Вернув крышку на место, он отправился искать убежище для себя. Квартал начнут обыскивать, деловые помещения перевернут вверх дном.
Федор прикинул, что какое-то время у него есть. Вернувшись в банк, нашел зеркало в служебной комнатке. Привел в порядок сюртук, расчесал бороду и волосы, надраил ботинки. Взломав несколько кабинетов, нашел недостающее: шляпу и трость. Нацепил пенсне, выпустил наружу цепочку карманных часов. В таком виде, довольно-таки приличном для боевой обстановки, он пересек двор и забрался в подъезд жилого дома.
Снаружи послышались отрывистые команды. Выглянул в окошко подъезда. Пруссаки, группами по семь-восемь, шли с винтовками наперевес.
Пока у них только винтовки, он пройдет сквозь пули без малейшего вреда для себя, а вот стрелки полягут, получив свои пули обратно. Но уже в скором времени командующий прусскими войсками в Мюнхене получит рапорт о необычном маге. Донесение уйдет дальше — в Берлин, и завертится…
Щит следует применять только в крайнем случае, лучше обойтись без магии.
— Друг! К кому будем ломиться?
Двери квартир оказались заперты. Конечно, хозяева не ждали, что полотнища дверей и замки выдержат удары и прикладами. Но таков ордунг: уходя, запирай дом, потому и закрыли.
— На третьем этаже перепуганная женщина с взрослой дочкой, лет шестнадцати, и двумя меньшими. Остальные пусты, — доложил Друг.
Быстрым шагом Федор поднялся наверх и дернул за шнурок, внутри зазвенел колокольчик. Кто-то тихо подошел к двери с внутренней стороны, но не отпер.
— Герр! Или фрау! Покорнейше прошу открыть. Внизу солдаты. Они намерены обыскать все квартиры. Я здесь как в ловушке. Богом прошу: не откажите в помощи, пустите!
— Да тебе в театре играть, — ухмыльнулся Друг. — Столько скорби в голосе! Правда, не в Мариинском, а в каком-нибудь губернском любительском.
Лязгнул замок. Дверь приоткрылась, но только на ладонь, удерживаемая цепью, годной по толщине, чтобы водить медведя.
— Кто вы, герр…
— Герр Клаус Вольф, фрау. Приехал в Мюнхен по делам, совершенно неотложным — ждать окончания беспорядков не мог. Отправился в банк, что через двор от вас, но там закрыто. Начался бой, я спрятался. Прусские солдаты наступают. Окружили. Боюсь, примут меня за сторонников сепаратистов.
— Вы пруссак?! Или сторонник кайзера?
О… даже здесь политика.
— Нет, фрау. Я всего полгода назад натурализовался как фольксдойче, не успел примкнуть ни к кому. Еще раз прошу: впустите меня. Уверяю, солдаты будут сдержаннее, если увидят в доме взрослого мужчину. И они, в отличие от меня, не будут церемониться и уговаривать.
Последний аргумент подействовал. Дверь захлопнулась и тут же раскрылась широко.
— Входите! Быстрее! Но откуда вы узнали, что в квартире кто-то есть?
— Видел шевеление в окне. Хотя это могла быть и оставленная кошка.
Это он зря сказал. Фрау сразу приняла вид обиженной добродетели.
— Если бы мы сбежали, я никогда бы не оставила Гретхен одну!
Упомянутое полосатое животное подозрительно выглянуло из-за широкой юбки хозяйки и на всякий случай шмыгнуло вглубь квартиры.
— Простите, — моментально повинился Федор. — У меня никогда не было кошки и у моих родителей тоже.
— Дом без кошки — просто дом, а не человеческое жилье, — нравоучительно заметила немка. Наверно, если останется жить без детей, когда те вырастут, заведет в квартире дюжину хвостатых. Лет под сорок, сухая, умеренно некрасивая, она словно представляла заготовку себя самой шестидесятилетней. Застегнутое под горло темное платье ничуть не прибавляло женственности, как и чепец. — Проходите, герр Клаус. Меня зовут фрау Хуммель. Могу предложить чаю. Увы, больше ничего нет. Сегодня доели последний хлеб.
— Благодарю вас, фрау Хуммель. От чаю не откажусь. Что же до остального, хочу надеяться, что в ближайшие день-два все прекратится. Добропорядочным людям всегда лучше живется при любой устойчивой власти, нежели вот в такой обстановке.
И снова — зря. Вместо рассерженной кошки из соседней комнаты стремительно вышла девушка, о которой предупреждал Друг.
— Как вы можете говорить подобное, вы, «неприсоединившийся»?! Берлинские свиньи угнали на фронт моего жениха! Брат и отец во фрайкоре, где-то воюют против пруссаков! А вы хотите просто переждать?!
— Габи! Где твои манеры? — одернула ее мать. — Сейчас же завари чаю, напои гостя. И лучше не трогай политику. Видишь, что из-за нее стало?
Барышня унаследовала грубоватые черты лица матери, но в силу молодости и свежести смотрелась очень даже неплохо, особенно когда ее серые глаза сверкали гневом. И — да, Друг немного ошибся. Она была чуть старше, коль уже обручена.
— Фройлян! — попросил Федор, усаживаясь за стол с фарфоровым сервизом в нарисованных ангелочках. — Будьте любезны быть сдержаннее, если в квартиру ворвутся солдаты. Они злы, раздражены, некоторые их товарищи погибли от пуль фрайкора и рабочих отрядов, завтра под этими пулями они окажутся сами. Не давайте им повод… Фрау Хуммель! Предлагаю вам укрыть дочь от солдатни и самим придумать легенду — почему нахожусь здесь. Документы у меня в порядке.
— Габи! Если они войдут, немедленно иди в детскую и лезь под кровать.
— А дети пусть задвинут за ней какие-нибудь ящики с игрушками. Надеюсь на военную дисциплину, фрау Хуммель, но лучше перестраховаться.
— Благодарю за совет, герр Клаус.
Вдвоем они решили: пусть он будет ее кузеном из Ганновера, приехавшим по делам на аэропланный завод, там как раз до восстания мастером участка трудился герр Хуммель. За чаем женщина поведала их историю, мало примечательную на фоне происходящих вокруг грандиозных событий. Муж зарабатывал достаточно для скромной жизни и накоплений на старость, если девицы, повзрослев, вовремя выйдут замуж. Но война — страшная невеста, она забирает слишком много женихов, часто — навсегда. Сын готовился к поступлению в юнкерское училище по осени. Теперь неясно, откроет ли оно свои двери, если восторжествует прежняя власть. Она может задаться вопросом: нужны ли армии юнкера из мятежных земель? Полная неизвестность и с аэропланным заводом, выпускавшим истребители для Рейха. Малому королевству Бавария их столько точно не нужно.
— Почему же вы не покинули квартиру? Весь подъезд пуст!
Оказалось, Друг просмотрел не только кошку. В одной из комнат лежала мать фрау Хуммель с грудной жабой и сильной болью в груди. Идти она никуда не могла, соответственно, фрау Хуммель — ее покинуть. Ну, а дети не оставили маму, надеясь, что пруссаки сюда не дойдут. Не повезло.
За разговорами прошло время до вечера, когда женщины вздрогнули от звонка колокольчика и грубых ударов в дверь — сапогами или прикладами. Друг, выглядывавший в подъезд, предупредил: неоткрытые двери солдаты взламывают.
Федор, сделав успокаивающий жест, отправился в прихожую. Накинув «медвежью» цепь, приотворил дверь и спросил:
— Чем обязан?
— Открывайте! Патруль 3-й Гамбургской дивизии.
— Да, герр ефрейтор. Сейчас отомкну.
Тот, совсем еще молодой, с редкими усишками на верхней губе, решительно шагнул внутрь и спросил:
— Кто еще в квартире?
— Хозяйка фрау Хуммель и две ее малолетние дочери, а также ее большая мать.
— Заразна?
— Нет, герр ефрейтор, грудная жаба.
— Мужчины есть?
— Единственный мужчина, герр ефрейтор, это я. Позвольте представиться, Клаус Вольф, инженер из Ганновера, кузен фрау Хуммель, — он достал аусвайс. — Приехал по делам, но, сами видите, местные подняли бунт. Жду, когда наведут порядок и восстановят сообщение с центром Рейха.
— Еда какая-нибудь в доме есть? — спросил солдат из-за плеча командира, тот сделал возмущенный жест — почему перебиваешь старшего. Как обычно, в отправленном мародерить подразделении дисциплина падает моментально.
— Сожалею, все закончилось, голодаем. Из-за бунтовщиков закрылись ближайшие магазины. Не соблаговолите ли сказать, где в освобожденной вами части можно купить хлеб за кайзермарки?
— В самом Мюнхене — пока нигде.
— Осмотрите квартиру?
Они потоптались и ушли. Целый подъезд пустой. Грабить прямо на глазах хозяев единственной заселенной квартиры как-то неловко, по соседству это можно сделать беспрепятственно. Донеслись удары сапог в другую дверь на площадке.
— Спасибо, герр Клаус! — воскликнула фрау Хуммель, даже Габи больше не смотрела на него волком. — Признаться, у нас есть немного хлеба с вареньем. Разделите с нами трапезу?
— Данке. Увы — нет. Вам важнее. Ночью я уйду и наемся завтра.
Он прилег, не раздеваясь, на отведенную ему кушетку под окном, занавешенным плотными шторами с оборками. Как и все в Мюнхене, обстановка здесь была тяжеловесная. Стулья у обеденного стола весили, наверно, как кресла в России, кушетка не уступала по массе французской двуспальной кровати. Подсвечники отливались, видимо, специально как ударное оружие для охоты на бизонов. Они, кстати, могли бы пригодиться — электричество пропало. Но зажигать свет, даже при задернутых шторах, опрометчиво, любой пробившийся через них лучик запросто привлечет внимание неприятных персонажей, возможно — куда худших, чем команда юного ефрейтора.
Федор уснул. А когда проснулся заполночь, разбуженный вечно бодрствующим Другом, тихонько потревожил фрау Хуммель, чтоб заперла за ним замок.
— Она перекрестила твою спину, — доложил Друг.
— Значит, как поется в баварском гимне, с нами Бог.
Федор, крадучись, выбрался на набережную. Было довольно темно, не горел ни единый фонарь. Справа угадывались остатки разгромленной баррикады.
Он перелез через парапет и спустился к воде, здесь наощупь разделся донага. Обувь, одежда, револьвер и бумажник уместились внутри свертка, сделанного из сюртука, рукава он завязал крест-накрест.
Попробовал пальцем ноги воду. Как и ожидалось — бр-р-р, до озноба. Выбирать не приходится. Вошел, спотыкаясь на скользких камнях. Узел нес над головой.
Холод охватил тело ледяной перчаткой, впился в причинное место, потом подступил к горлу.