– Трудно сказать, в это время все говорили. Мысль была не о поездке, а о внесении порядка и успокоения в Петрограде. Там были и другие разговоры. Потом мне стало известно, что вызывают один или два корпуса. Были вызваны некоторые сибирские войска, которые, видимо, перешли на сторону восставших, а это была командировка Иванова под прикрытием батальона и даже меньше.
Председатель. – «Нарышкин мне сказал, что павловцев окружили преображенцы, и кажется стало тише. Все настроение ставки сразу изменилось. Все говорят, волнуются, спрашивают: «Что нового из Петрограда?». Может быть, это было необычное волнение? Равнодушно старались говорить об этих событиях? Это была подавленность?
Дубенский. – Во всяком случае, этот обед прошел совершенно особенно, все были тихи, государь почти молчал. Я потом узнал, что он говорил с Ивановым. Я даже не заметил, что они разговаривали, а потом вдруг говорят: «Вы знаете, Иванов назначается в Петроград и едет с георгиевскими батальоном». Я вас прошу отметить, что он ехал не как карательная экспедиция, он ехал, как посланник царя, а для экспедиции ему было мало войска.
Председатель. – Может быть, вы скажете, зачем он ехал, как посланник царя?
Дубенский. – Просто успокоить, войти в переговоры с Родзянкой и целым рядом лиц, но отнюдь не стрелять, это было бы бессмысленно, и Николай Иудович это понимал.
Председатель. – Почему вы предполагаете, что он это понимал, вы с ним говорили?
Дубенский. – Как же, мы с ним чай пили. Мы говорили, какие идут беспорядки, какие волнения. Николай Иудович говорил: «Эти волнения происходят потому, что не умеют народу объяснить. Я убежден, что можно успокоить так, что можно их успокоить». Конечно, я вам передаю только мысль. На это мы говорили ему: «Вы бы переговорили с царем». – «Как же, мне неудобно самому навязываться». Мы говорим: «Но дело серьезное, там кровь льется, нужно успокоить царя». Я даже помню, он категорически отвергал: «Туда не нужно посылать войска, никоим образом, потому что прольется лишняя кровь». Я даже его выражение помню: «Всякая новая часть, которая входит в восставший гарнизон, сейчас же переходит на его сторону». Это я должен подкрепить, я это помню.
Председатель. – Здесь вы записываете относительно известий, которые принесли вечерние телеграммы о роспуске Государственной Думы и государственного совета. Вы замечаете по этому поводу: «Но это уж поздно, уже определилось Временное Правительство, заседающее в Думе под охраной войск, перешедших на сторону революционеров. Войск, верных государю, осталось меньше, чем против него. Гвардейский Литовский полк убил командира. Преображенцы убили батальонного командира Богдановича{215}. Председатель Государственной Думы Родзянко прислал в ставку государю телеграмму, в которой просил его прибыть немедленно в Царское Село, спасать Россию. Все эти страшные сведения идут из Петрограда от графа Бенкендорфа полковнику Ратко. Про министра внутренних дел граф Фредерикс выразился по-французски так: «А о министре внутренних дел нет слухов, как будто он мертвый». Граф Фредерикс держит себя спокойно, хорошо и говорит: «Не надо волноваться». Воейков до 5 часов дня занимался пустяками, устраивал свою квартиру, балаганил и только к вечеру понял трагичность положения и стал ходить красный, тараща глаза». Вас поразило такое непонимание?
Дубенский. – Как же, мы места себе не находили, и вдруг я еду мимо его новой квартиры и вижу, что он прибивает шторки и привешивает картинки. Ведь это были последние минуты монархии! Ведь он дворцовый комендант, у него масса денег, масса средств! Меня это поразило до крайности.
Председатель. – «После вечернего чая, в 12 часов ночи, государь простился со всеми и ушел к себе. Вслед за ним к нему пошел Фредерикс и Воейков, пробыли у царя недолго и вышли, при чем Воейков объявил, что отъезд в Царское Село его величества назначен безотлагательно в эту ночь. Все стали собираться, и уже к 2 часам ночи были в поезде. Государь любезен, ласков, тих и, видимо, волнуется, хотя, как всегда, все скрывает. Всю ночь шли у нас с Цабелем, Штакельбергом и Сусловым такие разговоры. Свитский поезд отошел в Царское, в 4 часа ночи 28 февраля, а в Царском – в 5 часов. Назначен Иванов диктатором».
Дубенский. – Это появилось, как слух, в поезде, потому что мы уже тогда ехали. За завтраком кто-то сказал, что Иванов назначен диктатором, чему я не верил: раз он поехал с георгиевским батальоном, он поехал не для карательной экспедиции, а приводить в порядок Петроград. Я не знаю, говорили ли об этом назначении или нет, потому что уже дальше, как вы знаете, идут события отречения, и я потерял всякую связь со ставкой, где можно было подтвердить это назначение.
Председатель. – Разве вам диктатор и назначение диктатором рисуется назначением для мягких мер, а не для грубого, а может быть и кровавого воздействия?
Дубенский. – Я отлично понимаю, что значит диктатор. Конечно, диктатор назначается для того, чтобы привести население и войска к полному подчинению, но Иванов ехал в Петроград для того, чтобы привести в порядок город, он взял с собою небольшое количество войск и, на основании его слов и наших с ним разговоров, я отлично знаю, что он не хотел принимать никаких кровавых мер. Был слух, что он назначен диктатором, но я думаю, что Иванов к этому неспособен. Имейте в виду, что когда он был главнокомандующим юго-западного фронта, он почти никогда не подписывал бумаг о казни.
Председатель. – Он вез с собой выписку из положения о военно-полевых судах?
Дубенский. – Вероятно, было, потому что он так быстро собрался; он с этим вагоном и ездил. У него вагон, как домик. Вероятно, все у него было. Я не знаю, какие у него были намерения, я передаю то, что знаю.
Председатель. – Генерал, скажите, вам не известно содержание этой беседы Фредерикса, Воейкова и государя, в 12 часов ночи, и те советы, которые давали Воейков и Фредерикс?
Дубенский. – Нет, я могу добавить к этому, что в 12 часов пришел взволнованный Штакельберг, который рядом со мною жил, и еще не лег спать, и говорит: «Собирайтесь, сейчас уезжаем в Царское Село и в Петроград. Такие произошли ужасные события, что мы уезжаем». Но он мне сказал, что говорил с Фредериксом.
Председатель. – Может быть, вы сами продолжите рассказ по памяти, и я вам подскажу по вашему дневнику. Вы выехали из ставки в ночь с понедельника на вторник, с 27-го на 28-е, выехали через Смоленск, Вязьму, Ржев и Лихославль. Вы записали: «По всей дороге тихо, о событиях в Петрограде нет известий. Москва, по словам тех, кто был там 27 февраля вечером, спокойна. Значит, пока, слава богу, вспышка мятежа только в Петрограде. Поразительное легкомыслие и полная неосведомленность Воейкова. Он, дворцовый комендант, не знает, не предполагал о беспорядках, которые начались 24-го, через два дня после нашего отъезда. Он, который может сотни тысяч на охрану истратить, не имел должных сведений, и был так пуст, что даже не думал об опасности царской семьи. Чем все это кончится? Военный министр Беляев перед вчера, что он опасается, что волнения народа перейдут на Царское Село, что толпы народа пойдут на Царское Село громить дворец, и полагает, что императрица Александра Федоровна должна уехать, но больны дети». Он там был в это время?
Дубенский. – Нет, это был разговор. Кажется, Беляев сообщил по телефону или, вернее, Бенкендорф сообщил со слов Беляева, что он боится за безопасность семьи в Царском Селе.
Председатель (читает). – «Передавали (повидимому, это результат бесед по прямому проводу), что 27 февраля была перестрелка на Дворцовой площади. Мятежники хотели захватить дворец, а верные войска отбивали их».
Дубенский. – Это оказалось неверно.
Председатель (читает). – «На станции Лихославль получились сведения, что в Петрограде Временное правительство, во главе с Родзянкой. Я сам читал телеграмму члена Государственной Думы Бубликова, занявшего должность министра путей сообщения, с расположением по всем дорогам. Убиты градоначальник Балк{216} и его помощник Вендорф{217}. Грабят Зимний дворец. Есть основание предполагать, что поезд наш дальше Тосно не пустят». Эти сведения откуда вы получили?
Дубенский. – Это очень просто мы получили: с нами ехал инженер, и вот во время завтрака наш инженер Эртель{218} сказал коменданту поезда: «Кажется, мы не поедем в Царское Село, наши поезда, кажется, приказано направить туда». Кажется, тот инженер, который с нами ездил, не помню его фамилии, небольшой чин, он это сказал.
Председатель. – Затем было принято решение ехать во Псков. Вы помните, вы знаете, чем мотивировалось такое решение?
Дубенский. – Видите, когда мы приехали в Малую Вишеру, это было 2 часа ночи, и сначала в Бологом, когда узнали, что дальше нельзя ехать, мы в Бологом получили известие, что в Любани стоят войска, которые могут нас не пустить, и поезд царский может подвергнуться опасности. В Малой Вишере к нам подошел офицер 1-го железнодорожного полка, который был без оружия. Он приехал из Любани и сказал, что в Любани находятся две роты с орудиями и пулеметами. Тогда решено было остаться в Малой Вишере, дождаться высочайшего поезда и сказать, чтобы Воейков доложил государю о положении, и как угодно будет ему – продолжать ехать в Петроград или повернуть куда-нибудь? И вот, 2 часа ночи, когда мы дождались этого поезда и вошли туда, генерал Саблин вошел в поезд, и, к удивлению, весь поезд спал, кроме Нарышкина. Так что Воейкова пришлось будить. Его разбудили и сказали, что нас ожидает. Он сейчас же пошел к государю, и тогда было решено ехать на Псков. На Псков ехать, сколько я помню, мы говорили все потому, что там Рузский, человек умный, спокойный, имевший большое влияние на государя, потом, он главнокомандующий северного фронта, он мог войти в положение, мог снестись непосредственно с Родзянкой и вообще выяснить положение. Если в Петрограде, как мы думали, простое восстание, он послал бы войска; если это переворот, он вошел бы в какие-нибудь сношения, потому что Рузский лично мне, я его знаю, представлялся человеком, который в этой очень тяжелой обстановке мог дать какие-нибудь подходящие, более соответственные решения. Некоторые говорили, что нужно вернуться в ставку. Трудно сказать, что можно было сделать, но Псков был ближе, чем ставка. И потом наше возвращение подвергалось известному риску. Государь мог не доехать в ставку, а Псков тут ближе. Вот, собственно говоря, причины, почему определен был Псков.