Всё бы ничего, да только вот я и Лавр Георгиевич, видимо, на помощников кяризгена Худайкули плохо были похожи. Военную выправку, вбитую годами, тяжело скрыть. Хотя мы с Корниловым и старались, горбились, шаркали ногами при встрече с другими людьми. Я ещё и глухонемого дебила изображал, почти как Бельмондо в фильме «Чудовище». Только не инвалида, а физически сильного дебила, которого за это и использовали в качестве работника. Плюс одет был в обноски и рванину.
Во всяком случае, до Кундуза добрались, пройдя шесть проверок англичан по дороге. Те ничего не заподозрили и не тронули, как ценных специалистов, которые идут в Кундуз по приглашению уважаемого человека, чтобы рыть колодец. А сейчас мы шли на встречу с лавочником, который должен был нас переправить на место встречи со старейшинами.
Чем ближе к центру рынка, тем гуще толпа народа, тем ярче и богаче становятся халаты. Проходим мимо чайхонэ, из которой идёт умопомрачительный запах готового плова и жарящегося шашлыка. Мой живот, не выдержав такого издевательства, громко заурчал. С утра ничего не ели, а солнце уже на закат пошло.
Худайкули, который шел впереди меня, услышав призыв моего желудка, обернулся и оскалился в белоснежной улыбке. Я в ответ скорчил ему дебилистическую рожу, краем глаза наблюдая, как работник чайхонэ переворачивает шашлык из бараньей печени и курдючного сала, присыпая их специями. Запах пошел такой, что мой живот вновь напомнил всем окружающим, что не ел с утра, вызвав их смех и грубые шутки. Почему бы не поиздеваться над убогим.
Рядом с чайхонэ разместились груды арбузов, дынь, урюка и гранат, испускающих под жгучими лучами солнца невыносимый, одуряющий аромат. И всё это, смешиваясь с запахом плова, шашлыков и лепешек, создавало неповторимую, густую воздушную смесь восточного рынка, которую буквально глотаешь, как воду, а не дышишь.
Дальше нам путь перекрыла конная группа, судя по одежде, туркмен, дорогу которым загородила арба, запряженная в одну лошадь, на спине которой, оперевшись ногами на оглобли, сидел погонщик-пуштун, невозмутимо выслушивая ругань всадников. Рядом оборванные дервиши, став в ряд, монотонно распевали стихи Корана, не обращая внимания на возникший спор.
С трудом обогнув этот затор, добрались до плотной толпы и встали. Как оказалось, народ слушал музыкантов. Заунывные звуки извлекались из конструкции, похожей на что-то среднее между балалайкой и домброй, но с огромным, в два аршина грифом, на котором натянуты три струны.
Старик-сарт с длинной седой бородой, закрыв глаза, сосредоточенно бренчал струнами и что-то тихо напевал-говорил себе под нос. Его музыкально поддерживала ещё пара человек, один из которых играл на чём-то похожем на скрипку, гриф которой был прикреплен к выделанной, небольших размеров тыкве с пустотой в середине. А второй стучал в бубен.
Однообразная мелодия с небольшими вариациями, речитатив старика, видимо, рассказывающего какой-то эпос, задержали нас минут на пятнадцать-двадцать. Довольный Худайкули, как и многие другие слушатели-туркмены, бросил музыкантам несколько медных пулов, когда те закончили, и мы смогли двинуться дальше.
Наконец-то достигли нужной точки рынка, где, разложив на кошмах горки мелкой серебряной и медной монеты, сидели менялы, занимаясь разменом афганских рупий на бухарскую теньгу, хорезмскую таньгу или тибетскую тангку. Рядом с менялами должна быть лавка, в которой нас ждут.
В этот момент я почувствовал толчок в спину. Развернувшись, готовясь отразить нападение, увидел всего лишь водоноса, который протягивал мне медную чашку с мутной водой.
– Су, су, су[28], – произнёс он, выжидательно глядя мне в глаза.
Я похлопал рукой по небольшому бурдюку, который висел у меня на боку, и отрицательно повертел головой.
Аллах его знает, где он набрал эту воду, лучше пить проверенную и самим прокипяченную.
– Кирам ту бачигият, – пробормотал себе под нос водонос и двинулся дальше.
«Трахни своё детство, – перевел я про себя. – Оригинально».
Вслух же ничего не промычал, ограничившись дебильной улыбкой.
Если верить описанию, вот и необходимая нам лавка. Небольшие головы сахара подвешены к потолку, по сторонам лавки – открытые ящики с различными сортами конфектов[29], керосиновые лампы, куски материи, связки нагаек и различные мелкие железные изделия: замки, ножи, подковы, гвозди и прочая мелочь.
На богатом ковре, поджав под себя ноги, важно сидит владелец лавки, судя по одежде, пуштун лет сорока-пятидесяти. Перед ним, как и перед многими другими торговцами, три небольших чайника с горячею водою и заваренным зеленым чаем. Как я уже успел убедиться, те, кто имеет такую возможность, для утоления жажды в течение дня употребляют неимоверное количество чашек зеленого кок-чая, особенно любимого торговцами.
Худайкули, передав повод от узды осла, направился к лавке.
– Ассаляму алейкум, – произнёс он, прикладывая правую руку к сердцу.
– Ва-алейкум ас-салям ва-рахмату-Ллахи ва-ба-ракятух, – ответил купец и в знак приветствия погладил правою рукою свою густую бороду. При этом зорко оглядел и меня, и Корнилова.
Худайкули садится на землю напротив купца и, получив от него чашку зеленого чая без сахара, сосредоточенно втягивает в себя горячую влагу.
Степенно, не торопясь, он начал разговор о стоимости товара, о новостях, о семейных делах и лишь минут через двадцать купил два аршина красного ситца и большую, фунтов в пять-шесть, голову сахара, осмотрев которую, попросил продать ему ещё десять таких же и хороший мешок под них. Это был пароль.
Купец замер и вновь внимательно осмотрел нашу троицу. Погладив бороду, развернулся в глубь лавки и что-то гортанно быстро прокричал. Из-за занавеса появился молодой пуштун.
– Билал проводит вас ко мне домой. В лавке нет такого количества сахара, – произнес купец отзыв-пароль и взял в руки чашку с чаем.
При этом он внимательно смотрел на меня, а мне показалось, будто в его глазах мелькают цифры так же, как бежали строки на компьютере в фильме «Матрица». Судя по всему, наш связной пытался просчитать, являюсь ли я тем самым посланцем Белого царя, которого ждут на Лойя-джирга. Признаюсь, я бы и сам усомнился, если бы передо мной предстал такой посланник – дебил в обносках. Из образа я не выходил.
Минут через двадцать, пробившись сначала через рыночную толпу, мы оказались перед воротами большого дома, обнесенного высоким дувалом. Наш проводник, постучав, через несколько секунд, что-то тихо произнес, и ворота приоткрылись. Пригласив жестом проходить, молодой пуштун вошел внутрь, за ним прошли и мы вместе с нашими двумя ослами.
Я непроизвольно перед входом проверил свои два метательных ножа на левом предплечье и мысленно прикинул, как буду действовать, если внутри нас ждёт засада. Кроме двух ножей на лодыжках у меня были две кобуры с револьверами «Галана Тё-Тё». Десять выстрелов есть. Точнее, девять – десятый мой.
Открывшийся взору двор был большой и пустой, если не считать нашего проводника и ещё одного молодого пуштуна, который открыл ворота. Но мой взгляд сразу прикипел к черному как смоль ахалтекинцу. Такого красивого жеребца я не видел никогда в жизни.
– Вижу, вам, генерал, понравился мой Асвад, – услышал я справа от себя чей-то голос, говорящий на русском языке с небольшим акцентом.
Резко развернувшись, я увидел сухощавого, среднего роста, богато одетого мужчину лет пятидесяти, который стоял в небольшой нише дувала. Весь его вид говорил о том, что он из тех, кто привык отдавать приказания и добиваться их исполнения.
– Кто вы? – задал я вопрос, распрямляя плечи и скидывая с себя так надоевшую личину глухонемого дебила.
Сейчас бы, как в фильме «Свадьба в Малиновке», скинуть с себя солдатскую шинель, а под ней… Моя форма генерал-майора Свиты Е.И.В. со всеми орденами. К сожалению, чего нема, того нема. Под рваниной только грязное и давно не мытое тело. Остается только этим телом показать военную выправку, тем более незнакомец уже обозначил, что знает, кто я такой.
– Тимофей Васильевич, можете называть меня Курбад-ханом. Двадцать лет назад мой отец ЮсуфАли-хан был миром Шугнана, а я – миром Рушана. Но афганскому эмиру Абдур-Рахман-хану не понравилось, что мой отец провозгласил себя вполне независимым правителем Шугнана, также не понравились и его переговоры с русским правительством о переходе этих горных провинций Памира под протекторат Российской империи. Он направил свои войска, и после непродолжительной битвы, так как силы были несопоставимы, мой отец и вся семья оказались в плену. Об их дальнейшей судьбе мне ничего не известно, но предполагаю, что они давно мертвы. Я же в том бою был ранен, но смог спастись благодаря преданности верных нашей семье аскеров. Я остался жив, но стал изгоем, так как правителем Шугнана и Рушана Абдур-Рахман-хан назначил генерала Гульзар-хана, который много бед принёс моему племени, – бывший мир или князь Рушана замолчал, а ноздри его орлиного носа затрепетали.
Было видно, что мужчина с трудом сдерживает свой гнев. И я его понимал. Перед этой «турпоездкой» изучил в штабе округа материалы по обстановке в той местности, где нам предстояло действовать.
Река Пяндж с 1895 года стала границей, за которой были Афганистан, Британская Индия и Китай. Сливаясь с Вахшем, Пяндж образует Амударью и занимающий её бассейн Бадахшан, который не что иное, как древняя Верхняя Бактрия. Здесь когда-то проходил «великий шёлковый путь», сменяли друг друга бактрийцы, иранцы, греки, арабы, кочевники, и разве что в шестнадцатом веке этот край ненадолго выбился из истории Средней Азии, оставшись за Тимуридами в их индийской вариации Великих моголов.
Но в горной части Бадахшана власть любых правителей равнины была условной. Здесь сохранилась древняя сеть мелких племенных княжеств-миров, из которых когда-то состояла вся Бактрия. Но если Чаганиан, Кабодиан или Шуман ещё при арабах успели привести к общему знаменателю, то горные Дарваз, Руш