Представители «социалистических» местных элит выказывали себя столь же пламенными членами партии. Некоторые даже получали от СССР государственные награды — как, например, бывший президент Египта господин Насер, проводивший весьма жесткую и неоднозначную внутреннюю политику, включавшую, в частности, преследование египетских коммунистов. После этого награждения в народе родился ироничный стишок:
Лежит на пляже кверху пузом
Полуфашист, полуэсер,
Герой Советского Союза
Гамаль Абдель на всех Насер.
Но с течением времени под зонтиками демократии и социализма в бывших колониальных и развивающихся странах постепенно вызревали, а в конечном счете прорывались наружу совершенно иные формы общественного устройства. Народы попробовали, потыкались и поняли, что, как в советском анекдоте, «как ни собирай — получается автомат Калашникова». Иначе говоря, как себя ни назови, а привычная форма управления все равно проступит через любой демократический флер, хотя, в свою очередь, тоже претерпит изменения.
Когда случилось страшное и Советский Союз ушел с международной арены, вдруг выяснилось, что все эти «социалистические» страны не хотят быть социалистическими. Во-первых, потому что какой смысл быть социалистической страной, когда тебе за это не платят, а во‑вторых, они уже привыкли к тому, что кто-то их коррумпирует. Значит, надо искать следующего «большого папу», который будет заниматься их проблемами.
Выяснилось, что этот большой папа всегда был рядом и только и ждал, когда для него освободится вакансия. Правда, почему-то все наивно думали, что он придет и даст денег. Но капиталисты не дают денег — они дают в долг. А это далеко не одно и то же. Как говорил замечательный поэт Михаил Светлов, «берешь чужие и на время, а отдаешь свои и навсегда». Но многим странам казалось, что главное — это взять в долг, а там, глядишь, что-нибудь такое внезапное случится, можно будет кому-нибудь подмигнуть и долги возвращать не придется. Наивные! Они совершенно забыли (а может, и не знали) о том, как зарождался и развивался капитализм. Попробуй только денег не вернуть — жизнь сразу перестанет казаться медом.
После того как главный игрок соцлагеря сошел со сцены, элиты, которые в свое время с радостью коррумпировались и перестраивались из племенных в социалистические, моментально перестроились обратно, став не то капиталистическими, не то опять племенными. Лишь некоторые сохранили свое истинное лицо и поэтому могут являться примером для всех — например, Куба. Но это абсолютно отдельный случай — там всегда имела место некоторая изолированность.
А вот Китай в качестве однозначного примера рассматривать довольно сложно, потому что китайская модель все-таки не была настолько напрямую связана с Советским Союзом. Свою роль сыграла и собственная гигантская история, и деятельность Мао Цзэдуна — бесспорно, очень сильного лидера, который когда-то вовремя для себя разошелся во мнениях с советской властью, поэтому смог выстроить государство, в значительной степени независимое и от Советского Союза и от социалистической доктрины. Здесь китайцам опять-таки помог многотысячелетний опыт государственности и цивилизации.
Американцам после развала Советского Союза стало казаться, что главное уже сделано. И это ощущение довольно быстро отразилось на качестве специалистов, занимающихся международными отношениями, — дипломатов, страноведов и т. п. Произошло дикое падение профессионального уровня. Американцы решили, что можно больше не обращать внимания на национальные отличия, главное — это некие абстрактные глобальные тренды и процессы, институты и механизмы, которые везде действуют одинаково. Они перестали знать те страны, с которыми работают.
Вот эта потеря профессионализма и вера в то, что можно жить по модели Наполеона — «ввяжемся в драку, а там посмотрим», — привели к колоссальным ошибкам и проигрышам. Именно поэтому из орбиты США одна за другой стали выпадать страны. Именно поэтому, например, в какой-то момент времени американцы потеряли Египет — потому что потеряли представление о том, как нужно работать конкретно с Египтом. Поэтому появился генерал ас-Сиси, который казался настолько далеким от власти, насколько это вообще возможно. Притом что абсолютно неясно, зачем вообще американцам понадобилось так вероломно сдавать предыдущего президента Хосни Мубарака, который старался делать для Америки все, что мог. Совершили очевидную глупость в Ливии. Совершили очевидную глупость в Сирии. Понять суть претензий, которые предъявлялись и предъявляются этим режимам, как я уже говорил, совершенно невозможно. А Америка никогда не удосуживалась дать внятные объяснения.
Сейчас наступает новый этап в международных отношениях. Самое важное, что происходит на наших глазах, — влияние, которое прежде пытались оказывать в разных странах разнообразные грамотно организованные и подпитанные из-за рубежа структуры, тянущие за собой народы к абстрактной модели, постепенно снижается. Механизм начал пробуксовывать — главным образом из-за уже упомянутой потери профессионализма американскими специалистами по работе за рубежом и отсутствия у них внимания к деталям.
Вторым, не менее важным фактором стало то, что Америка начала терять свою привлекательность. И потому, что уровень жизни внутри страны стал падать все заметнее, и в силу ошибок, которые Америка совершает раз за разом. И эти ошибки, благодаря деятельности средств массовой информации, возможностям Интернета и открытости информационного общества, стали настолько заметны и настолько очевидны, что образ Америки, с таким трудом и старанием выстроенный раньше — образ страны абсолютной свободы и всеобщего процветания, — начал блекнуть и размываться.
Разочарование все сильнее, даже несмотря на то что большое количество людей по-прежнему едет в Америку в поисках счастья и лучшей доли. Вдруг выяснилось, что жить там тяжело. Пахать надо страшно. Но как бы ни выкладывались иммигранты, все равно того уровня достатка и комфорта, которого многие из них могли бы достичь у себя на родине, в Америке они достичь никогда не смогут. И это оказывается страшным открытием для людей, приезжающих в США из самых разных стран, не только из России. Оказывается, невозможно получить то, что было обещано как конфетка в обертке демократии.
Вообще надо понимать, что людям свойственно идеализировать тот исторический период, в котором они живут. Нам всегда кажется, что наше время самое критичное, самое тяжелое, самое важное. Как известно, надпись, гласящая, что молодежь совсем отбилась от рук, перестала учиться, не уважает старших, и страшно подумать, что вообще из нее вырастет, была найдена при раскопках в древнем Вавилоне. Это свойственно людям во все времена и во всех странах — думать, что молодое поколение никуда не годится, и при этом быть уверенными, что существующая форма государственного правления являет собой вершину общественной мысли и сохранится навечно.
Поэтому современному человеку кажется, что демократия — это навсегда, да и гегемония Америки представляется чем-то естественным. «Смотрите, — думаем мы, — нравится нам это или нет, но как долго уже Америка правит!» Но вообще-то, если разобраться, Америка правит крайне недолго. Даже если с большой натяжкой привязаться к периоду Первой мировой войны, все равно выходит меньше века, в реальности же ни о какой гегемонии Соединенных Штатов сразу после Первой мировой речи не шло даже близко.
А вот Китай, напротив, как раз доминировал на значительной части азиатского континента на протяжении трех с половиной тысяч лет. Но об этом как-то не принято сейчас говорить. Зачем нам думать о Китае? Он от нас далек и географически и культурно — мы ведь живем по большому счету в авраамической цивилизации. Где мы и где Китай?
Это очень удобно, очень выгодно — не думать ни про Китай, ни про Индию, просто взять и забыть. Но другая проблема, всплывающая, когда ты уже благополучно забываешь про Индию и Китай, заключается в том, что в этих двух странах, на минуточку, проживает чуть ли не половина человечества. И не так уж страшно, если ты забыл о них, — но вдруг они забудут о тебе? Вот это уже серьезно. А еще хуже, если они вдруг резко о тебе вспомнят и решат узнать, что же ты там такое себе задумал.
Идеализация моделей, характерная для сегодняшней американской внешнеполитической мысли, способна сыграть с нами злую шутку. Мой друг, замечательный российско-американский политолог и историк Николай Васильевич Злобин, часто говорит: «Если Россия считает, что существующий миропорядок ее не устраивает, пусть покажет пример! Предложите привлекательную модель мирового устройства». Но он упускает из виду, что именно этот подход и завел человечество в тупик, который мы сегодня наблюдаем.
Современная модель общества создавалась как единая для всех. Такой образ универсального будущего. Здесь важно следовать внешним правилам. Тот, кто выполняет условия, сразу считается дико демократичным, с ним будут дружить. Нюансы роли не играют. Иначе говоря, модель будущего — это зонтичная демократия, в которую ты встроился, и тогда все закроют глаза на то, что демократия у тебя какая-то не совсем настоящая, не очень правильная.
Несколько лет назад британский профессор социологии Колин Крауч написал книгу под названием «Постдемократия». Постдемократия — это такое состояние общества, при котором оно сохраняет внешние признаки демократии: «свободные выборы, конкурентные партии, свободные публичные дебаты, права человека, определенную прозрачность в деятельности государства. Но энергия и жизненная сила политики вернется туда, где она находилась в эпоху, предшествующую демократии, — к немногочисленной элите и состоятельным группам, концентрирующимся вокруг властных центров и стремящимся получить от них привилегии»[6].
Именно это мы и наблюдаем повсеместно. По большому счету эпоха, в которой мы живем, именно что постдемократическая. Постдемократия, как любая превращенная форма, постоянно порождает коррупцию в колоссальных масштабах. Потому что все понимают, что всё как бы немножко невсерьез. Значит, ситуация временная. И если раньше у местных элит была возможность открыто заявить о том, что те или иные блага принадлежат им по праву, то теперь они должны играть в какие-то странные игры. Нет бы сказать честно, откуда деньги, — мол, награбил. Хозяин я местный, все племя мне деньги приносит, уважение показывает. В демократическом обществе, конечно, так не принято, а в любом другом — еще как принято. Попробуй не принеси!