— Давай. Алексей Алексеевич, а кого начальником разведки поставить?
— Так того же Игнатьева. Дело знает, трону предан. Ум имеет острый, понимает, когда нужно строевым шагом, а когда и словчить.
— Михаил?
— Соглашусь. Только должность генеральская, а он полковник. Подготовить указ о повышении в чине?
— А куда деваться? У нас генералов столько, сколько во всей Европе не наберется. Одним больше, одним меньше… Лучше, Миша, расскажи о добыче Игнатьева. А заодно — как она попала в Петроград всего лишь за два дня. И потом еще несколько дней тащилась от Петергофского шоссе до Дворцовой площади.
— Русский воздухоплаватель Уточкин на аэроплане конструкции Сикорского совершил перелет над Северным морем и снизил машину в Стокгольме. Оттуда на следующий день перелетел в Гатчину. Вез пакет от Игнатьева, обернутый горючей тканью и зажигалку, чтоб, случись неожиданное, не попал к врагу, — Михаил Георгиевич приподнял листок и поднес к носу: — Полюбопытствуйте, батюшка! Керосином пахнет. Бог с ним, привез, и на том спасибо. Что вы скажете про бронированный экипаж на чистом гусеничном ходу, без рулевого колеса, оснащенный пулеметной башенкой от броневика «Рено»? Борт и корма защищают от пуль и осколков, лоб — и от шрапнели на удар.
— Точно! — Брусилов хлопнул себя ладонью по лбу. — А ведь Кошкин рассказывал мне об этой идее после того, как увидел в Прибалтике германские самоходные бронеколпаки для защиты магов. Он еще тогда говорил: нужен гусеничный ход, а не колесный, лоб узкий и как можно крепче, пулемет в поворотной башне… Он успел составить чертежи?!
— Только наброски. Их передала давняя подруга Кошкина — Юлия Сергеевна Соколова, — Михаил Георгиевич вытащил еще один листок. — Игнатьев доложил, что еще до войны с германцами у Кошкина с Соколовой произошел скандальный случай. Барышня, его невеста, упорхнула к другому женишку, княжьему сынку, который, впрочем, под венец ее не повел, а чаял только поразвлечься и бросить. Когда правда выплыла наружу, и подлец получил жестокий урон княжеской чести, тот не нашел ничего лучшего, как вызвать Кошкина на дуэль. У Федора сработал Зеркальный Щит, противника размазало так, что и хоронить было особо нечего. В гроб положили кисет с пеплом да фуражку с парадного мундира.
— Помню сию некрасивую историю, — бросил из своего кресла император. — Я тогда простил Кошкина, так как он не знал про запрет на дуэли Осененных с даром Зеркального Щита. Таковых в России полвека не рождалось. Оттого Юсупов Кошкина и усыновил, чтобы дар редчайший заиметь в роду. Ну, так что с Соколовой?
— Не имею сведений, что после дуэли сия особа общалась с Юсуповым-Кошкиным. Жила в Тамбове, учительствовала сначала в институте благородных девиц, затем — в гимназии. В конце марта съехала, испросив месяц отпуска, срок которого истек. Где обреталась до того, как мы встретились в Париже, мне неведомо.
— Под Ригу приезжала другая пассия Кошкина, Варвара Оболенская, — напомнил Брусилов. — Других женщин около него не припомню.
— А две — мало? — усмехнулся Михаил. — Это только те, о ком мы знаем. Малый-то не промах. Увы — был. Вы, Алексей Алексеевич, лучше поглядите, какой пулемет Кошкин предложил для бронемашины. Нечто среднее между пулеметом и малой пушкой.
— «Митральеза Фалькон», — прочитал Брусилов.
— Бронированный самоходный экипаж они тоже нарекли Фальконом, генерал-фельдмаршал. Косвенная, но все же отсылка к Соколовой.
— Мы не будем это афишировать, — проскрипел Георгий. — Сами придумайте название без намеков. Михаил! О каком вознаграждении договорился с… гм… изобретательницей?
— Пятьсот рублей с каждого экипажа и сто с пулемета, если не ставится в башню, а идет в пехоту как станковый. Или на аэроплан.
— Щедр ты больно. Но коль слово дал, я не отменю, — Георгий, наконец, поднялся и проковылял к россыпи бумаг. — Странный с виду… Брусилов! От Генштаба — заказ на «Руссо-Балт», чтоб построили пяток пробных. Только проследи, чтоб не строили ползучий линкор для суши. Все должно быть, как Федор завещал: весом меньше десяти тонн и крупнокалиберный пулемет.
— Ваше Императорское Величество, пулемет Сестрорецку отдать? — уточнил Брусилов.
— Или Туле. Сам решай. Ты технику лучше у нас знаешь… правда, с другой стороны.
— Виноват! Такой дар, государь. Впрочем… — он замялся.
— Что за «впрочем»? Говори!
— Пробовал я ручной пулемет Кошкина остановить. Не удалось! Стрекотал, зараза, пока патроны все не съел. Надежный! А вот «Максим» могу заткнуть.
— Значит, сам себе задачу поставил. Бронированный экипаж и митральеза должны быть столь надежны, чтоб твой дар их не прошиб. Военный министр назначается у нас главным испытателем!
Император засмеялся, но больше не кашлял. Хорошее настроение улучшает самочувствие.
— Вот же Кошкин… Даже усопший и Отечеству помогает, и деньгу гребет, — добавил великий князь.
— Тело его не найдено, — ввернул Брусилов.
— И не нужно. Коль жив, но скрывается, нам полезнее. К годовщине смерти памятник откроем на Невском, близ Казанского забора. Третьим будет, рядом с Кутузовым и де Толли. В Туле уже храм в его честь заложили — Святого Федора-Воителя. Пусть останется покойником — нам же лучше. Имения и банковские счета возвращать не нужно. Михаил! С Соколовой рассчитайся, как договорились. Знаешь же, кому деньги женщина отдаст. Для него не жалко.
Император снова сел и прикрыл веки.
Брусилов, поклонившись, удалился. По пути через Дворцовую думал о словах царя. В том, что Федор жив, нет уверенности. Отсутствие останков и возникшие внезапно чертежи вроде бы вселяют оптимизм, но отнюдь не доказательство. Там, на поле боя, перепаханном 305-миллиметровыми фугасами, находили фарш из человеческих тел. Многих хоронили неопознанными. Только пластунов отпели как положено — они сгинули от пуль.
Сам Брусилов желал самого хорошего, только вот как поставить свечку князю — за здравие или за упокой? Лучше уж за здравие. Пусть живет тихонько, ладит новые «Фальконы». Больно здорово у него выходит.
Поезд остановился у Гермеринга. Проводники объявили: дальше не пойдет. В чем причина — город ли оцеплен, иль разобраны пути, пассажирам не сказали. Только развели руками в ответ на вопросы недовольных.
Федор выбрался на перрон и прислушался. Шипел пар, исходящий из локомотива, о чем-то спорили грузчики. А издалека, на пределе слышимости, доносился звук стрельбы. Со стороны Мюнхена.
Извозчики заламывали безбожные цены, а доставить в город отказались наотрез — за любые деньги. Лишь один обрюзгший бюргер согласился отвезти во Фрайзинг. Дорога в одну сторону получалась свыше трех десятков километров. Бюргер заломил двести марок — месячный заработок рабочего на заводе в Гамбурген, и не уступал ни пфеннига. С неохотой согласившись, Федор лишь потребовал рассказать, что здесь происходит. Бросив саквояж с вещами на сиденье, сам забрался на облучок.
Поехали. Лошади плелись шагом, что неудивительно. После такой дороги им придется сутки отдыхать. Лошадь — не такая выносливая скотина, как человек.
— Как тебя зовут? — спросил Федор бюргера.
— А тебе на что? — тот насторожился. — Ну, Ханс.
— Так скажи мне, Ханс, что тут в Мюнхене творится?
— Известно что, — кучер сплюнул сквозь зубы. — Там бастуют и бунтуют. И еще стреляют.
Говорил он со швабским акцентом, глотая некоторые буквы, понимать его было непросто.
— Отчего стрельба?
— Из Берлину войск нагнали. Те пуляют по бунтовщикам — из винтовок, пушек. Те в ответ, кого не поубивало, бьют в берлинских из пулеметов.
— И откуда взяли?
— Хрен их знает. Говорят, французские. Стало быть, лягушатники подбросили.
— Как вам тут живется?
— То не жизнь, а шайзе! Дед рассказывал, что до империи не было никаких мобилизаций. Ни в войне с французами, ни с русскими. Жили себе королевством. Пруссия — на севере, а Швейцария на юге. Король Людвиг музыку писал. Больше ста лет мира! Когда эта дерьмовая Пруссия с Австрией воевала — и то по домам сидели. А теперь… Тьфу на пруссаков! Прикатили бы бить людей из пушек.
— А французы?
— Не люблю их. Тоже шайзе. Но они сюда не лезут, как и мы — к ним. Мы баварцы, это пруссакам вечно что-то надо. Пусть тогда воюют сами.
— Ты одним извозом промышляешь?
— Нет. Садик есть и виноградник. Тепло здесь летом и красиво. Чуть южнее — горы, Альпы. Какого беса воевать? Мне и дома хорошо.
Беседа вышла не слишком содержательной. На первой долгой остановке, пока Ханс поил лошадей, Федор перебрался в кузов экипажа. Когда тронулись, попробовал дремать, покачиваясь на сиденье в такт колебаниям повозки. Уснуть не удалось. Голову сверлила мысль: выгоден ли России местный сепаратизм?
Если от Пруссии вновь отделится Бавария и другие бывшие королевства, низведенные до княжеств, управляемых семьями магов, Германия ослабнет и не будет более противовесом Франции. И что тогда?
— Друг! В твоей истории России часто приходилось воевать с французами? — спросил напарника. И услышал вздох.
— Не слишком-то хорошо я учил историю… Посчитаем. Против Наполеона — раз. Потом Крымская война, ее Россия проиграла вдрызг. Это два. Затем началась Первая мировая, немного похожая на ту, что происходит в этом мире. Но здесь немцы воюют с русскими и лягушатниками попеременно, и потому успешнее. Когда в России власть взяли большевики, французы послали против них экспедиционный корпус. Три. Не против русских вообще, а лишь гонять большевиков. Предлог — восстановление законной власти. Затем была Вторая мировая. Французы воевали против Гитлера, но тот разбил их за несколько недель. Германские войска вошли в Париж, и Франция стала их союзником. Французские ушлепки обороняли Берлин от русской армии, когда та штурмовала город. Правда, безуспешно. Часть лягушатников, правда, против немцев воевала. Отметились везде.
— А после?
— С нами — нет, не воевали, но лезли во все дырки. В девяносто девятом бомбили Сербию, пидарасы. Авиационный полк «Нормандия-Неман», мать их…