Что интересно, магические упражнения Федору давались лучше, чем Другу. И именно Федор в Гамбурге сумел подстегнуть память. Хотя от воздействия на кору головного мозга воспоминания обострились у обоих. И приятные, и неприятные.
Благодаря этой практике Друг сумел вспомнить детали танка FT-17, виденного единожды и то — макета, а не оригинала. В Женеве, бренча на гитаре, он смог вытащить из чулана памяти романс, слышанный всего раз или два в исполнении Александра Малинина. К российской жизни после распада СССР тот романс подходил мало, от него веяло скорее веком девятнадцатым, потому он и не стал хитом, не обошел по популярности песни каких-нибудь Иванушек-International, от которых тащились миллионы молодых. Друг был в девяностые уже взрослым мужчиной. Поэтому в дальних уголках памяти что-то сохранилось. Он подобрал аккорды и запел, в меру скромных сил подражая Малинину-старшему:
Еще он не сшит, твой наряд подвенечный,
И хор в нашу честь не споет,
А время торопит, возница беспечный,
И просятся кони в полет,
И просятся кони в полет…
Ах, только бы тройка не сбилась бы с круга,
Бубенчик не смолк под дугой,
Две верных подруги — Любовь и Разлука
Не ходят одна без другой.
Две верных подруги — Любовь и Разлука
Не ходят одна без другой[10].
Юлия Сергеевна, сидевшая у рояля, сначала положила пальцы на клавиши, вздумав сыграть несложный аккомпанемент, но тут же убрала и сидела, слушая. Не шевелилась и, казалось, не дышала.
Когда взлетела к высоким потолкам последняя фраза романса, расплескавшись по мебели, стенам, гобеленам, что-то изменившая в окружающем мире — сделав его тоньше, благороднее, чувствительнее, ресницы барышни дрогнули, по щеке скатилась слеза.
— Немыслимо прекрасно! — промолвила она, и Федор догадался, что сказанное скорее относится к музыке и словам, а не его самодеятельному исполнению, кстати, для любителя — вполне достойному. Юлия, успокоившись, спросила:
— Песня из будущего?
— Да. Знаешь, привидится всякое… Иногда — хорошее.
— Любовь и разлука… Не хочу разлуки, хочу — любви! Иди ко мне!
Ласки, переходящие в близость, были совсем другие, чем когда барышня натягивала белье парижской кокотки и изображала развратную девицу, а Федор овладевал ей с хохотом. Под лирическое настроение выплескивалось куда больше нежности, чем страсти. Они потом долго лежали в объятиях друг друга и шептали ласковые слова, пока не приходило время отправляться на очередной театральный спектакль.
— Ты меня любишь?
— Конечно…
— Нет, ты сам скажи!
— Люблю! А вот сейчас как полюблю еще разок! Быстренько!
— Несносный! Я серьезно…
Это был медовый месяц, уложившийся, к сожалению, всего в неделю. И германская разведка не была причиной его окончания.
Сначала Федора взволновала газетная заметка: в Мюнхене и пригородах начались настоящие бои. Против рабочих брошен драгунский полк из столицы.
А потом, навещая почтамт, он получил телеграмму от Троцкого.
«ТЕТУШКИ ЕДУТ МЮНХЕН ТЧК ОЖИДАЕМ ПЛЕМЯННИКА ТЧК ВЫ ОБЕЩАЛИ».
Когда он вернулся в «Метрополь», Юлия без слов догадалась: произошло что-то серьезное.
— Да, милый?
Он швырнул бланк телеграммы на крышку рояля.
— Я уезжаю сегодня. Тебе стоит отправиться в Париж, под защиту Игнатьева или де Пре, по обстоятельствам.
Она схватила телеграмму.
— В Мюнхен? Но там стреляют!
— Да. И мне больше не нужно скрывать Зеркальный Щит. Грядут грозные события. То, к чему так долго готовились.
— Ты обнаружишь себя?!
— Приходит момент, когда придется выложить все карты на стол.
— Мы снова расстаемся…
— Вряд ли надолго. И у нас есть еще несколько часов. Обними меня!
К ночи, глядя на проносящие мимо стекол вагона светящиеся окна домов, Юля поверить не могла, что так внезапно все закончилось.
В том, что Федор без ума от нее, она не сомневалась.
Но он не сказал самые главные слова: сударыня, соблаговолите ли вы выйти за меня замуж? Встав на колено и протянув обручальное кольцо с красивым камушком, денег у него хватит и на королевский бриллиант… Или без мишуры. Нет, не попросил ее руки, а любые намеки на планы будущего отвечал одинаково: вот закончится война, тогда…
В чем-то он прав. Сложно думать о будущем, когда на тебя охотится кайзеровская разведка.
Но не только безопасность и спокойствие его волнуют. Больше, чем в Юлию, он влюблен в свое дело. Даже свадьба и дети его не изменят. Такой уж человек. В чем-то незаурядный, а в другом несносный.
Как с этим смириться? Как с этим жить?
Глава 14
Предписание явиться на высочайшую аудиенцию Брусилов получил через три дня. Император хворал, посещения ему ограничили. Великого князя Михаила Георгиевича в Петрограде не было, выяснить у него подробности парижского гешефта министр не мог и пребывал в неведении, злясь от бессилия. Представление на награду Игнатьеву не было составлено — начальник разведки решился на открытый саботаж.
Адъютант подготовил папку с документами, требующими внимания монарха, еще раз проверил мундир начальника, приличествующий случаю. Генерал-фельдмаршал, одевшись, глянул перед выходом в зеркало и, как водится, скривился. Причина расстройства была, можно сказать, стратегическая. Генштаб считал, что в отсутствие былой мощи боевых магов германцы применят отравляющие химикаты. Тем более что артиллерийские снаряды с отравой поступили и на российские склады — чтобы отвесить супостату той же мерой. Посему сухопутные войска срочно оснащались противогазами. Предлагались даже лошадиные — длинные, на размер конской морды.
Распространение противогазов вдруг встретило сопротивление старого офицерства, привыкшего щеголять пышными усами. Полковники сплошь носили бороды-лопаты, более уместные для стрельцов Ивана Грозного, а не современной армии. Разумеется, на пышную поросль маски противогазов не налезали, а если все же натянуть, ни о каком плотном прилегании резины к коже не могло быть и речи.
Брусилов, испросив одобрения императора Георгия Александровича, впрочем, мало вникнувшего в эту проблему, издал приказ, запрещающий ношение бород и пышных бакенбард, а также длинных усов. Пример преподал сам, хоть министру вряд ли придется сидеть в окопах на передовой, пережидая газовую атаку. Он выбрил виски и оставил лишь коротенькую щетку на верхней губе. Привыкнув к длинным гусарским усам, закрученным вверх, Алексей Алексеевич зачастую поднимал руку к лицу, и пальцы вместо тонкого кончика хватали пустоту. Отражение в зеркале показывало заостренное книзу худое лицо, начисто лишенное былой кавалерийской удали.
Наверняка подобные же ощущения испытывают другие военные. Авиаторы считают себя вправе смотреть свысока на других в прямом и переносном смысле, им противогазы без надобности. «Сапоги» открыто завидуют флотским, коих нововведение пока не коснулось. Карьеристы выскоблились первыми, часть офицерства брюзжит и тянет с бритьем. С солдатами и унтерами проще: бреются в приказном порядке. Императорский двор завален жалобами, и Брусилов миллион раз возблагодарил себя за то, что запасся высочайшей санкцией на борьбу с зарослями.
Он быстрым шагом отправился в Зимний. Его предшественник Сухомлинов непременно вызывал экипаж, а затем — и авто, опасаясь пыли с брусчатки Дворцовой площади, норовившей испачкать сияющие бликами антрацитовые сапоги. Адъютант, полковник Тетешин, следовал рядом и сзади, отставая на полкорпуса.
В приемной не заставили ждать, император принял его тотчас. Он был не один: у длинного стола расхаживал ранее неуловимый Михаил Георгиевич. Сын императора разложил целый пасьянс на столешнице из самых разнообразных чертежей, рисунков и пояснительных записок. Вот так и нашелся великий князь, с коим стоило бы поговорить до аудиенции. И что теперь? Действуем по обстановке, решил Брусилов.
Георгий не поднялся из кресла. Он сидел, укрытый пледом, несмотря на тепло из камина. Махнул министру рукой, дескать, присаживайся за стол.
Брусилов подчинился и спросил — не из Франции ли эти документы? Потом рассказал о конфузе с задержкой оповещения и о деле с Игнатьевым.
— Ушлый полковник, доложу я вам, — усмехнулся великий князь. — Не стал прятаться за приказ и нашел способ обойти его, не нарушая. Сообщил мне о наследстве Кошкина. Отец! Что нам делать с этим несносным олухом из разведки?
— Видишь, в каком я состоянии, — государь закашлялся. — Мне только ссоры с твоей матушкой-императрицей не хватает, которая воспоследует, если выгоню взашей ее дражайшего дядюшку. Хотя давно пора. Опостылел, бездарь.
— Позвольте, Ваше Императорское Величество? Совсем не обязательно отправлять его на пенсион, — вкрадчиво предложил Брусилов. — Есть предложение лучше: дать ему ответственейшее задание. С повышением.
— Какое? — Георгий даже кашлять перестал.
— Есть в Сибири село Шушенское. Большое село, тысячи полторы душ только взрослых. Туда простецов ссылают, смевших у себя обнаружить дар, полагающийся лишь благородным. Тех, кому вы отказали в праве называть себя Осененными. Генерал — сильный кинетик, Ваше Императорское Величество. Дать ему в помощь Осененных, оставшихся после гвардейских полков, из числа наименее покорных. И отправить их в Шушенское — новое магическое войско создавать. Дворян — в офицеры, простецов в солдаты и унтеры. Развернуть в дивизию из сплошь магически одаренных.
Император с великим князем обменялись взглядами. Георгий хохотнул и прервался, снова закашлявшись.
— Хитер ты, братец! — сменив официальный тон на свойский, он перешел с Брусиловым на «ты». — Я в тебе не ошибся. И про наш забег наперегонки от германского броневика не забуду, здорово ты его… Только на часы мои не смотри. Дорого ремонт встанет.
— Хорошо придумано, — поддакнул Михаил. — Расходы невелики. И уберем их из Питера хотя бы на год. Распоряжусь готовить указ?