Патриарх рабочего движения, по праву старшего, сразу бросился обличать соглашательство в рядах левых. Он вещал, что накануне восстания нужно решительно размежеваться с центристами и с теми профсоюзными лидерами, которые не ставили целей дальше, чем некоторое улучшение положения трудящихся. Либкнехт достаточно резко оборвал его, считая, что на данном этапе, когда необходимо свалить кайзера Вильгельма, любые временные попутчики хороши. Победим — разберемся. Он предложил высказаться делегатам от заводских организаций и вызвал ливень претензий. Рабочие считали существование невыносимым. Из-за инфляции средней зарплаты мюнхенского станочника в двести пятьдесят марок совершенно не хватает на съем минимального жилья и содержание семьи в три-четыре человека. Жены рабочих также готовы трудиться, но вакансий для женщин нет. В Мюнхене преобладают тяжелая промышленность и машиностроение с рабочими местами для мужского пола, однако совсем нет легкой промышленности. Пробиться в продавщицы, швеи или официантки практически невозможно. Конечно же, чрезвычайно раздражали мобилизационные меры. Идти на фронт с риском быть убитым или покалеченным никто не желал. Терпение лопнуло из-за репрессий: забастовки оказались под запретом, полиция хватала профсоюзных лидеров, а в случае даже предупредительной стачки, например — с остановкой работ на час, в цеха запускали полицию и фрайкорцев. Полиция держала под прицелом людей, а фрайкор лупил забастовщиков отрезками шлангов, наполненными песком. Зачинщиков забастовки после избиения арестовывали, многих ждал суд. Возмущение людей настолько велико, что в любой день волнения выльются в восстание.
— Ни в коем случае! — неожиданно отрубил Либкнехт. — Снимут с фронта полк, призовут пяток боевых магов. Выступление утопят в крови, как это случилось в Гамбурге.
— Чего же мы ждем? — подал голос Юрген, самый молодой из присутствующих.
— Оружия. Буквально сегодня или завтра жду сообщения, что оплачен заказ во Франции. Русские пулеметы под их патрон, французы их называют «кошкина митральеза», не менее трех десятков штук. Винтовки, гранаты, минометы. Одновременный огонь из нескольких митральез способен пробить защиту боевого мага.
— Лягушатникам выгодно наше восстание, — почесал в затылке из заводских. — А они еще и денег ждут за помощь?
— Что делать? — развел руками Либкнехт. — Сами знаете, у них идет война. Оружие нужно на фронте, потому нам за деньги, — он посмотрел на Юргена. — Юноша! Слышал, ты — из Гамбурга. Участвовал в уличных боях? Стрелять приходилось?
Юрген вздохнул. Перед глазами вновь возникла та улочка и побоище, устроенное электрическим магом…
— Нет, камрады, не участвовал. Стрелял единожды, убегая от полиции. Попал. Винтовку пришлось выбросить. Вырвало потом. Ночь не мог спать!
— В первый раз — бывает, — успокоил Ледебур. — Потом привыкнешь, камрад. Главное — чтоб помнил, в кого и зачем палишь.
— Но французы… Они же враги! — один за другим загомонили мюнхенцы, которым идея помощи от противника была, по меньшей мере, странной. — Нас обвинят в сговоре с врагами Рейха.
Ледебур выразительно глянул на Либкнехта. Мол: не хотел размежеваться сразу со слюнтяями, и вот что выходит. Но тот упрямо мотнул головой.
— Камрады! Наши враги — не французы, точнее — не французские рабочие и крестьяне, бегущие на смерть по полю боя в серых шинелях, а французская буржуазия. Точно так же, как и наша буржуазия, князья, кайзер, маги, юнкера. Нам не нужна война. Немецкому рабочему незачем убивать французского! Да, встретившись на передовой с французом, наш солдат постарается выстрелить первым и убить, но с единственной с целью — остаться в живых, потому что иначе первым выстрелит тот. Виноватым в смерти любого солдата — нашего или французского — будет не солдат в шинели другого цвета, а капиталисты, пославшие рабочий класс сеять смерть и умирать самим! Восстание в Мюнхене, уверен, не захлебнется как в Гамбурге, а перерастет во всеобщую пролетарскую революцию. Германский пролетариат покажет пример соседним странам. Революция охватит Францию и Россию. Затем Североамериканские Соединенные Штаты и другие промышленные государства. В новом мире, лишенном национальных границ и барьеров, мы построим общество, основанное на справедливости, без эксплуатации человека человеком! Рот фронт!
Короткая и эмоциональная речь немного успокоила колеблющихся, и Либкнехт смог приступить к обсуждению практических вопросов: организации переправки оружия в Баварию и сколачиванию боевых отрядов.
Юрген как неизвестный местной полиции получил самое ответственное задание — возглавить группу, охраняющую доставку французского груза в Мюнхен.
Либкнехт напутствовал:
— Без лишней патетики скажу тебе так, молодой человек: в твоих руках запал всегерманской, а позже — и всемирной пролетарской революции. Не подведи!
Федор и Юлия бессовестно спали часов до одиннадцати, утомленные и счастливые. Понимали: вокруг происходят грозные события, обоих в любой момент смоет и разметает в разные стороны штормовая волна, поэтому наслаждались временем, уделенным друг другу. Широкая и немного жесткая кровать на несколько часов выпала из общего потока событий и всеобщего бурления. Война, революция, грядущий хаос… В эту ночь они просто не существовали.
Потом Соколова достаточно долго приводила себя в порядок: причесывалась, наводила макияж, одевалась. Стремилась, чтобы к появлению в гостинице не выглядеть помятой, словно на свидании с возлюбленным занималась только тем, что обсуждала, как потратить привезенные франки.
Позавтракали в кафе, обнаружив незаурядный аппетит. Хоть публичное проявление чувств не принято, Федор, не в силах сдерживаться, протянул к девушке руку. Она охватила его пальцы своими. Они так и сидели, пожирая друг друга взглядами. Позабыли о том, что поглощение кофе и круассанов, если использовать лишь одну руку, длится вдвое дольше.
Они должны были спешить — их ждали грандиозные дела, но не спешили…
Только когда кофе было допито, и на стол упала купюра с чаевыми, Федор распечатал конверт, извлеченный из почтового ящика. Там была телеграмма от Троцкого, волновавшегося, когда будет обещанное.
Скоро! Тем более, сейчас первоочередная задача — передать в Париж вексель на оплату пулеметов и винтовок, якобы для вооружения каких-то отрядов в Южной Африке. Де Пре, гарантировавший исполнение заказа, настаивал: деньги непременно должны прийти из-за пределов Франции, иначе платеж можно было бы провести прямо со счета Федора в Париже.
— Что там в телеграмме?
— Товарищи революцьонеры требуют обещанных денег на германскую революцию. Дадим. Надо. А сейчас поспешим в отель. Не находишь, что наши трое французов живут слишком роскошно, занимая два люкса?
Оба рассмеялись. Они смотрели в глаза друг другу, обещая себе и своей половинке следующую полную страсти ночь! Которую хотелось начать как можно раньше. Но предстояло заняться делами.
Извозчик привез их к «Швейцерхофу» около трех часов пополудни. И сразу праздничное настроение… Нет, не исчезло совсем, отодвинулось на второй план. Или на третий.
— Бонье убит, — с порога огорошил Робер. — Не вернулся вечером. В утренней газете помещены фото и заметка в разделе «Происшествия».
Судя по краткому тексту, француз и немец выпустили друг в друга по пуле в укромном проулке минутах в двадцати от отеля. Каким образом Бонье выманил германского шпиона из холла, навсегда останется загадкой.
— Полиция будет искать сведения о погибших, — предположил Федор. — Вряд ли с неуемной энергией. Один из двоих — предполагаемый убийца, застрелен жертвой, раскрывать нечего. Оба — граждане Франции, у Гельмута тоже французский паспорт, пусть и поддельный.
— У Даниеля осталась семья? — Соколову интересовало совершенно иное.
— Вдова и две девочки.
Юлия вздохнула, пригорюнившись. Федор перехватил инициативу.
— Лейтенант! Вы не можете идти в полицию или как-то позаботиться о теле. Не имею права вам приказывать, но мне кажется, что ближайшим поездом вам следует выехать в Париж. Отвезете де Пре крайне важную и срочную бумагу — вексель швейцарского банка на миллион сто тысяч французских франков для оплаты оружия баварским мятежникам. Из гостиницы съехать предстоит немедленно. Месье Брилье! — Федор нашел глазами обеспокоенного инженера. — Вы отправитесь с нами. Будете под охраной. Молю Бога, чтоб Гельмут не успел оповестить резидентуру или берлинское начальство, а германские коллеги из Берга не опознают его по фото в газете.
— Пару дней у вас есть наверняка, — согласился лейтенант. — Но потом посоветовал бы уезжать. Например, в Женеву. Все же ближе к Франции. Мадемуазель! По возвращении в Париж я доложу директору о случившемся. Он свяжется с военными. Возможно, вам понадобится помощь резидентуры армейской разведки.
Федор сдержал выражение скепсиса относительно взаимоотношений армии и полиции, они всегда непростые — в любом государстве, и поблагодарил за себя и Соколову. Потом вызвали лакея — заказать экипаж и помочь отнести вещи.
Юлия Сергеевна окинула взглядом покидаемый люкс.
— Роскошный номер. Мне так и не удалось здесь переночевать.
— У меня было плохо?
— Что ты! Но обещай: как-нибудь обязательно в таком. Ну, разок!
— Непременно.
Ритц, где он останавливался с Варварой, был ничуть не хуже «Швейцерхофа». Но… Сейчас компания была гораздо лучше.
Расстались с Робером. До поезда офицер полиции успел отбить телеграмму в Париж о смерти подчиненного. Предстояло позаботиться о доставке тела домой для похорон.
Когда экипаж с Федором, Соколовой и Брилье тронулись, инженер, напуганный шпионскими страстями, забеспокоился: не следят ли за ними германцы.
— Поймите, месье Кошкин! Мне известны некоторые секреты военных машин, заказанных на «Рено». Немцы способны обо мне узнать. Тогда выкрадут и доставят в Рейх. Там вывернут и выпотрошат насухо.
— Понимаю. Успокойтесь и дайте мне сосредоточиться.