А мать? Она была в ужасе.
Мне сделали замечание. Я переменил тему разговора. На следующей неделе я, как обычно, навестил семью, не понимая, что мне следует прекратить визиты, да и не считая, что это было бы правильно. Но добрая женщина внесла ясность в создавшееся положение.
– М-р Ганди, – сказала она, – пожалуйста, не обижайтесь на меня. Я считаю своим долгом сказать вам, что ваше общество отнюдь не благоприятным образом действует на мальчика. Каждый день он колеблется, есть ли ему мясо, и просит фрукты, напоминая мне о ваших доводах. Это уж слишком. Если он не будет есть мясо, он ослабеет, если не заболеет. Я не в состоянии переносить это. Отныне вы должны разговаривать только с нами, взрослыми. Ваши беседы, очевидно, плохо влияют на детей.
– М-с… – ответил я. – Мне очень жаль, что так получилось. Я понимаю ваши родительские чувства, так как у меня самого есть дети. Мы можем очень просто покончить с этим неприятным положением. То, что я ем и от чего отказываюсь, больше влияет на ребенка, чем мои слова. Поэтому лучше всего мне вообще прекратить посещения. Это, конечно, не должно повлиять на нашу дружбу.
– Благодарю вас, – сказала она с явным облегчением.
Обзаводиться хозяйством было для меня не ново. Однако хозяйство мое в Натале отличалось от того, какое было у меня в Бомбее и Лондоне. На этот раз часть расходов производилась исключительно ради престижа. Мне казалось необходимым, чтобы мое хозяйство соответствовало моему положению индийского адвоката и представителя общественности в Натале. Поэтому я поселился в прекрасном маленьком домике, в хорошем районе. Домик был также соответственным образом обставлен. Еда была простой, но так как я обычно приглашал к себе на обед друзей-англичан и индийских товарищей по работе, то расходы на ведение домашнего хозяйства всегда были очень велики.
В каждом хозяйстве нужен хороший слуга. Но я не представлял себе, что можно обращаться с кем бы то ни было как со слугой.
Моим помощником, а также поваром был мой приятель, который стал членом семьи. Были у меня и конторские служащие, которые также столовались и жили вместе со мной.
Я полагаю, что мой эксперимент был успешным, но его несколько омрачили горькие жизненные переживания.
Мой приятель был очень умен и, как я думал, предан мне. Но оказалось, что я заблуждался. Он воспылал завистью к одному из конторских служащих, который жил у меня, и сплел вокруг него такую паутину, что я стал подозрительно относиться к клерку. Клерк был человек с характером. Увидев, что он вызывает у меня подозрения, клерк тотчас оставил мой дом и службу. Меня это огорчило. Я чувствовал, что, вероятно, был несправедлив к нему, и мучился угрызениями совести.
Тем временем повару потребовался отпуск на несколько дней. На время его отсутствия пришлось пригласить другого. Потом я заметил, что новый повар был бездельником. Но мне он был послан богом. Поселившись у меня, он уже через два-три дня обнаружил непорядки, творившиеся под моей крышей без моего ведома, и решил предупредить меня. Я слыл доверчивым и прямым человеком. Поэтому непорядки эти тем более удивили его. Я приходил из конторы домой завтракать всегда к часу дня. Однажды, примерно часов в двенадцать, повар, запыхавшись, вбежал в контору.
– Пожалуйста, скорее идите домой, – сказал он. – Там творится неладное.
– Но что там такое? – спросил я. – Скажите же, в чем дело. Не могу же я оставить сейчас контору, чтобы бежать туда.
– Пожалеете, если не пойдете. Это все, что я могу сказать.
На меня подействовала его настойчивость. Я направился домой в сопровождении одного из клерков и повара, который шел впереди нас. Он провел меня прямо на верхний этаж и, указав на комнату моего приятеля, сказал:
– Откройте дверь и посмотрите сами.
Я все понял и постучал в дверь. Никакого ответа! Постучал сильнее – так, что затряслись стены. Дверь отворилась. В комнате я увидел проститутку. Я велел ей оставить дом и никогда сюда больше не приходить.
Приятелю я сказал:
– С этого момента между нами все кончено. Я жестоко обманут и одурачен. Вот как вы отплатили мне за доверие!
Вместо того чтобы раскаяться, он стал угрожать мне разоблачением.
– Меня не в чем разоблачать, – сказал я. – Можете рассказывать о любых моих поступках. Но немедленно покиньте мой дом.
Это еще больше обозлило его. У меня не оставалось выхода, кроме как сказать клерку, стоявшему внизу:
– Пожалуйста, пойдите и передайте старшему полицейскому офицеру, что человек, живущий в моем доме, дурно ведет себя. Я не желаю, чтобы он оставался в моем доме, но он отказывается покинуть его. Буду очень благодарен, если мне пришлют на помощь полицию.
Поняв, что я не шучу, он испугался; извинившись передо мной, он умолял не сообщать полиции о происшедшем и согласился немедленно оставить мой дом, что и сделал.
Этот случай оказался своевременным предупреждением для меня. Только теперь я понял, как жестоко был обманут этим моим злым гением. Приютив его, я избрал плохое средство для достижения хорошей цели. Я намеревался «собирать фиги с чертополоха». Я знал, что мой приятель нехороший человек, и все же верил, что он предан мне. Пытаясь перевоспитать его, я чуть не погубил себя. Я пренебрег предостережением добрых друзей. Пристрастие совершенно ослепило меня.
Не появись в доме новый повар, я никогда не узнал бы истины и, находясь под влиянием этого приятеля, был бы, вероятно, не в состоянии вести независимую жизнь, которую я тогда начинал. Мне пришлось бы всегда попусту тратить время на него. А он держал бы меня в неведении и обманывал.
Но бог, как и прежде, пришел мне на помощь. Мои намерения были чисты, и поэтому я был спасен, несмотря на свои ошибки. Этот жизненный урок послужил мне предостережением на будущее.
Повар был мне ниспослан небом. Он не умел готовить и не мог остаться у меня в качестве повара. Но никто другой не смог бы открыть мне глаза. Как я узнал потом, в мой дом приводили женщину не раз. Она часто приходила и раньше, но ни у кого не нашлось смелости сказать мне об этом, ибо все знали, как слепо верил я своему приятелю. Повар был послан мне как бы лишь для того, чтобы выполнить эту задачу, так как он тотчас же попросил разрешения уйти от меня.
– Не могу оставаться в вашем доме, – сказал он. – Вас так легко провести. Здесь не место для меня.
Я отпустил его.
Теперь я вспомнил, что именно этот приятель наговаривал мне на клерка. Я всячески старался загладить свою вину перед клерком за несправедливость к нему, но чувствовал, что так и не смог добиться этого, о чем всегда сожалел. Трещина остается трещиной, как бы вы ни старались ее заделать.
Прошло уже три года, как я приехал в Южную Африку. Я познакомился с живущими здесь индийцами, и они узнали меня. В 1896 году я попросил разрешения поехать на полгода домой, в Индию, так как чувствовал, что останусь в Южной Африке надолго. Я имел теперь довольно хорошую практику и убедился, что нужен людям. Поэтому я решил отправиться на родину, взять жену и детей, затем вернуться и обосноваться здесь. Вместе с тем я считал, что, приехав в Индию, сумею проделать там некоторую работу в целях воздействия на общественное мнение и пробуждения интереса к положению индийцев в Южной Африке. Вопрос о налоге в 3 фунта стерлингов все еще не был решен. Пока не был отменен этот налог, не могло быть мира.
Но кто в мое отсутствие возглавит работу Конгресса и Ассоциации по вопросам образования? Я думал о двух кандидатурах: Адамджи Миякхане и парсе Рустомджи. Среди коммерсантов теперь было много подходящих для дела работников. Но наиболее выдающимися из тех, кто мог регулярно выполнять обязанности секретаря, а также пользоваться уважением индийской общины, были эти двое. Конечно, секретарь должен достаточно знать английский язык. Я рекомендовал Конгрессу Адамджи Миякхана, и Конгресс утвердил его назначение в качестве секретаря. Опыт показал, что этот выбор был очень удачен. Адамджи Миякхан отличался настойчивостью, терпимостью, любезностью и учтивостью и доказал всем, что для работы секретарем не обязательно нужен человек с дипломом адвоката или с высшим образованием, полученным в Англии.
Примерно в середине 1896 года я отплыл домой на судне «Понгола», направлявшемся в Калькутту.
Пассажиров на борту было совсем немного. Среди них – два английских чиновника, с которыми я близко познакомился. С одним из них мы по часу в день играли в шахматы. Корабельный врач дал мне самоучитель языка тамилов, который я начал изучать. Мой опыт работы в Натале показал, что мне нужно изучить урду, чтобы сблизиться с мусульманами, и тамильский язык, чтобы сблизиться с мадрасскими индийцами.
По просьбе приятеля-англичанина, вместе с которым мы читали на урду, я отыскал среди палубных пассажиров хорошего переводчика, владевшего этим языком, и мы добились блестящих результатов в занятиях. У чиновника память была лучше моей. Раз встретив слово, он уже не забывал его. Мне же нередко с трудом удавалось разобрать буквы в тексте урду. Я проявлял большую настойчивость, но не смог превзойти чиновника.
Успешно шло у меня и изучение тамильского языка. Помочь мне никто не мог, однако самоучитель оказался хорошим пособием и я не ощущал необходимости в посторонней помощи.
Я надеялся продолжить изучение языков в Индии, но это оказалось невозможным. Большую часть того, что я прочел начиная с 1893 года, я читал в тюрьме. Там я достиг некоторых успехов в изучении языков тамили и урду: тамили – в южноафриканских тюрьмах, урду – в Йервадской тюрьме. Но я никогда не мог говорить на языке тамилов, а то немногое, что я усваивал благодаря умению читать по-тамильски, теперь забывается из-за отсутствия практики.
До сих пор я чувствую, какая помеха в моей деятельности это мое незнание языка тамили или телугу. Любовь, которой меня окружили в Южной Африке дравиды, оставалась одним из самых светлых воспоминаний. Встретив тамила или телугу, не могу не вспомнить, с какой верой, настойчивостью, самопожертвованием многие из их соотечественников включались в борьбу в Южной Африке. Причем в большинстве своем и мужчины и женщины были неграмотными. Борьба в Южной Африке шла ради них, и вели ее неграмотные солдаты; это была борьба ради бедняков, и бедняки участвовали в ней. Однако незнание их языка никогда не мешало мне завоевывать сердца этих простых и добрых соотечественников. Они говорили на ломаном хиндустани или на ломаном английском, и нам было нетрудно работать сообща. Но мне хотелось завоевать их любовь знанием языков тамили и телугу. В овладении тамили, как уже говорилось, я добился некоторых успехов, однако в языке телугу, которым я пытался заниматься в Индии, я не пошел дальше алфавита. Боюсь, что теперь никогда уже не выучу эти языки, но надеюсь, что дравиды выучат хиндустани. В Южной Африке те из них, кто не знает английского, действительно, говорят, пусть посредственно, на хиндустани. Лишь владеющие английским языком не хотят учить хиндустани, словно знание английского является препятствием к изучению наших собственных языков.