко мне на чай?
Тот кивнул и двинулся следом. Федор даже затылком чувствовал, что революционер всем своим видом излучает самодовольство.
В квартире Федор немедленно распалил плитку на керосиновой горелке и поставил чайник. Когда тот вскипел, обдал кипятком заварник. Засыпал в него английский чай, добавив щепотку цветков суданской розы. Залил кипятком, накрыл крышкой и толстым полотенцем — пусть настаивается.
Только после этого Федор устроился в кресле напротив Троцкого и принялся за изучение газетных полос.
«Иудушка» не соврал. Там было на что посмотреть.
«Бернише Цайтунг» опубликовала перепечатки из германских газет. Без фотографических снимков. Видимо, корреспонденты по телеграфу отправляли в редакцию самые горячие новости, а наиболее огненными среди них были сообщения о дикой жестокости при расправе боевых магов над рабочими Гамбурга.
Два дня нелюди с электрическим, водяным и кинетическим даром охотились за повстанцами. Убитых — сотни! А израненных и искалеченных никто не считал.
Следивший за ним Троцкий уловил момент и добавил:
— Гамбург находился в блокаде, в кольце армейцев и фрайкора. Ничто не просачивалось наружу. Но за ваши деньги я сумел организовать поездку в Гамбург корреспондента «Бернише Цайтунг». Он проник в заводскую зону, собрал шокирующие сведения и вышел оттуда целым.
— Смелый человек. Среди погибших — сплошь незнакомые мне имена, кроме… Клара Цеткин действительно убита?
— Мне известно то же, что и вам — из газеты, — пожал плечами Троцкий. — Догадки мы можем строить любые. Если она действительно погибла от удара кинетика и лежит в общей могиле с расплющенной головой, это прискорбно, но нам на руку. Переверните страницу. Начались отклики в ключевых городах. Что поразительно, особенно шумят баварцы. Мюнхен отсюда сравнительно недалеко. Там социалисты подняли настоящую бурю. Кричат: убита женщина из хорошей германской семьи, депутат Рейхстага, один из лидеров партии.
— Вы же сами ее планировали… — напомнил Федор.
— Ну, ни один план не работает так, как представлялось вначале. Кайзеровцы выполнили грязную работу за меня.
— Теперь общегерманское восстание неминуемо?
— Да что вы! — Троцкий даже отмахнулся от столь нелепого предположения. — Вашими тысячами марок я плеснул стакан керосина на тлеющие угли. Пламя взметнулось, но это только на день-два. Ну, на три, и то не везде. Нам нужны бочки керосина! Сотни тысяч марок, миллионы!
Он пришел в возбуждение от открывающихся перспектив.
— Деньги будут в Берне не ранее чем через три дня, — осадил его Федор.
— Плохо! Надо раздувать пожар непрерывно. Проклятье… А еще время, пока деньги попадут в Рейх, нужным людям…
Он вскочил, подбежал к окну, за которым сгущались сумерки. Кулачки в опущенных руках судорожно сжимались.
— Ранее ничем помочь не смогу. Но деньги будут, — уверил Федор.
— Плохо! — повторил Троцкий. — Я сам найду пару тысяч. Нужно продолжать. Вы ездили на велосипеде, герр Клаус? Революция — как велосипед. Приходится крутить педали, непрерывно двигаясь вперед. Остановился — и упал.
— На какие первоочередные задачи требуются деньги? — спросил Федор.
— На Розу Люксембург, герр Клаус, — Троцкий прыжком подскочил поближе. — Ее тоже надо убрать. Якобы руками магов, полиции, фрайкора — не важно. Руками сторонников кайзера. Придется заняться лично.
Федор почувствовал, как Друга передернуло от отвращения:
— Знал я, что «политическая проститутка» — отнюдь не отличник боевой и политической подготовки. Как же мерзко с ним даже находиться в одной комнате! Но придется терпеть.
— Без убийства женщины никак? — на всякий случай заикнулся Федор.
— Чувствую, не были вы в России, Клаус. Не присутствовали и даже не слышали о еврейских погромах. Знаете, что в них самое страшное? Каждый еврей сидит тихо и молит Бога — только чтоб меня не тронули. Они не сопротивляются, терпят. Когда в дом врывается распаленная толпа, чтоб хозяина избить, над женой и дочками надругаться, выгрести все ценное, а потом поджечь, то уже поздно. Сейчас терпят германские евреи. Думают, что это не их убивают. Рабочих-станочников, докеров. Еврей не пойдет в цех гайки точить, не будет рвать пуп на разгрузке корабля, скорее откроет лавочку. Но как только полиция или кто-то очень похожий на нее пришьет еврейку Розу Люксембург, наши зашевелятся, вот увидите. Без того антисемитизм цветет в Германии пышным цветом. Однако нас пока не убивали. Евреям в Рейхе принадлежит многое, им самое время действовать.
— Вот тут он прав, — вздохнул Друг. — Помнишь, как гамбургский рабочий говорил об остарбайтерах? Типа нефиг им, Германия — для немцев. И это он еще не вкусил нацистской пропаганды фюрера… Пусть Троцкий делает то, что считает нужным. Вдруг удастся малыми жертвами предотвратить Холокост.
— Надеюсь, — согласился Федор. — Но все равно противно.
«Иудушка» распрощался и ушел, даже чаю не попив. Наверно, его ждали более великие дела.
Глава 11
Сказать, что Юлия Сергеевна сгорала от нетерпения, означало — ничего не сказать. Последние часы перед Берном она уже не могла скрыть чувства от сопровождавших ее офицеров Сюрте и инженера Эжена Брилье. Тот был направлен разведать — насколько в действительности интересен для армии и «Рено» проект бронированной гусеничной машины. Мелькавшие за окном живописные горные пейзажи совсем не притягивали взор женщины. В первый приезд в Берн важно было — с кем она едет, потому не расстроилась бы, если бы путь удлинился на день-другой. Сейчас Юлия торопила стрелку карманных часов Брилье, лежавших на столе в купе. Казалось, с каждым оборотом подлые стрелки все больше замедляли ход.
Пока состав тащился через городские кварталы, она все время смотрела в окно. Наконец, сердечко подпрыгнуло. Она увидела Федора, бредущего по перрону!
Бородка его выросла, он явно посетил парикмахера, придавшего ей форму. Было заметно, что любимый окончательно стряхнул с себя облик гамбургского рабочего: шагал вальяжно, трость и котелок смотрелись так, будто Федор с ними родился.
Вот сейчас сойдет со ступенек вагона, и они обнимутся…
Нельзя! Юлия Сергеевна стиснула чувства в кулачок. Французам не нужно знать, какие отношения связывают ее с бородатым господином. Успеет.
Офицеры сошли первыми, сжимая ручки объемистых саквояжей с казной революции. Затем проводник, получивший пару франков, подозвал носильщика. Тот вынес и водрузил на тележку коробки с парижскими покупками Юлии и два чемодана. Только затем сошла она, сопровождаемая Брилье.
Федор двинулся навстречу, не ускоряя шаг. Когда приблизился почти вплотную, словно споткнулся, глянул себе под ноги, а затем посмотрел Юлии в глаза. Брови на миг сошлись у переносицы.
Она поняла — о чем-то предупреждает. Федор как ни в чем не бывало проследовал дальше, к хвосту поезда, больше не обернувшись.
— Этот месье должен был встречать нас? — догадался Анри Робер, старший из сопровождавших офицеров.
— Именно. Но что-то произошло. Берем таксомотор и едем в отель «Швейцерхоф». Потом в банк — не будем же мы носить саквояжи с собой постоянно.
— Слушаюсь, мадемуазель, — шутливо щелкнул каблуками Робер.
Офицер был хорош собой, а его тонкие черные усики, кокетливо завернутые колечками вверх, наверняка приходили в грезах не одной парижанке. Зная о своей привлекательности, Анри Робер пожирал глазами Соколову, но, что странно, не сделал ни единой попытки к сближению. Видимо, получил чрезвычайно четкую инструкцию от де Пре. Второй спутник, рыхлый сублейтенант, производил впечатление равнодушного флегматика и казался обычным прихрамывающим армейским отставником, пристроенным в полицию исключительно ради заполнения вакансии в военное время. Но по тому, насколько часто он запирал дверь купе изнутри, доставал пару револьверов, тщательно осматривал их и чистил, потом заряжал натертыми до блеска патронами, сублейтенант казался Юлии более опасным.
Они взяли два таксомотра — в один не вместились с вещами, и отправились в отель. Вроде все складывалось как надо… если не считать странного поведения Федора.
— Абель! Видишь, господин средних лет с короткой бородкой, который прошел мимо Соколовой. Он точно сделал ей какой-то знак, а она обернулась и посмотрела ему вслед. Его лицо тебе знакомо?
— Никак нет, Гельмут.
— Мне тоже. Подозрительный тип! Идет к нам. Дай мне закурить.
Абель достал спички и поднес огонек к папиросе начальника. В силу конспирации он называл его как закадычного друга — по имени, опуская «герр», фамилию и звание «гауптман».
— Гельмут, нас всего двое!
— Да. Слушай приказ. Аккуратно проследи за мужчиной. Выясни адрес — где проживает. Я отправляюсь за Соколовой и французами. Вечером встречаемся на явке и подключаем бернскую резидентуру. Герр полковник прав, они что-то затевают.
Немцы путешествовали налегке. Необремененные багажом, легко сливались с вокзальной толпой. Абель, обладавший неприметной и невзрачной внешностью, типичной для полевого агента, поспешил за объектом слежки.
Мужчина наверняка не подозревал, что за ним тянется «хвост». Прогулявшись вдоль перрона, он сделал вид, что не встретил ожидаемого пассажира поезда и, поигрывая тростью, отправился в центр города.