— Все хорошо? — спрашивает он. Я киваю, и он отпускает меня.
Туннель сворачивает влево, потом вправо, потом сужается.
Слышно, как откуда-то капает вода. Земля под ногами превращается в грязь и начинает хлюпать. Впереди ручей. Виржиль останавливается и сообщает:
— Почти дошли.
Он светит на стену. На ней надпись: «Рю Ашерон».
Харон перепрыгивает через ручей и оборачивается, чтобы помочь мне. Мы идем дальше, потолок туннеля становится ниже. Здесь жутковато и тесно, но приключение начинает мне нравиться. Луч фонарика выхватывает картинки на стенах. Лев. Волк. Леопард. Нарисованный мелом жутковатый человечек с вытянутой указующей рукой.
— Этого я уже видела, — говорю я. — Он там танцевал со скелетом.
— Да, этот чувак тут повсюду, — кивает Виржиль. — Он, собственно, показывает, где вечеринка.
— Откуда ты так хорошо все здесь знаешь? Как в этом лабиринте вообще можно ориентироваться? — спрашиваю я.
— Сначала изучал все подряд: карту Жиро, карту Титана… Но сейчас уже все помню, считай, на ощупь. Я ж много лет сюда спускаюсь.
Несколько минут спустя мы подходим к развилке, где в известняке процарапаны какие-то слова.
— О! Послание на распутье! — торжественно объявляет Жюль и останавливается, чтобы его прочитать. Виржиль идет дальше и читает текст по памяти:
— …мне кажется поройя жизнь провел подобно мудрецам, и вновь бреду тропой знакомой. Может, себя сгубил я дерзостью беспечной давным-давно; но вместе с тем молитву о милости так искренне вознес с той ясностью, доступной только мертвым, что жизнь угасла, по себе оставив обломки жалкие, рассеянные всюду, мечты неясные. Вот и теперь блазнится цель моя[47].
— Ни фига себе. Мощно, — отзывается Жюль.
— А знаешь, откуда это? — вмешивается Константин. — Это агент Малдер сказал, в «Секретных материалах». Прикинь! Четвертый сезон, пятая серия. «Поле, где я умер». У моего двоюродного брата есть этот диск.
Виржиль хмыкает.
— Ты чего, самый умный, что ли? Ну а кто тогда это сказал?
— Роберт Браунинг. И не сказал, а написал. В поэме. Называется «Парацельс».
— Как я тащусь, когда ты читаешь стихи! — ерничает Жюль и звонко чмокает Виржиля в щеку. Виржиль отмахивается от него.
— Я тоже, — бормочу я. Себе под нос.
Я перечитываю процарапанный в известняке текст, и по спине бегут мурашки, потому что я вдруг осознаю, что некоторые строки мне знакомы. Их цитировал костлявый торчок с блошиного рынка. Должно быть, прочитал здесь, когда охотился за костями, а вчера, когда я покупала у него миниатюру, вспомнил неизвестно с чего. Но все равно мне становится не по себе. Словно он знал, что я спущусь сюда и прочту. Кстати, о чем вообще эти строки? Я поворачиваюсь, чтобы спросить у Виржиля, но обнаруживаю, что осталась одна. Все ушли вперед.
Когда я догоняю остальных, мы сворачиваем из главного туннеля направо, а минут через пять налево. Впереди брезжит золотистый свет и слышится музыка. Еще раз направо — и мы оказываемся в просторной пещере, освещенной множеством свечей. Повсюду люди, все смеются, разговаривают, пьют и танцуют. Здесь собрались чудаки всех мастей. Панки, гики, хиппи в хайратниках. Спелеологи-катафилы с налобными фонариками. Готы. Какая-то девушка крутит пои. Другая расхаживает в саване. Я слышу английский, французский, немецкий, итальянский, китайский… Из чьего-то айпода играет музыка. Я в замешательстве озираюсь. Мимо меня дефилирует парень в одних плавках.
— Добро пожаловать на Пляж, — говорит Виржиль.
Он здоровается со знакомыми — с кем-то за руку, с кем-то приветственно стукаясь кулаками, затем ведет нас к большому каменному столу, где мы оставляем свои вещи.
— Почему это называется «Пляж»? — спрашиваю я.
Виржиль показывает на стену, где нарисована огромная волна, затем на пол пещеры. Он песчаный, что довольно неожиданно.
— Люди засыпали эту пещеру песком много лет назад, — рассказывает Виржиль. — Таскали вручную, ведрами, представляешь? Только не вздумай в нем копаться. Там внизу кости.
Я слегка поддеваю песок носком сапога, размышляя, кто под ним похоронен, и удивляясь про себя, как странно сложился день: мне не удалось покончить с собой, но я все равно угодила в склеп.
64
Все расчехляют инструменты, и я тоже достаю гитару. Раз уж пришла, отчего бы не сыграть. Может, удастся отвлечься от мыслей о моем неслучившемся суициде и вероломном спасителе. Кто-то вырубает айпод. Мы играем «битлов», потом «роллингов» — всякое такое, что каждый знает. Хадижа поет, у нее оказывается чудесный голос. Мы играем «Alison», «Hallelujah» и «Better Than». Иногда мне приходится целиком пережидать песни, которых я не знаю.
Публика здесь благодарная. Люди танцуют, подпевают, радуются и аплодируют. Готы изображают что-то похожее на менуэт — кланяются, касаются друг друга ладонями и кружатся. Один из них, на редкость красивый парень, стоит в стороне и просто слушает. У него такое выражение лица, словно он никогда прежде не слышал музыки. Он кажется мне смутно знакомым, но маловероятно, что мы сталкивались, — я бы запомнила такое лицо. Мы играем еще около часа, затем делаем перерыв. Кто-то протягивает мне бумажный стаканчик с вином. Я озираюсь, ищу воду. Мешать алкоголь с антидепрессантами — плохая идея, особенно если злоупотребляешь последними. Поэтому я отставляю вино в сторону.
Рядом со мной сидят Виржиль и Константин. Константин спрашивает, есть ли туннели под Пляжем. Виржиль показывает нам самодельную карту катакомб. Она очень подробная, на ней отмечены разные входы и выходы, тупики, пещеры и опасные места.
— Почему тебя сюда тянет? — спрашиваю я.
Он пожимает плечами:
— Здесь тихо и нет туристов. Кроме того, это единственное место в центре, которое мне по карману, — добавляет он и улыбается, но не смотрит на меня. Наверное, Хадижа устроила ему головомойку. Тоже мне, Казанова. К чему, спрашивается, был весь этот спектакль у Сакре-Кёр?.. И кто из нас двоих больший идиот — он со своими разводками для романтичных дур или я, которая так легко на них повелась?
Приходит новая партия гостей, значит, пора играть дальше. Мы озираемся в поисках остальной группы. Константин куда-то свалил.
Харона тоже не видно. Хадижа подливает себе вина и поворачивается, чтобы уйти. Виржиль окликает ее:
— Ты далеко собралась?
Она ему подмигивает. Виржиль поднимает бровь:
— Мама в курсе, что у тебя шашни с Жюлем?
— А мама в курсе, что ты шляешься по катакомбам? — парирует она и, смеясь, исчезает.
— Мама?.. — переспрашиваю я, сбитая с толку.
— Ну да, — отвечает Виржиль.
— Подожди… Хадижа — твоя сестра?!
Он кивает.
— Ая думала…
— Что?
— Ну, что вы с ней… что она твоя…
— Моя девушка, что ли?
— Ага.
— Ты поэтому свалила с такой скоростью? Вчера, у Реми?
— Ты меня видел?
— Естественно. Зашла, а потом испарилась, я так и не въехал, что это было. Я звонил тебе, но ты не брала трубку.
Пару секунд он молчит, потом спрашивает:
— Анди, а ты вообще-то за кого меня принимаешь?
Я и подумать не могла, что всему найдется такое простое объяснение. Я предположила худшее — потому что всегда предполагаю худшее в людях и в мире. И чаще всего не ошибаюсь. Но вот в этот раз — ошиблась.
— Ты ни при чем, Виржиль, — говорю я. — Дело во мне.
Люди все прибывают. Кто-то кричит, чтобы мы начинали. Народ начинает скандировать: «Музы-ку!» По лицу Виржиля заметно, что ему сейчас не до музыки, но ему сегодня платят, и у него нет выбора. Он озирается.
— Слушай, кажется, остальные нас кинули. Будем играть вдвоем. Поехали?
Я киваю, и мы начинаем играть. «Нирвану», затем что-то из Джона Батлера. «Пинк Флойд» — «Fearless». «Beautiful» Джи Лава. Виржиль в основном поет сам. Я кое-где подпеваю. У меня нет таланта Хадижи, и голос не то чтобы поставленный, но с некоторыми песнями прокатывает. Мы играем акустические версии «Breaking the Girl» и «Snow», а дальше я предлагаю сделать перерыв, потому что слегка охрипла, но Виржиль хочет сыграть еще одну вещь «чили пепперов». Мне надо только подыгрывать, петь он будет сам.
Он играет первые аккорды песни. Я сразу же узнаю ее и именно поэтому не хочу подыгрывать. Но Виржиль продолжает и смотрит мне в глаза — впервые после того, как поцеловал меня. Он не отводит от меня взгляда все время, пока поет.
My friend, is so depressed
I feel the question of her loneliness
Confide… 'cause I'll be on your side
You know I will, you know I will[48].
Я отвожу глаза первая. Потому что это невозможно, немыслимо — ему не все равно, даже теперь, после того как я о нем черт знает что подумала. И я отворачиваюсь, чтобы он не видел, как по моим щекам катятся слезы.
Imagine те, taught by tragedy. Release is peace.[49]
Он доигрывает. Получается невероятно сильно. Народ ревет от восторга. Виржиль кивает зрителям и откладывает гитару в сторону. Когда шум стихает, он снова смотрит на меня.
— Ты не сказала «надо же».
— Извини. Надо же. Ты очень крут.
— Я не о том. Когда я говорил, что спас твою жизнь, ты ответила «дважды», а не «надо же».
На этот раз я молчу.
— Зачем ты так рвалась на башню?
Я бы ужасно хотела соврать. Но, посмотрев ему в глаза, не могу.
— Так и знал, — хмурится Виржиль. — Черт! Что с тобой происходит?
— Не хочу об этом разговаривать, — отвечаю я злым голосом, но на самом деле я не злюсь. Мне просто страшно.
— Это я уже понял, но вообще-то, если помнишь, ты теперь у меня в долгу. Так что давай, выкладывай.
Я до сих пор не притрагивалась к вину, но сейчас опрокидываю в себя весь стаканчик разом.