Не успев еще окончательно поправиться, я случайно прочел в газетах только что опубликованный отчет комиссии Роулетта. Я был просто ошеломлен его рекомендациями. Шанкарлал Банкер и Умар Собани посоветовали мне немедленно начать действовать. Приблизительно через месяц я поехал в Ахмадабад. Там я поделился своими соображениями с Валлабхаи, который навещал меня почти каждый день.
– Нужно что-то предпринять, – сказал я ему.
– Но что можно сделать при подобных обстоятельствах? – спросил он.
– Надо найти хотя бы горстку людей, которые согласятся подписать протест, и если вопреки этому протесту предложенное мероприятие войдет в силу как закон, мы тотчас начнем сатьяграху, – ответил я. – Если бы я чувствовал себя лучше, то начал бы борьбу против этого закона один, надеясь, что другие последуют моему примеру. Однако при теперешнем моем состоянии задача эта мне не по силам.
В результате этого разговора решено было созвать близких мне лиц на небольшое совещание. Предложения комиссии Роулетта казались мне не соответствующими содержанию опубликованного ею отчета и носили такой характер, что ни один уважающий себя народ не мог их принять.
Собрались на совещание в ашраме. Было приглашено не более двадцати человек. Среди присутствовавших кроме Валлабхаи, помнится, находились шримати Сароджини Найду, м-р Горниман, ныне покойный м-р Умар Со бани, адвокат Шанкарлал Банкер и шримати Анасуябехн. На совещании было принято решение начать сатьяграху. Под решением, насколько помню, подписались все присутствующие. В то время я еще не издавал никакой газеты, но иногда излагал свою точку зрения в печати. Так поступил я и теперь. Шанкарлал Банкер всей душой отдался агитационной работе, и я узнал о его удивительной работоспособности и организаторском таланте.
Я не надеялся, что какая-нибудь из общественных организаций воспользуется таким новым оружием, как сатьяграха; поэтому по моему настоянию была создана «Сатьяграха сабха». Ее штаб-квартира находилась в Бомбее, так как здесь прожинало большинство ее членов. Через некоторое время стали толпами приходить сочувствующие. Они давали клятву верности сатьяграхе. «Сабха» начала выпускать бюллетени, повсюду устраивались митинги, что во многом напоминало кампанию в Кхеде.
Председателем «Сатьяграха сабха» был я. Однако вскоре я понял, что у меня мало шансов достичь соглашения с представителями интеллигенции, вошедшими в «Сабху». Я настаивал на своих особых методах работы и на том, чтобы средством языка общения в «Сабхе» был язык гуджарати, а их это приводило в недоумение и доставляло немало беспокойства. Должен все же признать, что большинство весьма великодушно мирилось с моими чудачествами.
С самого начала, однако, мне было ясно, что «Сабха» недолговечна. Я чувствовал, что моя любовь к истине и стремление к ахимсе многим членам организации не нравились. Тем не менее, первое время работа шла полным ходом и движение развивалось быстрыми темпами.
В то время как агитация против отчета комиссии Роулетта принимала все более широкий размах, правительство, со своей стороны, твердо решило провести предложения комиссии в жизнь. Законопроект Роулетта был опубликован. Всего раз в жизни я присутствовал на заседании индийской законодательной палаты – как раз при обсуждении этого законопроекта. Шастриджи произнес пылкую речь, в которой торжественно предостерегал правительство. Казалось, вице-король слушал как зачарованный, не спуская с него глаз, когда тот извергал горячий поток своего красноречия. На мгновенье мне показалось, что вице-король даже тронут его речью: столько было в ней искренности и живого чувства.
Но разбудить человека можно только тогда, когда он действительно спит; если же он только притворяется спящим, все попытки напрасны. Примерно такой была позиция правительства. Оно стремилось только проделать комедию юридических формальностей. Решение уже было принято. Поэтому торжественное предостережение Шастриджи совершенно не подействовало на правительство.
При подобных обстоятельствах мое выступление тоже было бы лишь гласом вопиющего в пустыне. Я со всей искренностью обращался к вице-королю. Я писал ему частные и открытые письма, в которых ясно заявлял, что правительство своим поведением вынуждает меня прибегнуть к сатьяграхе. Но все было напрасно.
Новый закон еще не был опубликован. Я получил приглашение приехать в Мадрас, и хотя чувствовал себя все еще очень слабым, отважился на длительное путешествие. В то время я еще не мог выступать с речами на митингах. Здоровье было сильно подорвано, и в течение долгого времени при попытке говорить стоя у меня начиналась дрожь и сильное сердцебиение.
На юге я всегда чувствовал себя как дома. Благодаря работе в Южной Африке, мне казалось, что я имею какие-то особые права на телугу и тамилов, и эти славные народы юга никогда не обманывали моих ожиданий. Приглашение пришло за подписью ныне покойного адвоката Кастури Ранга Айенгара. Но, как я узнал уже на пути в Мадрас, инициатором приглашения был Раджагопалачария. Можно сказать, что это было мое первое знакомство с ним. Во всяком случае, мы впервые встретились лично.
По настоянию друзей, в том числе Кастури Ранга Айенгара, Раджагопалачария только что приехал из Салема и обосновался в Мадрасе, предполагая заняться юридической практикой. Здесь он собирался принять более активное участие в общественной деятельности. В Мадрасе мы жили с ним под одной крышей. Я обнаружил это лишь через несколько дней. Бунгало, где мы жили, принадлежало Кастури Ранга Айенгару, и я думал сперва, что мы его гости. Однако Махадев Десаи вывел меня из заблуждения. Он очень скоро близко сошелся с Раджагопалачария, который, будучи по природе весьма застенчив, всегда держался в стороне. Как-то раз Махадев сказал мне:
– Вы должны держаться за этого человека.
Так я и сделал. Ежедневно мы обсуждали с ним планы предстоящей борьбы, но тогда не приходило в голову ничего, кроме организации митингов. Никакой другой программы не было. Я прекрасно понимал, что и сам не знаю, в какую форму должно вылиться гражданское неповиновение против билля Роулетта, если он все же получит силу закона. Ведь неповиновение этому закону будет возможно только в том случае, если правительство своими действиями создаст подходящую обстановку. Если же этого не случится, имеем ли мы право оказать гражданское неповиновение другим законам? Если да, то в каких пределах? Эти и множество подобных вопросов являлись предметом нашего обсуждения.
Кастури Ранга Айенгар созвал небольшое совещание лидеров. Среди них особенно выделялся адвокат Виджаярагхавачария. Он предложил поручить мне составить исчерпывающее, детальное руководство по сатьяграхе. Я считал, чти это мне не по силам, и откровенно признался в этом.
Пока мы размышляли и спорили, билль Роулетта был опубликован, т. е. стал законом. В ту ночь я долго думал над этим вопросом, пока наконец не заснул. Утром я проснулся раньше обычного. Я все еще пребывал в сумеречном состоянии полубодрствования-полусна, когда меня внезапно осенила идея – это было как сон. Я поспешил утром же рассказать обо всем Раджагопалачария:
– Ночью во сне мне пришла в голову мысль, что мы должны призвать страну к всеобщему харталу. Сатьяграха представляет собой процесс самоочищения, борьба наша – священна, и я считаю, что нужно начать борьбу с акта самоочищения. Пусть все население Индии оставит на один день свои занятия и превратит его в день молитвы и поста. Мусульмане не постятся больше суток, поэтому пост должен длиться двадцать четыре часа. Трудно сказать, получит ли наш призыв отклик во всех провинциях, но за Бомбей, Мадрас, Бихар и Синд я ручаюсь. И будет хорошо, даже если только эти провинции как следует проведут хартал.
Мое предложение захватило Раджагопалачария. Остальные друзья также приветствовали его, когда им рассказали о нем. Я набросал краткое воззвание. Хартал был вначале назначен на 30 марта 1919 года, а затем перенесен на 6 апреля. Население было лишь кратко оповещено о хартале. Вряд ли было возможно широко осведомить население: времени у нас было в обрез.
Кто может сказать, как все это произошло? Вся Индия от края до края, все города и села – все провели в назначенный день полный хартал. Это было великолепное зрелище!
Совершив небольшое путешествие по Южной Индии, я, если не ошибаюсь, 4 апреля прибыл в Бомбей, куда Шанкарлал Банкер настоятельно просил меня приехать для участия в проведении дня 6 апреля.
В Дели хартал начался уже 30 марта. Там было законом слово покойного ныне свами Шраддхананджи и Хакима Аджмала Хана Сахиба. Телеграмма относительно переноса хартала на 6 апреля пришла в столицу слишком поздно. В Дели еще не видели подобного хартала. Индусы и мусульмане сплотились как единая семья. Свами Шраддхананджи был приглашен произнести речь в Джами Масджиде, что он и сделал. Власти, конечно, не могли примириться со всем происходящим. Полиция преградила путь процессии хартала, направлявшейся к железнодорожной станции, и открыла по ней огонь. Были раненые и убитые. По Дели прокатилась волна репрессий. Шраддхананджи вызвал меня туда. Я ответил, что выеду тотчас после проведения хартала в Бомбее 6 апреля.
События, подобные делийским, произошли также в Лахоре и Амритсаре. Из Амритсара д-р Сатьяпал и д-р Китчлу прислали мне настоятельное приглашение приехать туда. В то время я их совершенно не знал, однако ответил, что приеду в Амритсар уже из Дели.
Утром 6 апреля жители Бомбея тысячными толпами направились в Чаупати, чтобы совершить омовение в море, и затем огромной процессией продолжили свой путь в Мадхавбаг. В процессии приняли участие женщины и дети. Большими группами присоединялись мусульмане. Из Тхакурдвара мусульманские друзья пригласили нас в мечеть, где убедили м-с Найду и меня произнести речи. Адвокат Витхалдас Джераджани настаивал, чтобы мы тут же предложили народу дать клятву о свадеши и индусско-мусульманском единстве, но я запротестовал, заявив, что подобные клятвы не дают в спешке. Мы должны довольствоваться тем, что уже сделано народом. Если клятва дана, ее нельзя нарушить. Поэтому необходимо, чтобы все как следует поняли значение клятвы о свадеши и полностью учли бы ту огромную ответственность, которую налагает клятва об индусско-мусульманском единстве. Я предложил, чтобы желающие дать такую клятву собрались на другой день утром.